– Э... я тогда отправлюсь в театр, и так уже опоздал, – промямлил Шекспир. – А ты выздоравливай. Я... Увидимся вечером.

– До свидания, Уилл.

Молодой человек не смотрел на нее, когда выходил, вполне может быть, что уже и не взглянет, как прежде. Что их дружбе конец! И мысль эта расстроила даже больше услышанного вчера от Сайласа Гримма.

В расстроенных чувствах Соланж легла на постель и долго лежала, глядя на спящего Гримма.

Он действительно мог ей помочь на дороге, теперь, в свете новых событий, девушка верила в это, но она стреляла в него и убежала...

А он поплатился за этой свободой.

И всем, что имел...

Почему?

Только лишь потому, что они перевертыши, в сердце которых живет один Лес, или дело в другом? Теперь, обратившись, эту общую связь, о которой лишь слышала краем уха, Соланж понимала яснее. Прочувствовала на собственном опыте, когда бегала с Гриммом по лесу...

Воспоминание оказалось приятным, и она улыбнулась.

Как он забавно схватил ее лапами и усадил себе на живот... Как утробно рычал, будто мурлыкал, и огромное тело медведя вибрировало под ней. Ей бы в жизнь не подумать, что он так умеет... Что Сайлас-Кайл-Гримм умеет дурачиться и быть нежным.

Совершенно не к месту всплыли слова болтушки Жюли: «Даже вы не можете не признать, что мистер Гримм приятный мужчина».

Соланж так и эдак разглядывала мужчину, спящего на полу, и скрепя сердце признала, что что-то в нем есть... Особенно, если он не язвит, а молчит, как сейчас.

В конце концов она задремала и проспала какое-то время, а проснувшись, почувствовала, что голодна. Гримм по-прежнему спал, и Соланж, впившись зубами в сочное яблоко, подхватила забытый Шекспиром исписанный лист.

Что увидишь, как проснешься,

Всей душой тем увлечешься.

Пусть любовь тебя гнетет:

Будь то волк, медведь, иль кот,

Иль с щетиной жесткой боров –

Для твоих влюбленных взоров

Станет он всего милей.

Как придет, проснись скорей! – прочитала она и посмотрела на Гримма.

– «Что увидишь, как проснешься...» – повторила она, отбрасывая лист. – Что у этого парня за глупости в голове? – возмутилась она, имея в виду написавшего эти строчки поэта.

Но рифмованные слова оказались навязчивыми, как мокрый лист, прилипший к подошве, и снова и снова крутились в ее голове до пробуждения Гримма. Она даже невольно на него рассердилась, словно он, а не Уилл, написал эти строки, чтобы ее изводить...

И потому начала их беседу с попреков.

И вообще не решилась спросить, что было ночью...

А Сайлас к тому же заговорил о необходимости отлучиться. И планами с ней не делился...

Может быть, потому ей и пришла в голову дерзкая мысль пойти за ним следом. Выяснить цель его назначения, проникнуть чуть глубже в патлатую голову...

Почему бы и нет?

Рана болела, но уже меньше по сравнению с утром, к тому же, если она собиралась избежать козней преследователей, ей было необходимо держать руку на пульсе. Самой заботиться о себе, как она обычно и делала...

С такими мыслями она и выскользнула из дома за Гриммом.

*Слова Оберона из пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь».

Она мешкала не больше минуты, а Гримм, стоило ей выскочить следом, уже заворачивал с их крохотной Сент-Лоренс-Путни-Хилл на главную улицу. Двигался вдоль лотков, с которых продавали еду и всякие сладости, и шел так быстро, что Соланж испугалась, что не нагонит его, потеряет из вида, но, к счастью, Гримм остановился купить пирожки с угрем и тем самым позволил нагнать себя, не привлекая внимания.

Соланж никогда ни за кем не шпионила прежде и теперь опасалась, что, приученный быть осторожным, Сайлас Гримм в два счета заметит ее, но нет, он ел на ходу и, казалось, больше не торопился. Не привлекая внимания стражников, он прошел до собора Святого Павла, обогнул его и направился вдоль реки... Шел недолго, и вскоре свернул в переулок между домами.

