– Кто вы такой? – спросил Кайл, но как будто не удивившись. Его брови нахмурились. – Вы спасли меня под мостом, а потом приходили в мой дом. А теперь...

– … А теперь помогу найти ту, которую вы потеряли, – закончил за него незнакомец, смело глядя Кайлу в глаза. – Или вам не нужна моя помощь?

– Что вы знаете?

– Знаю место, в котором сегодня проводят торги. Один из лотов – лисица с удивительным даром. Хотите... приобрести?

Они смерились взглядами.

– Где это место?

Нищий, кем бы он ни был, кивком головы указал на Обсидиана, привязанного у двери.

– Я покажу. Это в доках на Блэкинстон-стрит...

Эти слова едва отзвучали, а Кайл уже вспрыгнул в седло и протянул старику руку. Тот подал свою, легко вспрыгивая в седло позади всадника...

– Эй, а я как же? – растерялся Уилл.

– Возвращайся в Блэкфрайерс-хаус и жди нас, – велел Кайл уже на скаку. – Мы скоро вернемся.

Оставшись один, Уильям какое-то время стоял, раздираемый противоречивыми чувствами, а потом, приняв решение, побежал в направлении Лондонского моста. Что бы там не велел ему Кайл, подчиняться он не собирался: в конце концов, это из-за него Соланж попала в руки охотников. А эта девушка, как бы сильно он не спорил с собой, значила для него много больше, чем позволяли его положение и здравомыслие...

Еще тогда, на похоронах мистера Аллена в Стратфорде, что-то дрогнуло в нем при виде печальной вдовы. Что-то в лице или облике – он и сам толком не знал – коснулось сердца... Уильям тогда стиснул руку жены и устыдился собственных мыслей, так как внутри неожиданно зазвучали стихи: «Её глаза на звезды не похожи, Нельзя уста кораллами назвать, Не белоснежна плеч открытых кожа, И черной проволокой вьется прядь».

Рифмы рождались в нем повсеместно, спонтанно, он давно привык к их звучанию в голове, но ни разу до этого он не гнал их так яростно, как тогда. Казалось, одним своим видом незнакомая женщина подняла в его душе бурю. Может, стоило тогда к ней приблизиться, высказать соболезнования, но он не осмелился. Побоялся развеять... очарование? Флер некой загадки? Мечту? А сделай он это, все могло быть иначе: не понесла бы его неведомая тоска прочь из Стратфорда в Лондон и жил бы он сейчас так же, как и всегда, – тихо и скромно в кругу семьи. И не знал бы ни перевертышей, ни театральных подмостков «Глобуса»...

И Муза его, мучительная и сладкая, не встретилась бы ему на пути.

Когда Уильям бежал через мост, в доках вспыхнуло пламя. Взметнулось яркой зарницей в темное небо и всполошило праздно шатающихся пьяных гуляк...

– Святые угодники, что же делается такое? – вскричал кто-то, глядя на зарево. – Никак Бог нас карает за терпимость к дьявольским отпрыскам, перевертышам.

Уильям припустил во всю прыть, теперь точно уверенный, куда направляется – огонь указывал цель. Вскоре от запаха гари стало трудно дышать, но он все равно направлялся вперед, различая уже не только треск пламени, но и рев зверя, утробный, страшный, и крики людей. А еще ржание рвущейся с привязи лошади, и вдруг женский вскрик, громким эхом перекрывший все прочие звуки…

Уильям узнал голос Соланж.

Такого страшного крика он никогда прежде не слышал, даже остановился на миг, и это спасло ему жизнь. Из дыма прямиком на него выскочил черный призрак...

Обсидиан.

Удила, никем не удерживаемые, били по крупу животного; Уилл, испугавшийся было, в следующий миг подался вперед и ухватил их рукой. Конь протянул его за собой фут или два и только тогда остановился... Перепуганный пламенем, он безумно вращал большими глазами и мелко дрожал.

– Ну-ну, – Уилл погладил его по бархатистому боку, – успокойся, дружок. – А сам, стянув куртку, накинул ее на морду животного и развернул его к полыхавшему свечкой старому складу.

– Соланж? Кайл? – позвал он.

– Уилл! – откликнулся тихий голос закашлявшись. – Уилл, я здесь.

