— Знаю. Слёзы так и наворачиваются. Толи от того, что моя девочка будет счастлива. Толи от боли расставания. Не знаешь?

— Конечно, от радости! Все родители плачут от радости. Что за беда в том, что ребёнок старается обрести счастье в новой жизни.

— А не потому ли, что время, проведенное с нами, кто-то считает уже «старой жизнью»? Грустненько, — каркнул Матвей на слове «старой» превращая серьёзный разговор в шутку.

— Ну, па, — не нашла чем отшутиться Алёна и попеняла.

— То-то и оно. Надеюсь, приданого с нас потребуют?

— Я нищенка. Какое приданое? Он же Царь Лесной! У него всё есть. Он берёт меня, потому что это я.

— Поэтому жених должен заплатить калым.

— Мам, мы же не мусульмане.

— Да?

— А ты что, не в курсе! У нас взаимовыгодный брак. Поэтому никто никому ничего не должен. Понятно?

— Понятно!! — в один голос ответили родители.

Весь вечер они провели за разговорами. Параскева рассказывала Матвею о матери. Он слушал молча, иногда задавая пояснительные вопросы. Иногда подтирая скупую слезу.

— А почему она ушла в мир?

— Ей наскучил ограниченный, чопорный мир альвоведе. Надоело прятаться. И она влюбилась в Илью Ильича. Тогда он работал бухгалтером в соседней области. Был заядлым грибником… Когда начались сезонные лесные пожары, он вместе со всеми участвовал в заградительных работах. Там он и нашёл Молчану. Среди огня она бродила совершенно растерянная, не зная, как выбраться из горящего леса.

— Странно. Она же альвоведе.

— Всего лишь уловка с её стороны. Молчана притворилась, что задыхается и потеряла сознание. Её спасли. Но не документов, ничего у «потеряшки» не оказалось. Как и памяти. Она ничего не помнила. Да-да. Её приняли за потеряшку. Якобы заблудилась в лесу.

— Так погодите… если она надышалась дыма во время лесного пожара, то… уже была беременна? — вдруг помрачнел Матвей.

— А вот об этом история умалчивает… Илья Ильич, Матвеюшка никогда не сомневался в своем отцовстве. А как у них там всё произошло, тебе уже никто не поведает, — закончила Параскева.

— Вот это да! Умеешь ты, Параскева. сказки рассказывать! — решительно встав из-за стола, встряхнулся Матвей. Словно не хотел ни думать, ни вспоминать, ни мучиться раздумьями: сын ли он своего отца! А призадуматься повод имелся. Только вот, как правильно сказала Параскева, никто правду ему поведать не сможет. Загадка навсегда останется загадкой…

С утра в понедельник стоял негустой туман. Накануне температура резко упала до двенадцати градусов, и листва на деревьях заметно пожухла. Ночью похолодало до девяти.

— Рано что-то. Рано, — Посетовал Матвей играючи бровями и закрыл за собой калитку. На широкую сельскую улицу вышло сразу несколько человек: отпуска у всех кончились, и начались монотонные рабочие будни.

Баба Нюра работала в школьном гардеробе и в свои шестьдесят восемь не привыкла сидеть дома. Вышла, торопясь на работу. Панкрат собрался в поликлинику на перевязку. Катерина с ним. Ещё два-три соседа и соседки проходили мимо, когда баба Нюра громко спросила:

— Матвей, а где твоя заячья губа?

— Параскева поколдовала… и я вот! — не долго думая, ответил Матвей.

— Ну ты даёшь врать! — засмеялась баба Нюра. А Панкрат с Катериной, повернувшись было на голоса, хмуро отвернулись, направляясь в другую сторону.

— Сейчас столько возможностей! Не только заячью губу — личность сменить можно, — прокомментировала проходящая мимо Антонина. А её соседка сонно буркнула:

— Сколько заплатил-то?

— Мильон! — не вникая, высок ценник или нет, ответил Матвей, кхыкнув.

— Красавчик! Повезло Параскеве, — взмахнула рукой Антонина. — Был бы ты холост, я бы ух!

— «Ух» она. Я бы тоже «ух». Но звиняйте… — удаляясь, смеялась баба Нюра.

— Ну, вот и делов-то было, — судорожно вздохнул Матвей. — «Ух», они. Где раньше были…

Матвей расправил грудь и гоголем пошёл по дороге.

***

— И что ты веришь?

— Что Параскева наколдовала? — уточнила Катерина.

