– Вы ожидаете гостей, сэр? – удивился слуга.

– Одного гостя... двух, – исправился он, понимая, что мальчишка-поэт теперь с ними крепко повязан.

– Мужчин или женщин? – выпытывал старый слуга.

Таиться вроде бы не было смысла, но Кайл ответил:

– Мужчин. – А потом, дав понять, что более не желает тратить время на разговоры, направился в библиотеку.

Там и сидел, пока Катберт не нагрел воды для купания и не позвал его мыться. Все вспоминал свою прежнюю жизнь в этом доме, родителей и друзей... Но отчего-то казалось, то был не он вовсе, кто-то другой, и только этот, изменившийся Кайл, есть единственно настоящий. Вот и одежда, богато украшенная золотой вышивкой и жемчужными пуговицами, была чуждой новому Кайлу, как Сайласа Гримму были чужды роскошь и стиль. Однако он все-таки выбрал дублет побогаче, дабы произвести должное впечатление в месте, в которое собирался.

А собирался он ехать в театр на представление.

Правда, со всеми приготовлениями припозднился и прибыл уже при звуке третьей трубы, возвещавшей начало театрального представления, а потому довольствовался не лучшим местом на сцене, как изначально намеревался, а литерной ложей. Актер, произносивший пролог, только-только вышел на сцену, когда Кайл занял свое место и принялся высматривать Соланж и Шекспира...

Играли «Трагедию девушки» Бомонда и Флетчера, и поэта он вскоре увидел в роли слуги на свадебном пире Аминтора с Эвадной, а вот Соланж на сцене не появлялась. Каково же было удивление Кайла, когда «паренек», сновавший внизу среди разношерстной, непритязательной публики, состоящей из матросов, ремесленников и женщин легкого поведения, оказался именно той, кого он высматривал в первую очередь. Соланж ходила там среди них и, казалось, тоже что-то высматривала...

Карманников, понял он. Ее, похоже, приставили к черной работе – на сцену не выпускали... Как же тогда она станет играть в пьесе для королевы?

Он так сосредоточился, наблюдая за ней, что пропустил большую часть происходящего на подмостках, если по существу, оно его совершенно не интересовало, в отличие от поведения зрителей в «яме», развязно переругивающихся друг с другом за колбасами и горячившим их пивом, а потому задиравших то «паренька», то большого детину, появлявшегося подле «него» время от времени.

И будь Кайл в обычной одежде, а не разряженным в дорогой дуплет франтом, спустился бы вниз и преподал особенно рьяным весельчакам урок поувесистей. Им еще повезло, что представление кончилось раньше, чем его порядком потрепанное терпение... И молитва за здравие королевы в конце представления несколько поубавила его пыл, так что, поднявшись на сцену, Кайл смог более-менее изобразить добродушие и мнимое удовольствие от просмотренной пьесы.

– Граф Саутгемптон, какая встреча! Не ожидал. Вас давненько не было в городе, – приветствовал его Пемброк, общеизвестный любитель и покровитель искусства. Кайл видел его в числе прочих на сцене на лучших местах и заранее приготовился к разговору.

– Был с экспедицией в Кадесе, – ответствовал он. – Воротился на днях.

– В самом деле? – подхватил Рутленд с веселой улыбкой. – А мы грешным делом считали, тебя охмурила какая-нибудь молоденькая вдова и ты, позабыв все на свете, засел в деревне, сочиняя ей вирши и предаваясь пламенной страсти.

Кайл усмехнулся, изображая мечтательный взгляд и молча пожимая плечами, но этим лишь раззадорил бывших приятелей.

– Возможно, он предавался пламенной страсти отнюдь не в деревне и не с молоденькой вдовушкой, – предположил Пемброк, подзадоривая его, – а с горячей, черноволосой еврейкой, податливой, мягкой как воск. Я слышал, в любви еретичкам нет равных! Так ли это? Рассказывай, ну.

В этот момент Кайл заметил Шекспира, наблюдавшего за ним из-за сцены, и, побоявшись упустить его и Соланж, торопливо сказал:

– Все расскажу, обещаю, но не сейчас. Слышал, у Бёрбеджа новый актер, талантливый малый, подающий большие надежды – хочу присмотреться к нему. Не обессудьте, друзья!

– Ты заделался театралом? – удивился один из мужчин. – Покровительствуешь талантам? Похвально. Но о еврейке ты все-таки нам расскажешь...

– Непременно. За пинтой доброго эля в ближайшие дни!

– Ловлю тебя на слове.

– Доброго вечера, господа.