Молодой человек устремился вперед и сквозь клубы дыма рассмотрел на земле скрюченную фигурку Соланж, прижимавшую к телу окровавленного мужчину.

– Уилл, помоги, умоляю, – взмолилась она, – он, кажется, умирает. – Из глаз ее текли слезы и капали с подбородка.

Все проходило не так, как Соланж представляла: с дневными представлениями в «Глобусе» вечерние игрища в «Розе» и прочих театрах не имели ничего общего. В первый вечер, когда на нее надели ошейник и водили по сцене, как собачонку, ей казалось, что хуже и быть не может, но потом прямо на сцене за ней гонялись терьеры и клацали челюстями, способными перегрызть крысу пополам, и хуже было в разы. Она металась, пытаясь хоть куда-то сбежать, но актеры, окружив сцену, отгоняли ее длинными палками, а зрители улюлюкали, крича, как охотники в том лесу: «Ату ее, ату рыжую!» И если бы не Уилл, вооружившийся палкой, как у актеров, и отогнавший собак, они бы загрызли ее на потеху толпы...

Именно в этот вечер, торопливо покидая театр, Соланж ясно, как никогда, поняла, что они, перевертыши, все равно что игрушки для развлечения: им либо надевают ошейник (как было с Кайлом) и заставляют проливать свою кровь в диких игрищах, либо гоняют по сцене с собаками и сношают в борделях.

Других вариантов не предусматривалось.

И ее поглотила тоска. Такая гнетущая, что хотелось... объятий... Теплых, уютных, как в вечер после визита к ним графа Эссекского. Чтобы большие, крепкие руки обхватили ее и держали не отпуская, защитив от всех бед.

Никогда раньше подобные мысли не посещали ее... Соланж привыкла справляться с трудностями сама, рассчитывать лишь на себя, а тут эта слабость, побудившая выйти из комнаты и стоять в коридоре под дверью Сайласа Гримма.

Мыслимо ли?

Осознав, что творит, она убежала к себе и промаялась до утра, убеждая себя, что привязанность – это вовсе не слабость, да и нет этой привязанности, только тоска. А тоска мало что значит...

И чтобы себе доказать: она сильная, как и прежде, Соланж для себя положила выступить в «Розе». Денег все еще было мало, а Шекспиру она обещала от идеи с подобными представлениями отказаться... Значит, не скажет ему, и на этот раз сама справится.

И ведь справилась, в самом деле. В «Розе» публика оказалась солидней и не вела себя так необузданно, как в прочих театрах до этого – ей всего-то пришлось прогуляться по сцене, изображая лису, забравшуюся в курятник.

А потом в закутке, где она могла обратиться, на нее кинулись двое: один держал, а второй как-то лихо, явно со знанием дела нацепил ей на лапу браслет. Соланж опомниться не успела, а ее, окольцованной, сунули в клетку и повезли в неизвестном ей направлении...

Она думала, что везут ее в Ньюгейт, в тюрьму, где и запрут до вынесения приговора, хотя тот и так был понятен: обезглавливание – и точка.

Но привезли ее не туда...

Соланж учуяла запах реки и поняла, что они где-то в доках. Большое, обветшалое здание, в котором она оказалась, походило на склад, вот и ящики кое-как расставлены у стены, а на них ярко горящие свечи. По всему неспроста расстарались охотники тратиться на освещение...

Что здесь происходило?

Вскоре, неся еще несколько клеток, появились другие мужчины.

– Как улов? – переговаривались они между собой. – Есть чем побаловать наших клиентов? – Один из мужчин наклонился и заглянул между прутьев к ней в клетку. – Кто у нас тут? Рыженькая красотка. – Глаза его вспыхнули интересом. – Мужчина-женщина? – осведомился он у приятеля.

– Женщина, хоть и рядилась в мальчишку, – откликнулся тот с самодовольством. – Но мы ее со «Спринг-филдса» ведем – поняли сразу, кто она есть! Уж у нас глаз наметанный.

– Хороша, – подтвердил собеседник. – За такую немалые денежки выручим! Знаю, кто точно не поскупится прикупить ее для себя.

– Торг будет жарким, – загоготали они.

У Соланж шерсть на загривке поднялась дыбом: торги?! Ее собираются продавать как товар?

Она бросила взгляд на прочие клетки, в которых, перепуганные, как и она, сидели такие же перевертыши.