— Да, — каким-то тусклым голосом отозвался Панкрат. Последние дни он был не в меру зол, но при этом мрачен и молчалив. Будто задумал что-то нехорошее. Столько Катерина от него видела за последние годы, что новой гадости уже, наверное, не удивилась. А что каждую новую перемену в нём она считала очередной гадостью, было очевидно. Словно натура его двуличная выползала наружу Бугименом из-под кровати тёмная, показывая, каков он настоящий.

Общество сдерживает животные порывы глубинной человеческой сути, заставляя жить по «культуре» согласно нормам. Но когда внутренняя суть настолько противоречит нормам, а кто-то случайно открыл клетку… поддразнивая Буги, его тёмная сущность выпрыгивает наружу: «Бу!» Демонстрируя поведение, несовместимое с нормами культурного общества. Именно эти признаки Катерина наблюдала много лет. Для появления в их доме Бугимена Панкрат был мелковат, но от этого Катерине не становилось приятнее. Не обладая каким-то особым образованием и знанием психологии, она нутром чувствовала, что вот-вот что-то должно произойти. Вулкан под именем Панкрат, временно потухший, должен был вот-вот пробудиться.

***

— …И давно? А Матвей?

— В новогодние каникулы. Тогда много времени было…

— А чо ж ты раньше не сделал? Кто надоумил?

— Алёнка. Насмотрелась телевизора…

— Шельмец. Ну всё, теперь. Держись!

— Чего?

— Будешь представлять школу.

— Где? — пожал плечами Матвей, не понимая намёков директора.

— Да везде!..

Матвей шёл по школьным коридорам и слышал, как со всех сторон доносятся стоны и вопли деревенских разведёнок. Половина всех училок. Как-то так повелось, что баба и без того пила, а училка ещё и учит… У многих за годы практики сложился особый командирский стиль поведения: малолеток же строить как-то надо. А выйдя из школы, не каждая способна спрятать то, что с таким трудом приобрела. Она ж командир. А в доме двух командиров не бывает.

— Матвей, слышь, Параскева вдруг снова решит сбежать — ты скажи. Хочу первой быть в очереди… — кокетливо улыбаясь, сказала ему химичка.

— Не думаю, Ольга Сергеевна, что такое случится, — стыдливо ответил Матвей и юркнул в свой кабинет. Подперев его телом с обратной стороны.

— Ого! Держись, Матвей. Вот не было печали, оказался в курятнике…

Дверь кто-то толкнул с той стороны.

— Это Валька. Откройте Матвей Ильич.

— Что тебе?

— Вы обещали, что в этом году я буду участвовать в выставке. Хочу посмотреть, что взять можно.

— Иванов! Ты уже не маленький. Сам должен был научиться резать, если хочешь в выставке участвовать.

— Ну, Матвей Ильич, давайте по старинке. Как раньше. Что-нибудь не супер-пупер, простенькое. Мне для портфолио пары дипломов не хватает.

— Садись. Режь. А я буду помогать. Ты же рисуешь? Вот и неси свои шедевры. Выберем и попробуем реализовать в форме.

— Мои рисунки для этого не годятся…

— А вот это я буду решать. Неси. В любом случае мои работы ты не получишь. Их везде знают, обличат в воровстве. Этого хочешь?

— Эээх…

— Жду через час. У меня сегодня времени не много. Пойдёт на ура!

Около двенадцати перед школой остановился большой белый внедорожник, и все, кто был в школе, высунули в окна свои любопытные лица. Из внедорожника вышел элегантный молодой человек и, открыв дверь салона, выпустил Алёну. Алёна, не замечая любопытных глаз, забежала в школу и прямиком направилась в кабинет отца.

— Пап! Пап! Привет, я на секунду. У Агниса во дворце кое-чего не хватает и мы… — Алёна осеклась, заметив в классе Вальку.

— И чё за Агнис. И чё за дворец?

— Агнис — мой жених. Пап, мама уехала в город по делам, а я не хочу смыться никого не предупредив. К вечеру вернусь, — сказала она и, не дожидаясь ответа, выскочила из класса.

— Жених? В шестнадцать лет? Она что, собирается школу бросить?

Матвей не знал, как оправдать эту ситуацию. В школе разное случалось. И в четырнадцать девчонки рожали. Бросали школу и после уже шли получать среднее образование в вечерку. Но так делали далеко не все. Девочки из благополучных семей, которые залетели по глупости. Любовь, она не знает границ. И мозги часто слетают от неё набекрень. Чтоб такое случилось с Алёнкой, не поверит никто. Она не крутила романов, а с таким строгим отцом, как Матвей…