С такими словами Кайл направился к молодому поэту.

В 1596 году Саутгемптон, в самом деле, просил королеву о разрешении участвовать в экспедиции в Кадис, однако ему было в этом отказано.

– Явился – не запылился, – встретил Соланж такими словами Джеймс Бёрбедж. – Не думал, что снова увижу тебя.

– Я приболел, сэр, – девушка повторила придуманную вчера отговорку. – Сегодня мне уже лучше.

Старик окинул ее оценивающим взглядом.

– А выглядишь так, что в гроб краше кладут. Ты случаем не заразный?

– Это просто живот, сэр: съел что-то не то.

– Ладно, – махнул собеседник рукой, – приступай к делу. Госпожа Люси вчера потеряла тебя. Эй, Ричард, хватит цветочки там малевать, начинаем распределять роли! – крикнул он сыну, занимавшемуся росписью декораций.

Но Соланж не спешила уйти.

– Сэр, – обратилась она к импресарио, – могу я просить?

– Денег не дам! Не надейся, – охолонул ее тот строгим тоном.

– Нет, сэр, я не о деньгах, – поспешила заверить Соланж. – Я играть хочу... в пьесе Шекспира, – закончила тише.

Сам Уилл, крутившийся неподалеку, тут же вступил в разговор.

– Сэр, позвольте ему. Пусть Роберт покажется хоть в самой маленькой роли. Вот увидите, он сумеет! Роб талантливый.

Бёрбедж, плотный, коренастый мужчина со вздыбленными бровями, не дольше секунды глядел на них не мигая, а потом будто выстрелил зычным «Нет».

– Я и так сильно рискую, берясь ставить для королевы пьесу какого-то деревенского выскочки, – взгляд на Шекспира, – и рисковать еще больше, выпуская на сцену актеришку-недоучку, – теперь гневный взгляд прошелся и по Соланж, – я тем более не намерен. Всё, по местам! – закричал Бёрбедж актерам, столпившимся у внутренней сцены. – Хранитель книг, рукопись! Да поживее!

Пока актеры щебечущей стайкой направились к Бёрбеджу, девушка все же взмолилась:

– Пожалуйста, сэр, испытайте меня. В одной из следующих постановок! Я докажу, что достоин доверия.

Но собеседник, не удостоив ее даже взглядом, снова крикнул:

– Госпожа Люси, займите уже чем-то полезным этого докучливого мальчишку! Иначе я за себя не ручаюсь.

Совершенно отчаявшись, Соланж стояла, не в силах пошевелиться – казалось, вся ее жизнь пошла прахом! Как же ей сделать большее, если даже добиться крохотной роли у нее не выходит?

– Не отчаивайся, приятель, я постараюсь переубедить Бёрбеджа, – шепнул ей Шекспир, спеша занять свое место среди актеров.

А ее буквально через минуту увела со сцены госпожа Люси, поручив латать панталоны, стоившие по ее же словам, баснословные четыре фунта четырнадцать шиллингов.

– Это что, – сказала она, заметив удивленный взгляд девушки, – я знавала актера, который на один только плащ истратил не меньше двадцати фунтов.

– Но это несправедливо, – возмутилась Соланж, – Уиллу за целую пьесу заплатили три фунта, пять шиллингов, а какой-то актер щеголяет в плаще, стоившем в несколько раз дороже.

Госпожа Люси нахмурила брови.

– Ты никак пуританин, малец, – сказала она с неудовольствием в голосе. – Эти вечно обвиняют актеров в мотовстве и расточительстве, но мы дарим радость, и этим все сказано. Чтобы больше таких речей я не слышала!

Получив таким образом очередной нагоняй, Соланж посчитала, что стать еще хуже этот день просто не может, но не учла появление Гримма в образе лорда из Стрэнда. Она даже не сразу поверила, что это действительно он: просто екнуло сердце, когда среди лордов на сцене она разглядела знакомые... плечи. Они были шире других и... роднее ка будто.

Она спряталась за колонной и наблюдала, как беседует Кайл с остальными мужчинами. Как непринужденно, на равных держится с ними, и искренне недоумевала, как не замечала всего этого раньше: достоинства, стати даже в одежде простого наемника. Он ведь всегда был таким, будто выше на голову всех остальных, и потому казался ей выскочкой и позером. Гордецом. Но последние дни показали: Кайл совсем не такой. И то, что ей представлялось предосудительным высокомерием оказалось врожденным чувством собственного достоинства. Так несут себя только уверенные в себе, самодостаточные люди.