Соланж же мечтала лишь об одном: вернуться домой, пусть даже в неуютную комнатку под чердаком, и, вытянув ноги, наконец отдохнуть, но Ричард-неугомонный-Бёрбедж снова сказал:

– А теперь, други мои, пришло время травли медведя. Готовы немного развлечься?

Нет! Только не это.

– Да, конечно, – ответил Шекспир и посмотрел на нее. – Скажи, Роб, это было бы замечательно!

И Соланж, мысленно застонав, кивнула, придержав свое мнение при себе.

Ричард уверенно продвигался вперед и вел за собой новых друзей. Толпа впереди гудела и выла, взрываясь время от времени восторженным ором. Сам воздух, казалось, вибрировал, накаленный эмоциями людей...

– Должно быть, схватка вот-вот начнется, – сказал актер, ныряя в толпу и прокладывая дорогу локтями. – Здесь главное начало не пропустить. Хочу, чтобы вы полюбовались на Сэкерсона, «звезду» вчерашних боев. Говорят, он выстоял в двадцати двух схватках с лучшими собаками Пэрис-Гардена по схеме «один на один» и «один против двоих». Слышал, он тот еще зверь! – И тише: – Шепчутся даже, он не просто какой-то медведь... Понимаете, да?

Соланж слышала его речь через каждое третье слово, так как рев людских голосов оглушал ее, да и вслушиваться в болтовню Ричарда не казалось таким уж важным, но на этих словах она вскинула голову и глянула на него.

– Хочешь сказать, что он...

– … Перевертыш, да, – поддакнул, не дав ей закончить фразу, актер. – Сам подумай, этот зверь слишком умен для простого медведя. Сотня мастифов не смогла его победить, а это что-то да значит! А вот, кстати, и он.

Они как раз протолкались к железному ограждению перед так называемой «ямой», в центре которой ко вбитому в землю столбу был привязан огромный бурый медведь. Его морда с ощеренными зубами и налитыми кровью глазами хмуро глядела вокруг на бесновавшихся за защитным барьером людей, казалось, медведь высматривал себе жертву, одну из тех, что пришли развлекаться, глазея на его ужас и боль.

Соланж сглотнула ставшую вязкой слюну.

Сердце толкнулось о ребра и зачастило с удвоенной силой...

В травле медведя не было ничего необычного, странного, вовсе нет, но ей все равно сделалось дурно от гомона голосов и острого запаха зверя, разлитого в воздухе.

Даже нос защипало...

Она на мгновенье прикрыла глаза, а, открыв их, столкнулась со зверем глазами, или ей показалось, что столкнулась глазами: в конце концов, он был достаточно далеко, чтобы она могла ошибиться. И все-таки по загривку скользнул холодок...

Неужели зверь, действительно, перевертыш?

Такой же, как и она?

Но при этом в наморднике, как простое животное.

– Видите, – тыкал Ричард в медведя указательным пальцем, – на нем защитный протектор – намордник и железный ошейник – это чтобы ни он, ни собаки не загрызли друг друга. Было бы жаль лишиться такого бойца в первых же схватках!

Нет, это, конечно, не перевертыш...

– Ты в порядке? – Теплые пальцы чуть сжали перчатку Соланж. Это Шекспир с беспокойством глядел на нее. – Выглядишь бледным. Может, ну его, и уйдем?

Да, все что угодно, лишь бы не видеть этого зверя!

– Я в порядке. Останемся. Ты так хотел побывать здесь!

Уильям, как будто смущенный, покачал головой.

– Я не думал, что в травле используют перевертышей, – сказал он. – Одно дело зверь, а другое... Сам понимаешь.

– Перевертыши – те же звери, разве не так? – с большей горечью, чем хотела, отозвалась она.

Шекспир снова сжал ее пальцы, да так крепко, что сделалось больно.

– И все-таки они в большей степени люди. Я так считаю... Ты – нет? – спросил в свою очередь он, и Соланж отвернулась, не в силах смотреть на него.

– Отвечу, когда повстречаю хоть одного, – не сразу, но отозвалась она, продолжая глядеть в центр «ямы» на... зверя? Или все-таки человека?

А Ричард, возбужденный происходящим, вскричал, обернувшись к ним:

– Начинается! Глядите, выпускают собак. Ну сейчас будет...

– Сэкерсон! Сэкерсон! – заголосила толпа, скандируя имя вчерашнего чемпиона.