Соланж остановилась, прижавшись к стене и гадая, как быть, но все-таки крадучись направилась следом... Выглянула из-за угла и увидела Гримма, спускавшегося к реке. Скользнула следом, надеясь, что плеск воды у самого берега заглушит звук ее торопливых шагов...

И вздрогнула, вдруг услышав из темноты:

– И что ты здесь делаешь, шпионишь за мной?

Мужчина стоял у стены, почти слившись с ней, неразличимый и этим отчего-то пугающий, будто истинный хищник, притаившийся в темном углу, чтобы напасть на добычу.

Но ведь она не добыча? Или отчасти все же?..

– Что, если и так? – Соланж с вызовом вскинула подбородок.

Пугаясь, она всегда делалась дерзкой, тем более в присутствии этого человека.

– Значит, по-прежнему не доверяешь? – он отозвался ответным вопросом. И голос его звучал странно: то ли разочарованно, то ли донельзя утомленно – Соланж стало не по себе. Захотелось обхватить плечи руками и защититься...

Но от чего?

Неужели от неуместной неловкости и... жалости к Гримму?

Жалеть мужчину – последнее дело, к хорошему не приведет, по крайней мере, для такой женщины, как она. Мама всегда ее наставляла: «Не смей жалеть никого, и мужчин в первую очередь. Они, во-первых, и сами не пожалеют тебя, а, во-вторых, это шаг в темную бездну... Поверь, ты не хочешь в нее угодить!» Только с годами Соланж поняла, что «бездной» метафорически именовалась любовь.

– Слепое доверие не в моем характере, Гримм, – сказала она. – Мог бы уже уяснить за годы работы на Сильвиана Дюбуа, моего отца.

Он усмехнулся:

– Я уяснил. – И протянул ей один из двух купленных пирожков. – Ты, должно быть голодная. Для тебя покупал...

От еще теплой выпечки шел умопомрачительный дух, и рот девушки наполнился голодной слюной.

– Так ты знал, что я иду за тобой? – поняла она догадавшись.

– Заметил сразу, как ты появилась.

– Но абсолютно ничем не выдал себя! – возмущенная и восхищенная одновременно отозвалась Соланж. – Я полагала, что была осторожна.

– Наивная маленькая лиса, – почти с нежностью прозвучало из темноты, и она ощетинилась тут же, оттолкнув потянувшуюся к ней руку.

И заявила:

– Будь я наивной, не стояла бы здесь, выслеживая тебя.

И получила в ответ:

– А будь ты к тому же благоразумной, не выслеживала бы меня с раной в боку. Ведь еле стоишь на ногах... Ради тебя мне пришлось превратиться в улитку и чуть ползти, чтобы ты от меня не отстала.

– Мне уже лучше, – из упрямства солгала девушка.

– И завтра будет совсем хорошо, но сегодня стоило бы еще поберечься. Кто-то из стражников мог заинтересоваться еле переставляющей ноги калекой...

– Я не калека! – возмутилась Соланж, и мужская рука вдруг прикрыла ей рот.

– Не стоит нас выдавать своим криком, – произнес наставительно Гримм. – Я не просто так сюда шел. И ты... коли так привязалась ко мне, – он, кажется, улыбнулся, – теперь станешь моей соучастницей... – Гримм убрал руку.

– В чем? – Про обидное «привязалась» Соланж благоразумно решила смолчать.

– В краже со взломом.

Девушке очень хотелось сказать, что он совершенный безумец, что кража со взломом не то, в чем она стала бы добровольно участвовать, но... Красивые губы все так же изгибались в улыбке, а глаза, несмотря на настойку, светились в свете луны – весь вид Сайласа Гримма казался сплошной провокацией, вызовом, и не принять его было бы сложно.

– Отлично, всю жизнь мечтала пробраться в чей-нибудь дом и обокрасть его! – съязвила она. – Поспешим же исполнить мою заветнейшую мечту. – Она подалась было к выходу из переулка, но Сайлас взял ее за руку.

– Не так рьяно, пособница, – усмехнулся в ответ, – там, у дома, нас скорее всего поджидают наблюдатели Эссекса, а, возможно даже, не только они. Мы пройдем здесь...