– Обожаю, какая ты мягкая, моя кошечка. – Его пальцы прошлись по шерсти хвоста, но девушка шлепнула его по руке.

– Не отвлекайся на глупости, – велела она.

– Это не глупости, я обожаю твой хвост. И твои ушки!

– Ты просто, как все эти чертовы извращенцы, что с ума сходят от перевертышей, вот и все. Будь я обычной девчонкой, ты бы на меня и не глянул!

– Неправда. Ты дикая, я обожаю таких!

Девушка зашипела, должно быть, нарочно подтверждая данную ей характеристику, и Соланж увидела ногти, острые как у кошки, которыми незнакомка вцепилась Ричарду в спину.

Они задвигались чаще, рыжий хвост быстрее заметался из стороны в сторону, а потом девушка зарычала, откинув голову и скаля острые зубы.

Соланж бы, наверное, стоило удалиться, не глазеть, стоя на месте, как какой-нибудь извращенке, о которых как раз говорила девчонка, но она не могла двинуться с места, зачарованная не столько страстным соитием, сколько частичным перевоплощением девушки. Этим хвостом, рыжими ушками и когтями, а еще бесстыдным нахальством, с которым любовница Ричарда оправила платье и направилась к двери мимо нее.

– Любишь подсматривать, да? – осведомилась она, ткнув в Соланж пальцем. – Или тоже хочешь потрогать? – Рыжий хвост обвился вокруг ее ног. – Так потрогай, пока разрешаю. –

Рыжая рассмеялась, обнажив острые лисьи зубки, и потянула на себя дверь. Коснуться хвоста Соланж не осмелилась, так и стояла, глядя, как девушка, мерно покачивая широкими бедрами, выходит в зал...

– Красотка, скажи? – Встал рядом Ричард. – Настоящая дикая кошка.

– Она перевертыш?

– Сам видел.

… И без браслета.

– С браслетом она не смогла бы выпускать свои коготки. И ласкать мое тело хвостом! Видел, какой у нее пышный хвост? Она лисица во второй ипостаси, – объяснил очевидное молодой человек. – И очень горячая.

Он выглядел малость осоловевшим и будто пьяным.

– А ты не боишься ее? – спросила Соланж.

– С чего бы?

– Ну, у нее острые когти и зубы, которыми очень легко разорвать глотку.

– С чего бы ей делать это? – удивился молодой человек. – Тара любит перепихнуться, а не рвать глотки. Она душечка, если знать к ней подход. – Ричард хлопнул ее по плечу и тоже направился в зал.

Когда Соланж вошла следом и отыскала глазами рыжую девушку, выглядела она совершенно обычно: сидела за столом с остальными перевертышами и ни хвоста, ни маленьких лисьих ушек не демонстрировала. Только, поймав ее взгляд, многозначительно подмигнула...

– Ну что, понравилось зрелище? – подмигнул Филдс, когда Соланж снова села. И не дожидаясь ответа: – Хочешь тоже попробовать? В Сохо есть место, бордель для особенной публики, где девочки-оборотни творят такое, что тебе и не снилось... – Соланж вспыхнула против воли, представив силу нужды, заставившую ее соплеменниц продавать себя за гроши, но Филдс оценил это по-своему. – Ты вообще хоть когда-нибудь с женщиной был? – вкрадчиво спросил он, наклоняясь к плечу собеседника. – Или ты не по женщинам?

Соланж отпихнула его.

– Отвали, Филдс, не твоего ума дело.

Актер расхохотался, чем мог бы привлечь к ним с Соланж повышенное внимание, но тут грохнул стул, и один из спутников рыжей поднялся на ноги. Его шатало, он явно изрядно набрался, но, когда он заговорил, язык его не заплетался.

– Ну уж нет, мне надоело молчать, притворяясь, что я доволен этой чертовой жизнью. И в целом сложившейся ситуацией... Королева мечтает нас ограничить во всем, вырвать нам зубы. А я между тем не животное, чтобы жить как скотина! У перевертышей тоже есть право, такое же, как у каждого жителя этого острова, и это право на свободную жизнь. А мы скованны этими проклятыми браслетами и живем как в аду!

Один из друзей потянул его за рукав:

– Успокойся, Бен, тебе ли жаловаться на несвободу: сам ты давно избавился от браслета.

