— Параскева, зовут!.. — крикнула вдогонку банница.
«Параскева?» — раскрыл глаза Матвей. А он даже не спросил…
Глава 4: Кто она такая?
— Ну что, мам?
— Чо, чо… И правда, баба у Матвея, — кусая губы, ответила мать Олеське.
— Ну, завёл наконец-то мужик бабу и что теперь? — подал голос с дивана Панкрат, муж Катерины.
— А то, что это не женщина, а сила нечистая! Вот кто!
— Да с чего ты взяла? — лениво поднял голову от телевизора Панкрат, тогда как Катерина встала у окна и помалкивала, вглядываясь в морозную тишину улицы и Матвеева дома, словно обмозговывая ситуацию.
— Вчера мы у Матвея в бане на суженого гадали. Тогда она и появилась! Мы так перепугались, что выскочили из бани голышом.
— Может, она там и была. Слушала ваши бредни, притаившись на верхней полке, а потом попугать решила. А вы теперь…
— Не было там никого! Всё же вот на уровне глаз. Это же не тюрьма с нарами. Мы, прежде чем раздеваться, не осмотрелись, думаешь? Говорю — не было там никого!
— Ну и что она вам: будущее открыла? Страхолюдина эта.
— Открыла. И вовсе она не страхолюдина. Сказала, что я замуж выйду в городе. За музыканта.
— За музыканта? Ты? — заржал отец.
— А что? Я всерьёз думала поступать в музучилище. Как вариант. Что зря на пианине пальцы отбываю, как проклятая. Меня училка хочет на конкурс отправить.
— И то верно. Она мне говорила перед каникулами, что в марте конкурс городской и на Олеську у неё большие планы.
— А Женьке сказала, что та за корейца выйдет. Ты же знаешь, она повернута на корейцах, — посмотрела Олеська на мать. Бывало, она делилась с ней на эмоциях новостями из своей жизни. — А Валька… она её в свадебном платье в гробу увидела. Вот тогда мы и перепугались. Голос у тетки стал жутким и холодом повеяло могильным. Мы завизжали и прочь из этой бани! Я тогда вместо своего валенка в Матвеев резиновый сапог нырнула. А когда вернулась, минут через пятнадцать, они там с бабой этой, кажись, банница она или типа того, уже сюси-пуси устроили. Она это была. Точно!
— Говорит Параскева, — подала голос Катерина.
— Параскева? Хах! Вот умора. И имя у неё странное — замогильное…
— У меня Панкрат. Чо, тоже замогильное? Ты и скажешь, музыкантка, блин. У меня прабабку Параскевой звали.
— Так это прабабку!
— У них там с Матвеем чувствуется — любовь через край плещет. Губищи распухли, глаза осоловелые, а сами в одном исподнем, — тихо добавила Катерина. Почему-то её сильно обеспокоило появление Параскевы. Почему?
— Разврат! — сморщилась Олеся.
— Интересненько… чо за разврат? Матвей, поди, с голодухи оторвался за праздники. Мы жрём с утра до ночи, а он чертовку эту охаживает…
— А ты чо, слюни распустил? Губу-то закатай! — сказала Катерина и грубо шлёпнула мужу под подбородок, прикрывая отвисшую челюсть…
***
Стали сельские бабы и мужики замечать в доме Матвея хозяюшку: бельё постирает, во дворе развешает, а пироги испечёт, так аромат на всю улицу стоит. В то люди сильно не выходит, а как стемнеет, начинает во дворе хозяйничать, аж шум стоит. И снег почистит, и хлам из сарая выберет, выкинет. А Матвей цветёт алым цветом, счастливый! Улыбается. Непривычно ему с поднятой головой ходить, а вот улыбку спрятать сил нет. Она так и рвётся наружу, показывая, как Матвею хорошо, Как радостно!
— Добрый вечер, соседушка! Кто ты такая и кем Матвею будешь? Откуда таку красавицу к нам принесло? — спросит какая-нибудь любопытная старушка, возвращаясь из магазина с авоськами…
— Жена я Матвея — Параскева.
— Ух ты! Жена. И имя-то какое старинное. Только в детстве такое и слыхала.
— А я женщина простая. Из глубинки. Доброй ночи, бабушка, — отвечала Параскева и быстро в дом бежала второпях. Словно с плиты утекло.
— Матвей! А что жена твоя всё в темноте да в темноте? Среди бела дня не появляется? — поинтересовался Панкрат. Он будто пас Матвееву бабу. Как только покажется та из дома, он уже тут как тут.
— Болезнь у неё. Светобоязь называется. Аллергия на солнце. Кожа пузырями покрывается и мокнет,
— сходу ляпнул он, что в голову первое пришло. Панкрат, видно, не поверил, а бабка Агнесса, что как раз из калитки появилась, к Олесе приходила, о внучке расспросить, уходя услышала слова Матвея и перекрестилась.
