— Помереть — куда ни шло! А вот стать местным сумасшедшим — нет, нет и нет! Что, мало надо мной всё насмехаются? Нашли идиотика. Накося выкуси! — переворачивая тарелку с супом, кричал, кряхтел и ворчал он, одновременно, страдая от боли и перепадов настроения.

Панкрат замечал и ещё одно изменение в своём организме — полную не заинтересованность в бабах и отсутствие «желания» вообще. Был шанс, что позже всё восстановиться, это злило ещё больше, чем стыд от желания подглядывать в чужие окна. Пусть так! Но он оставался полноценным мужиком, у которого вставало! А теперь? Он целыми днями крутил порнушку, но ничего… ничего не цепляло его буйную нездоровую фантазию. Ни один кадр!

— Что мне под нос суёшь? Что это за хлебало? Сала хочу! Картошки со шкварой. С пылу, с жару, чтоб в тарелке шкварчали. Золотистые, с дымком… — из Панкратова рта потекла слюна, и он, мерзко перекашивая физиономию, потянул её обратно, громко захлюстывая языком.

Катерина отступила на два шага и бросилась было бежать сало искать для капризного больного, а потом одернула себя и подумала: что это она так заторопилась? Развернулась к Панкрату и произнесла негромко.

— Заработаешь на сало, будут тебе шкварки. А нет — ешь, то что есть! У нас здесь не ресторан, — сказала и пошла в огород. Кулаки сжаты, брови сомкнуты: знать решила, хватит нянькаться. Было б от него чего хорошего, ладно. А такому и отношение соответствующее. — Пусть буянит. Оголодает и очистки есть будет! Джейн Эйр не заслужила, а ела. Этот — заслужил.

***

Матвей целый день готовил кабинет к приёмке. Через несколько дней в школу должна была пожаловать комиссия и проверить готовность объекта к новому учебному году. Ежегодно он делал одно и тоже как по заведенной схеме.

— Матвей Ильич, помогите ребятам перенести столы в класс химии. Рабочие закончили покраску. Сейчас девочки помоют полы, и из физики перенесёте их в химию. Что опять случилось, Матвей? Глаз не поднимаешь? Опять жена сбежала? Так ты её преструни уже! Хватит нервы мотать!

— Молчи, Пётр Кузьмич! Не твоего ума дело, — рявкнул Матвей.

— Ну ты даёшь! Забыл, кто тебя в люди вывел, что ль? Не посмотрю, что заслуженный, — ударил по столу директор и ругнувшись, вышел из класса, криво поглядывая на Матвея — Завел бабу-шалаву, теперь на людей кидается… — Услышал Матвей слова директора, который отошел неприлично далеко, чтоб можно было крикнуть ему в ответ:

— Да, моя Параскева — чистой души человек… — тихо сказал он. Доказывать и тем более объяснять что-то он никому не собирался…

— Кирюха, а ты же у нас второй год работаешь программистом. Неужели, никого так и не присмотрел? В Ольгинке девчонки словно с картин русских художников сошли.

— Это с каких? «Купчиха за чаем» или «Девочка с персиками»? — весело откликнулся Кирилл. Программист и по совместительству учитель информатики. — А чо, кого то посватать мне решили? — заржал он, и у Матвея сразу пропало желание с ним разговаривать.

«Программист. Ну, программист. А культуры ни на грамм!»

— Если вы об Алёнке печётесь, то она ж «от ворот поворот». Ни на кого даже не смотрит. Не созрела, видимо.

— А ты что — созрел? — уже без интереса ответил Матвей Вальке — не особо выдающемуся, но вполне приличному одиннадцатикласснику.

— Я? Так давно. И с Алёнкой б закрутил.

— А ну как сейчас получишь, — больше грозясь, Матвей отвесил ему легкий подзатыльник и пожалел, что завёл перед пацаньём этот разговор.

— А что за хлыщ за ней увивается?

— Какой хлыщ? — оживился Матвей.

— Несколько раз видел их вместе у кафе Амбер. Мороженное ели.

— Только мороженное?

— Ага. Тому мужику лет тридцать, наверное. Выглядит он на двадцать пять, но голову даю на отсечение — тридцать. Его не отшивала. Поди, богатенький мажор. Не тяп-ляп. На нас простых, ей наплевать. Всегда вела себя как королевишна…

Матвей уже не слышал колких шуточек: в голове засел этот парень. «Тридцатилетний он, ага… Которому тысяча или три тысячи лет на самом деле, а он хочет охмурить мою маленькую дочурку…» — ещё больше злился Матвей, буквально кидая столы.

