— Прокричаться? Мне никогда такое даже в голову не приходило.
— Ты просто слишком мягкий. А когда в человеке много отрицательной энергии, и он не знает, куда ее выплеснуть, любые способы хороши. Рада за Катерину, что хоть не бьёт. От кого, от кого, а от Панкрата я всегда ждала худшего. Какое-то чудо держало его в шаге от насилия. Но вполне возможно, что это чудо — просто трусость. Катерина баба крупная. И сдачи бы дала, не побрезговала.
— А может по грибы пошёл? О жизни поразмышлять в тишине. Грибов набрать заодно — дело хорошее.
— Женщина клялась, что в руках у Панкрата ничего не было. И вообще сказала, что он «сиганул в лес». Побежал, стало быть.
— А в котором часу его та женщина видела? — спросила Алёна, войдя на кухню к ужину.
— Что-то около шести.
— Мы с Агнисом расстались около шести. Может, он увидел, как Агнис въезжает в лес, и «сиганул» за ним? Другой причины бежать в лес… Ну если только приспичило.
— Зачем ему преследовать альвоведе?
— Откуда мне знать? Хотел проникнуть в тайну…
— Какую тайну?
— Тайну Агниса… Голову даю на отсечение, он наверняка увидел, как машина превратилась в… в кого она обычно превращается?
— По-разному. Как карта ляжет. Это случается по настроению. Бессознательно.
— Надеюсь, он по сторонам смотрит, когда впадает в это бессознательное?
— Мммм, — сжала губы Параскева. — Людям всегда что-то мерещиться. Зачем по этому поводу убиваться?
— Я думала, когда мы взлетели в карете с шестёркой лебедей, что у нас есть какое-то прикрытие на случай, если кто-то захочет полюбоваться на облака.
— Так прикрытием и были облака! Алёна, ты меня прям сбила с толку своими вопросами. Сколько живу, ни разу так не волновалась по поводу прикрытия.
— Мам, может статься так не один Панкрат с катушек поехал. А вам всё хиханьки!
— Ты сильно преувеличиваешь, дочь. Ну, предложи что-нибудь.
— Я подумаю. Но элементарно по сторонам посмотреть — первое правило движения…
— Где ж ты был, непутёвый, — глядя на мужа, пожирающего последние котлеты, сказала Катерина.
— Непутёвый, — улыбаясь во весь рот какой-то нездоровой зловещей улыбкой, повторил за ней Панкрат.
— Как я его теперь прокормлю? Леший его возьми…
— Леший! Леший его возьми. Жестоко волочил, — опять передразнил Панкрат, добавив таинственное: «жестоко волочил» и снова улыбнулся, демонстрируя оцарапанные щёки и местами слегка разодранную губу..
— Жестоко волочил? Кто? Кого волочил?
— Кто? кого волочил? — третий раз повторил Панкрат.
— Нужно была его ендаря превратить. Всё равно, как попугай повторяет, — глядя в магическую тарелку на стене подземного замка, сделал вывод Агнис. — Зря, Добриил, мы его отпустили. Теперь он только жрёт, смотрит телевизор и повторят всё, как попка.
— Почти как нормальный мужчина. Представь любого другого: сидит себе после работы, ест, смотрит телик, а жена ворчит, не умолкая. Что нормальный мужик делать будет? Поддакивать.
Жена: дверная ручка вылетела, а ты в телевизор пялишь. Пошёл бы, отремонтировал!
Муж: Отремонтирую.
Жена: Кран течёт! Почини уже!
Муж: Починю уже…
Жена: Да что ж за беда такая!
Муж: Да что ж за беда?
Жена: Футбол!
Муж: Футбол?
— Ха-ха! Ты прав, Добриил. Ну, всё равно. Не хорошо как-то получается.
— Ему инвалидность дадут. А это постоянный доход. Раньше он приносил деньги в дом регулярно?
— Нет, как я понимаю.
— Однозначно, Владыка, мы сделали доброе дело.
— Аааа? Да. Подумал о том, что он теперь бесполезен и как мужик, но вспомнил: Панкрат давно ни в деле. Ладно. Теперь я спокоен. А то гнели меня сомнения.
— Параскева тоже в сомнениях. На пару с Матвеем. Одна Ольхона смотрит в корень. Она говорит, что мы очень плохо шифруемся. Вы не посмотрели по сторонам и превратили машину в оленя. Если бы Панкрат не увидел, ничего такого бы не случилось.
— Добриил, твои слова чем-то мне напоминают предыдущий диалог жена-муж?