— Господи! Здоровья ей передай. Вот незадача… — сказала она, а под нос себе прошептала, удаляясь, что де сам Матвей юродивый и жёнку себе такую же отыскал…
«Светобоязнь… Ей месяц в лоб воткни — вот тебе Царевна-лебедь. Дьявольски хороша. А в кровати… не зря ж Матвей, как мишка с бочонком меда, с ней носится. Глазами пожирает. На кой ему эта баба? Чем он эту бабу пред Богом заслужил? Тем что юродивый что ль… — с презрительной ухмылкой глядя на Катерину, подумал Панкрат.
А Матвей не думал, не гадал. Ему и так ладно. Главное, что живут они с банницей душа в душу. И банька натоплена, щи да пироги на столе. В кровати супружеской: мягко да жарко… Матвей даже пританцовывал порой: душа поёт, а ноги сами в пляс бегут!
Даже на концерте с номером выступил по случаю юбилея комсомола. Все ахнули. Издали он молодец, хоть куда. А что под усами — никто и не вспомнил.
Глава 5: Галатея
— Ну и что это ты такое сотворил? Я, поди? — хитро улыбаясь, спросила Параскева, разглядывая витиеватую корягу на рабочем столе мужа.
— Ты. Как думаешь, красиво будет? — смущаясь, спросил совета Матвей.
— Красиво. Тебе в пору выставку открывать.
— А я и хочу. Директор школы выбил для меня угол в небольшом музейчике в городе.
— Неужто я такая? — жеманничая, подошла к Матвею Параскева. — И талия у меня вот такая, как шея лебедя? И бедра крутые?
— А как же! Даже красивше. Я и передать не могу, насколько ты хороша, — ответил Матвей, сразу бросив резак на стол, и обхватывая большими руками полные мягкие бедра, притянул к себе Параскеву.
— И не надоела я тебе покуда?
— Как может надоесть такая красота и наслажденье? Я б любил тебя, даже голодный и холодный. Ты стала б пищей для моей души, а большего и не нужно. Не надышаться тобою… Я коснусь тебя — в жар бросает. Словно тысяча печей вокруг затопили. Это колдовство? Ответь мне, Параскева?
— Как есть колдовство. Оно в тебе. Называется — любовь! И не я той любви причина. Ты! Ты — источник. Ты, Матвеюшка.
— Не верю. Раньше ж не было её. Откуда взялась?
— Прорвалась, как источник со святой водой. Тебя исцелить. И меня наградить.
— Чем же?
— Любовью твоей и ребёночком. Девочка у нас родиться.
— Да как же… Как такое возможно — сразу столько счастья!!!
— Другим это дано как буднее. Только нам как счастье, потому что мы счастье в том видим.
— Дочка? Я то думал, что ты мне подарки каждый день даришь. И не знал за что. А оказывается, и я?
— Да, Матвеюшка. Дочка — это твой мне подарок. Оставшись, я тоже себе выгоду искала. Твое семя для меня подарок. Дочка.
Матвей лучился, не зная, как выплеснуть радость от услышанного. Он подхватил Параскеву на руки и понёс в комнату, целуя глаза, шею, плечи… всё, до чего мог дотянуться губами. Уложил жену на перину, снял с её ног меховые тапочки, сшитые собственноручно из старой дублёнки, и стал перебирать пальчики на ногах, массируя и целуя каждый, как ценный бриллиант. Потом поднялся к коленкам, оглаживая икры, словно луб, из которого творит свои статуэтки. Кончиками пальцев заскользил по бедрам, разводя их в разные стороны и тоже целуя. По коже Параскевы побежали мурашки, и она застонала. Матвей погладил массирующими движениями живот, груди, бока и плечи… Нежные руки его заскользили по рукам. Будто Пигмалион он боготворил, наслаждаясь идеальным, прекраснейшим из своих творений. Если б ему открылось, что Параскева создана им в его мечтах, по его эскизам, он наверняка бы поверил.
Всё в ней было в его вкусе: и точёные губы, и ровный греческий носик — Галатея. Его Галатея. Раньше Матвей сомневался, можно ли влюбиться в статую, а теперь верил, что можно, оживив её своими поцелуями. Аппетитные бока, икры, руки — всё образец Высокого Возрождения. Как ни ему знать это. Он тот ещё знаток искусства: художественную школу закончил, а после и училище. У резчиков всё как полагается: рисунок, живопись, история искусства. И стыдно было смотреть на обнаженные фигуры женщин и мужчин, но в то же время дух захватывало. Тело человеческое, оно как цветок, так же замысловато и прекрасно. Так же изящно, как тело лани или вороного жеребца. Гибко, как тело игривой кошки, дикой сливы, цветущей на склоне горы. Как море с его волнами: неумолимо и непредсказуемо. Тело — божественный дар, с помощью которого дух может воплотить на земле всю глубину и масштаб своих замыслов. Продолжить разумную жизнь, побороть тьму и сотворить тьму.
