– Хорош, зверюга, – похвалил Ричард снова и снова рвущегося с цепи зверя. – Переигрывает, но хорош. Хотел бы я посмотреть, каков он в обычном обличье! Наверное, впечатляющий.

– А я не думаю, что он человек, – с сомнением вставил Шекспир. – Посмотри, как он рвется с цепи... Человек бы не стал вести себя так.

Но актер возразил:

– Да играет он, говорю же. Пугает нас для острастки! Толпе нравится, сам видишь. Надеется, что за это заплатят побольше... Эх, нам бы такого в театр! – заключил он с видимым сожалением.

Той же ночью, уснув на своей жесткой постели, Соланж снова увидела лес.

Все такой же пасмурный и больной, он снова открылся ей сотнями нитей, пронизывающих его, сотней звуков и запахов, таких ярких, что слюна капала с языка. И мох пружинил под... лапами, увлекая в сладостный бег... в охоту за зайцем или полевкой.

Или кем-то другим, не менее теплым и... вкусным...

Она помнила, как наяву, как ласкают поджарое тело высокие травы подлеска и солнечный свет, бликами проникавший сквозь крону деревьев, и как манит приятной прохладой ручей, журчащий меж мшистых камней.

А потом перед ней выскочил он, тот медведь из Пэрис-Гарден: огромный, клыкастый, с бурым, блестящим мехом, но без намордника и цепи, удерживающей его, – он заступил ей дорогу и зарычал.

Соланж попятилась было, но уперлась в ствол дерева и затихла, не смея пошевелиться. Огромный медведь ее будто заворожил, сделал безвольной как деревянную куклу на ниточках...

А сам приближался.

Шаг… еще шаг…

Вот уже занес лапу с большими, отточенными, как рондель, когтями и...

… Она закричала, очнувшись от сна в своей комнате. В безопасности. С громко клокочущим сердцем. И услышала, как кто-то колотится в дверь...

– Роберт, открой! Я слышал, как ты кричал. И не уйду, пока не узнаю причину…

Медвежьи бои были излюбленным развлечением того времени. Пэрис-Гарден, расположенный, как и театры, за чертой города, славился лучшими представлениями по четвергам и воскресеньям. Королева Елизавета, действительно, отменила запрет парламента о травлях по воскресеньям, так как сама была рьяной поклонницей кровавых игрищ. А медведь Сэкерсон, надо заметить, упоминается в "Виндзорских насмешницах" Шекспира, он был чемпионом и любимцем толпы.

Полагаю, Уильям неспроста упоминает медведя в одной их своих пьес! ;))

Щеколда на двери, преграда достаточно хлипкая, чтобы кого-нибудь удержать, спрыгнула в два удара, и Шекспир, зыркнув по сторонам, ворвался в комнату.

– Роберт, что происходит? – спросил серьезно и только после того, как убедился, что в комнате никого постороннего нет.

– Н-ничего, – мотнула Соланж головой, – ничего страшного, в самом деле. – И натянула свое одеяло до шеи, укутавшись в него, словно в кокон. – Просто сон страшный приснился.

Уильям смерил ее недоверчивым взглядом.

– Просто сон? – повторил он. – И что же было в том сне?

– Медведь... В нем был медведь, тот самый из «ямы».

На самом деле из-за ворвавшегося в ее комнату Шекспира сон как-то враз улетучился из ее головы, все мысли заняла мысль: он поймет, кто она есть, если рассмотрит внимательней. Вон как глядит на нее!

Что вообще нашло на приятеля?

– Медведь, значит. – Он вдруг вздохнул и, подойдя ближе, сел на постель.

– Послушай, Роб... – начал он, осторожно подбирая слова. – Должен признаться, я знаю, почему этот медведь так сильно затронул тебя.

– Э... и почему же? – осведомилась Соланж, ощущая себя очень неловко в сложившейся ситуации, а тем более без перчаток, без которых и вовсе казалась себе обнаженной.

Уильям же поднял на нее проницательный взгляд голубых, но подернутых черными тучами глаз, похожих на небо над Лондоном, и сказал:

– Я еще в первый день догадался, кто вы такая, госпожа Аллен... узнал по перчаткам, мной же вам проданным. Помните наше знакомство в лавке отца?