— Ммммм, не стал бы торопиться с выводами. Любовь и доверие!
— Любовь и доверие… — послушно повторил Агнис и вздрогнул.
Глава 10: Эта магия и та… магия
— Уймись, Матвей, Уймись же. Откуда только в тебе столько страсти. Кто у нас богиня любви: ты или я?
— Богиня, конечно же, ты. Я так — просто бог.
— Просто бог, сегодня Владыка пожалует обсуждать план свадебных мероприятий. Не хочу выглядеть сонной мухой. Мои способности уже не те. Мы с тобой сколько уж кувыркается? С полуночи. А сейчас четыре утра.
— Всего-то четыре часика. Мне для любви целой жизни мало.
— Утомил ты меня. Ох, утомил, — застонала Параскева под напором тёплой мягкой ладони, которая скользила по её телу, как ладья по Дунаю, но сопротивляться не могла. Да какой смысл сопротивляться, когда томление и усталость в радость…
***
— Ну вы и дрыхнуть! Уже одиннадцатый час дня! Я от нетерпения встала в восемь часов. Уже и позавтракала, и пообедала, и скоро поужинаю, наверное. От волнения. А вы всё спите!
Параскева вышла из спальни и, качнувшись, быстро оперлась о косяк.
— Стоять, мой стойкий оловянный солдатик, — подхватил её Матвей.
— Чот вы как-то местами поменялись. Раньше это была мамкина реплика?
— Ха-ха! Не шути так! — усмехнулся Матвей.
— В каждой шутке есть доля шутки. Чувствую на себе груз веков, — томно произнесла Параскева. Но ничего. Сейчас соберемся, и всё будет, как прежде. Она поцеловала Матвея, вдохнула поглубже воздух августа, порывом проникший в открытое окно и пошла умыться.
По небу ходили чёрные тучи, и дождь, начавшийся с ночи, то замолкал, то снова возобновлялся, барабаня по железным подоконникам.
Параскева напекла ватрушек с творогом и, позёвывая, смотрела в окно, отхлёбывая из кружки ароматный малиновый чай. На ватрушку она тоже щедро положила малинового варенья.
— Тишина. Вот где благодать! Воскресенье. Дождь стучит. Чай и ватрушки с малиновым вареньем.
— Напиши об этом книгу, мам!
— Сейчас в моде книги о том, как меньше есть, а не о том, как трескать ватрушки с вареньем. Она явно не станет бестселлером.
— Книгу о счастье. Напиши книгу о счастье. Из чего состоит счастье и как его добиться.
— Счастье любит тишину. Вот такую, как сейчас. Этого никто не поймет. Для сегодняшнего человека счастье составляет суета. Суета впечатлений, эмоций. Даже экономика сейчас называется: экономика впечатлений. Впечатли, удиви, продай эмоцию! Сколько в человека вмещается всего… На самом деле не больше, чем он готов поглотить. Еды, одежды, милых и очень нужных вещиц, услуг, информации в каждом напихано уже, наверное, под завязку? Вау-эффект — вот что хорошо продаётся. Я не смогу это дать. Единственное, что я могу дать — это любовь. Любовь, которую можно ощутить. А не ту о которой пишут в пикантных изданиях. Любовь — это то, что каждый может найти в себе, раздавать и принимать, но боится. Боится быть непонятым, обманутым и раздавленным. Одни считают умение любить слабостью, поэтому им не хватает любви. Они берут её за деньги и бесплатно, цинично смеются на теми, кто искренен, и никак не могут насытиться. Другие, осмеянные и обманутые повторно уже не торопятся показывать чувства. Третьи — кастраты от рождения. Они не могут чувствовать. Оргазм — да. Любовь — нет! Никому из них не нужна моя книга.
— Мама! С такими мыслями в пору в монастырь уйти.
— В монастырь меня не примут. Я слишком земная. Им нужна любовь неизъяснимая. Любовь к тому, о ком ты не знаешь ничего. Я бы назвала религиозное чувство восторгом. Да, восторг! Я не знаю, кто Он и как Он создал всё, что меня окружает. Эту Вселенную. Но, глядя на мир, я ощущаю восторг. Восторг масштабу, красоте, стройности. Но мир человеков, включая меня, или авов, или людей — он не столь гармоничен. И я не нахожу в себе желания любить Создателя за этот мир. Раньше на Руси говорили «жалеть». Никого такого слова «любовь» не было. Так вот, человека я готова жалеть, лешего, альвоведе. Потому что жизнь — это страдание. А страдает ли создатель?