Соланж замерла, против воли заинтригованная происходящим, даже сердце как будто притихло в груди – все ее естество сконцентрировалось на диком звере, вставшем за задние лапы и готовом отражать нападение двух собак, огромных мастифов-убийц.

Ей показалось, она и сама подалась вперед, вот-вот вывалится за шипастое ограждение прямо в «яму», вся превратилась в глаза, уши и непонятное самой ей волнение, не азарт, нет, – совершенно другое. Такое, что комом поднимается к горлу и влагой подступает к глазам...

Что за глупость такая?

Ей захотелось надавать себе по щекам, велеть успокоиться... Взять себя в руки.

Но первый пес кинулся на медведя, и Соланж закричала...

Неосознанно. Инстинктивно. И сама же зажала рукой распахнутый рот.

– А кто-то проникся, глядите-ка! – хохотнул Ричард, поглядев на нее. – А казался таким пуританином. Знал, что оценишь, малыш! – Он хлопнул ее по плечу и снова повернулся к арене.

Там уже оба мастифа нападали на зверя с двух сторон разом. Клацали смертоносными челюстями, вцепляясь то в бок, то в ногу медведя, и тот, отпихивая их лапой, ревел страшным голосом, заливая кровью из ран грязный песок.

– Не, этим не справиться с ним, – сквозь звон в ушах расслышала Соланж голос беседующих рядом мужчин. – Слишком глупые, чтобы уложить Сэкерсона. Он вон как ловко с ними справляется: раз – и отмахнул лапой пса. Им бы сгруппироваться, напасть слаженно, чтобы за уши его ухватить... Слышал, когда королева гостила у графа Лестера в Кенилворте, там два мастифа, ухватив медведя за уши с разных сторон, припечатали бедолагу к земле, будто четвертовали. Вот было зрелище, я полагаю! А это так, и смотреть не на что.

– Это да, вот бы увидеть такое, – мечтательно поддакнул второй. – Тут никаких денег не жалко. Но ты слышал про Сэкерсона, он якобы... перевертыш, из этих, как его там, из отступников...

– Да слыхал я, но правда ли это, Бог его знает. Зачем бы этим зверям так собой рисковать? Неужто только лишь из-за денег?

Второй хмыкнул:

– Заплатили бы мне сотню фунтов, я и сам бы в «яму» пошел. А что? – вскинулся он на удивленный взгляд собеседника. – Мне такие деньжищи за целую жизнь не заработать, а тут считай с неба свалились.

– Если жив, конечно, останешься...

– А тут уж как Бог даст: все лучше, чем мое нынешнее житье.

Оба задумались, замолчав на какое-то время, а потом первый с сомненьем произнес:

– Неужели целая сотня? Быть не может, чтобы так много... Вот ведь сатанинское племя: мало того, что перекидываются в зверей, что противно природе, так еще деньги гребут ни за что. Нет, права королева: оборотни есть зло, всем законам божьим и человеческим противные, гнать бы их с наших земель, проклятые отродья, да добра она слишком, чтобы так поступить.

Добра, в самом деле?

Соланж мысленно передернуло.

Их заковали в браслеты, ограничили естество перевертышей одной человеческой ипостасью, и всех противящихся тому убивают на эшафотах и выставляют их головы на всеобщее обозрение – и это, по мнению этих, добро?

Добро ли, рискуя собственной жизнью, состязаться в «яме», как зверь, для потехи орущей толпы? И все ради денег, которых иначе не заработать... Ведь перевертышей опасаются и боятся, а значит, с большой неохотой берут в подмастерья и на работу.

Каждый их шаг – непрерывная битва с собой и враждебным им миром.

И добра во всем этом едва ли на грош...

– Давай, Сэкерсон! Вперед, дружище, – закричал Ричард, и Соланж вздрогнула, снова сфокусировав взгляд на кровавом зрелище на арене.

Нет, такие забавы были не про нее, особенно в свете того, что медведь – перевертыш.

Или все-таки человек?

Именно эта неясность подпитывала азарт окружавших Соланж людей, ее же – отталкивала.

Толпа взорвалась криками радости, когда обе собаки, скуля и поджав хвосты, забились в угол, признавая тем самым победу медведя. А зверь, обведя зрителей взглядом, рванулся с цепи, да так сильно, что дрогнул столб, удерживающий его, казалось, вот-вот освободится и бросится на улюлюкающие трибуны.