– Помню, конечно. – В первый момент ошеломленной Соланж захотелось все отрицать, но побуждение длилось не дольше секунды: отрицать очевидное было бы глупо, да и Шекспир, покрывая ее столько времени, вряд ли желал навредить ей. – И почему ты молчал?

– Не хотел вас смущать, да и понял мгновенно, что вы такая же, как и я...

– Это какая же?

– Убегающая от прошлого в надежде на лучшее будущее.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Соланж удивилась, как точно он выразил ее устремление. У поэтов это, должно быть, врожденное, проникать в самую суть, как и у художников-портретистов...

– Ты прав, – подтвердила она, – я убегаю. И очень надеюсь, что ты не выдашь меня!

– Если бы я хотел это сделать, то времени у меня было достаточно... – произнес собеседник. И продолжил: – Я ведь знаю, каков был ваш муж и видел отца... Вы вряд ли по своей воле пошли за толстяка Аллена. Вас заставили?

– Да, мне пришлось, – отчасти слукавила девушка.

Мужья были работой, такой же как штопка или дубление кож, она шла за них ради денег, отнюдь не собираясь провести в их ненавистном ей обществе целую жизнь.

Но Шекспиру об этом знать необязательно.

– Вы потому сбежали из дома, что не хотели более подчиняться отцу?

– Отчасти... да. Я устала жить по указке других и мечтала проложить собственный путь...

– Как и я. – Уильям кивнул. – А поэтому никогда вас не выдам. Тем более что понимаю... такой, как вы, нелегко бороться за жизнь. – Он явно смутился, сцепив руки перед собой. – Такие, как вы... вас незаслуженно притесняют. И вы должны знать, – вскинул он взгляд, – я не приверженец королевской позиции в отношении... перевертышей.

Он шумно выдохнул, произнеся самое сложное для себя, и Соланж во второй раз за эту беседу ощутила яростное желание откреститься от правды, особенно от такой, но опять же после секундной душевной борьбы решила довериться даже в этом. В конце концов, преданный друг ей бы не помешал, а Шекспир против воли располагал к себе...

– С чего ты решил, что я не человек? – спросила она. И на краткий, стремительный миг продемонстрировала ему не окольцованные запястья.

Шекспир поднялся на ноги и прошелся по комнате.

– Об этом шептались все у нас в Стратфорде, – сказал он. – Особенно мужчины в таверне. Вы с семьей, ясное дело, не афишировали свой статус, но кто-то заметил ваши браслеты и понял мгновенно, кто вы такие. Тут же нашлись сторонники и противники Аллена: одни осуждали его за кровосмешение... с оборотнем, другие завидовали... Ну, вы, наверное, знаете, что говорят...

– Нет, просвети меня.

Уильям потер заднюю сторону шеи, не смея на нее посмотреть.

– Это неловко, – признался он, покраснев. – Вам вообще не стоит слышать такого.

Соланж усмехнулась.

– Уилл, поверь, меня сложно шокировать чем-то после работы в актерской среде и дружеских попоек в трактирах, – заверила она парня на полном серьезе. – Вряд ли твои слова окажутся более откровенны, чем Ричард и прочие парни со сцены, обсуждающие девиц...

И это было воистину так: женщины отчего-то боготворили актеров, и некоторые – такие, как Ричард Бёрбедж – бессовестно этим пользовались.

– Говорят... вы чересчур волосаты... в определенных местах... – неловко начал Шекспир.

– Не более, чем прочие женщины, – тут же вставила девушка.

– … И частично перекидываетесь в процессе...

– С браслетом-то? С ним это вряд ли возможно.

– Но у вас нет браслета... А был. Я видел его, когда продавал вам перчатки!

Соланж прищурилась, молча глядя на собеседника и гадая, как много ему рассказать. В конце концов он и так знал достаточно...

– На нас напали в дороге, и браслет мой сломался, – призналась она. – Слышала, его можно подпольно восстановить, но пока толком не знаю, куда обратиться... Сам понимаешь, для начала не помешало бы влиться в местную жизнь и прислушаться к шепоткам по углам.

– Кто напал на вас?

– Я не знаю, – опять слукавила девушка. – Просто разбойники. Они убили отцовского Пса, и я убежала...