«Царь он или не царь — плевать! Не отдам! Как там у них в магическом мире: отцовское благословение треба? Али не треба?..»

Матвей в школе задерживаться не собирался. Как только отпустили детей, он тоже бросил всё, как было, и торопливо вышел из школы. Алёнка, похоже, ушла чуть раньше. Она тоже была на уборке школы, но работала в другом крыле. Матвей видел её сквозь большие окна в крыле напротив. Типовое здание школы стояло буквой «П» и из окон, выходящих во внутренний двор, противоположное крыло просматривалось как на ладони. Некоторое время он наблюдал за дочкой с чувством горечи и тоски, а потом она увидела его, помахала рукой, и Матвею пришлось ответить похожим жестом. Делая вид, что остановился случайно, беспокойный отец развернулся и удалиться в класс. На его лице появилась маска грустного мима…

— Матвей Ильич, у вас всё в порядке? Ничего не случилось? — поинтересовалась молоденькая химичка.

— Нормально… всё. Я в порядке, — опустив глаза долу, ответил ей Матвей. Привычка смотреть в пол нет-нет и брала над ним верх. Особенно во время тягостных размышлений и особо горестных событий он начинал вести как прежде: замыкался, стараясь не смотреть людям в глаза. Кто не знал его прежним, до появления Параскевы старались искренне его поддержать. Впрочем, горе, оно в любом случае горе. Только не всякий примет заботу, как должно. Для некоторых, таких как Матвей, одиночество лучше. Несоблюдение личных границ они воспринимают как вторжение. И не важно, с какой целью это вторжение произошло — с доброй или с недоброй…

Агнис нарушил границы его личного пространства, захотев жениться на Алёне.

«С какого перепугу она ему понадобилась? Чего других баб в его Владычестве мало? Альвоведе не из одного Жар-Агниса состоит! Баб, поди уж полно! Не отдам Алёнушку мою. Хоть плач, хоть дерись — не отдам…» — думал Матвей размашистой походкой направляясь домой через центр Ольгинки. Он хотел проверить, не там ли Алёна? Не с этим ли хлыщем Агнисом проводит время в таком взрослом месте, как кафе Амбер.

Народу в центре оказалось не много. Видно будний день, середина августа и все заняты или огородом или с детьми в город уехали покупать школьные принадлежности или ещё чего. Погода стояла на редкость хорошая. Жаркие дни сменялись умеренным теплом. По небу ходили белые бараны, периодически сменяющиеся чёрными драконами, нагоняющими дождь. Но после ночных гроз и густых туманов с утра снова показывалось солнышко, и температура поднималась до двадцати-двадцати пяти градусов. Хозяйки заботливо прятали помидоры под укрывным материалом, спасая богатый урожай от фитофторы. Торопились засолить огурцы. На берёзах в изобилии появились жёлтые листья, и при полном безветрии вдруг налетевший ветерок снимал эти листья и гнал по воздуху, кидая блёкло-оранжевые и бурые пятна на всё, до чего смог дотянуться, и пропадал, оставляя в воздухе аромат грядущей осени.

У кафе Матвей заметил группу молодёжи, среди которых сразу узнал Алёну. Три парня во главе с Валькой, тем самым, с которым Матвей перекинулся парой слов по поводу нового Алёнкиного ухажера, цеплялись к Агнису, выпячивая вперёд грудь, как задиристые гуси. Но Агнис не двигался с места. Он, видимо, считал недостойным себя вмешиваться в банальную уличную драку.

— … А ну вали отсюда! Наших девчонок не тронь. Ишь, повадились, городские… Думаешь, богатенький, так имеешь право на самое лучшее? Да? Вали, говорю тебе, а иначе… — Валька опрокинул пластиковое кресло, готовясь схватить Лесного царя за грудки… но тут перед ним встала Алёнка, загораживая своего царственного кавалера.

— Да что же это… даже за даму вступиться не может! — буркнул Матвей, собираясь вмешаться, но тут увидел, как Алёнка вся побелела… именно побелела, раскрывая огромные лебединые крылья. И даже Агнис пошатнулся, чуть не свалившись со своего пластикового кресла. Сверкнула яркая огненная вспышка, и в суматохе отшатнувшихся от Леды-Ольхоны парней он не заметил, как она исчезла. Исчезла вместе с Агнисом. Или же Агнис испарился, скрывая с глаз ошарашенной публики свою Леду.