– Что с того? Теперь приходится постоянно таиться, скрывать свою суть, чтобы устроиться на работу или просто не попасться под руку королевским легавым. Кроме того, сотни моих сотоварищей вообще никогда не бывали собой! Я об обращении, понимаешь? Мы – не мы, если носим лишь эту личину и никогда не бывали в другой. Эй, друзья, – говоривший обвел помещение взглядом, – кто из вас никогда в своей жизни не обращался? – Какой-то парнишка в самом углу несмело потянул руку. – Вот об этом я и говорю, – сверкнул глазами оратор, – мы – рабы королевских законов. Елизавета боится нас, вот и придумала сотню ограничений, а между тем ходит слух, что есть другой претендент на престол, сын Екатерины Говард, пятой жены почившего Генриха, и в нем наше спасение.

– Всем известно, Екатерина так и не родила королю сына, – возразил ему кто-то за соседним столом. – Этот наследник – не больше, чем миф.

Оратор крутанулся на каблуках, поглядев на говорившего.

– Королева и Сесил хотят, чтобы мы думали так, – возразил он. – Хотят нас уверить, что у нас с вами нет шансов восстановить справедливость, но я вот что скажу: Екатерина родила королю сына. Здорового мальчика... с золотыми глазами! – он многозначительно выдержал паузу. – И когда Генрих увидел ребенка, он испугался и велел сделать вид, что ребенок был мертворожденным, а саму королеву велел обезглавить.

– Так королева была перевертышем? Генрих женился на оборотне?

– Именно так.

– Как же он сразу не понял, кто она есть, эта Говард с проклятой кровью, как говорят о нас люди?

– А я скажу вам: он знал, – сказал названный Беном. – Генрих знал, что женился на перевертыше, и, наверное, именно это и привлекло его в новой возлюбленной, но, когда она родила ему желтоглазого сына, советники испугались, что нелюди, вроде нас, под правительством короля-оборотня сделаются однажды сильнее людей и убедили своего короля избавиться от наследника.

В зале стало так тихо, что треск дров в очаге показался оглушающе громким. Что до Соланж, никогда прежде не слышавшей ни о наследнике-перевертыше, ни о чаяниях людей, свято веривших в его право на английский престол, то она с неподдельным вниманием, ошалевшая от увиденного и услышанного за вечер, молча внимала оратору за соседним столом.

– Значит, мальчишку убили? – робко вопросил кто-то.

Кудлатый Бен, похожий на мокрого пса, насмешливо хмыкнул:

– Убить королевского сына? Как бы не так. Мальчика тайно вывезли из дворца и отдали на воспитание в сторонние руки. Почти уверен, ребенок по сей день не знает, кто он такой... Но, если его отыскать, если сказать, кто он есть – вся наша жизнь способна перемениться.

– И как это сделать? Кто станет искать? Как вообще ты себе представляешь подобное? – зазвучало со всех сторон разом. – У королевы глаза и уши повсюду. Уверен, ребенок, если и жив, охраняется так, как нам и не снилось. Ему никогда не свергнуть Елизавету! Эта пиявка чересчур крепко присосалась к королевскому трону. Все эти речи не больше, чем пшик, пустая пустопорожняя болтовня. Лучше забыть всякие чаяния и не лезть на рожон.

– Речи труса, не знающего, кто он такой! – презрительно сплюнул верзила-Бен. – Речи жалкой подстилки, прогнувшейся под людей! Что, желаете изо дня в день пресмыкаться перед людишками и считать себя существами низшего толка? Да мы во сто крат сильнее их и опаснее. А эти увечные ссутся в штаны, стоит увидеть, как мы обращаемся... У них волосы на голове встают дыбом. И все-таки мы полагаем себя кем-то ниже... Справедливо ли это?

– Несправедливо, – загудели все посетители, даже Ричард, будучи человеком, поддержал речь говорившего. И, заметив взгляд Роберта, пожал плечами...

– Что, я тоже за справедливость, – сказал как бы оправдываясь. – Оборотни – такие же люди, как мы.

Соланж с Шекспиром переглянулись. Поэт знал, что сказанное в таверне, касалось девушку напрямую, но не знал о другом: ее зачем-то отправили в это место, в этот рассадник вольнодумия и протеста.

Но зачем?

Соланж огляделась по сторонам, выискивая любопытные взгляды, но никто, ни один из присутствующих не смотрел на нее как-то иначе. Впрочем, даже желай кто-то из них встретить Соланж Дюбуа, вряд ли он бы узнал ее в Роберте Доусоне...