Единственным, кто сохранял ровное расположение духа, оставался Локи. Конечно, с течением времени и он менялся, как менялись мы все, становился серьёзнее, сосредоточеннее, хладнокровнее, словно на его широкие плечи легла некая сложная, практически непосильная задача, к которой он, тем не менее, подходил со всей ответственностью, на какую был способен. Глядя в спокойные, непроницаемые тёмные глаза мужа, я из раза в раз против воли вспоминала один наш разговор, случившийся когда я понесла Нарви. «Нам с тобой довелось жить на границе времён, мы увидим те первые шаги, которые приведут к падению старого мира и рождению нового, — сказал он мне в тот вечер. — Можно бояться, бежать, отвергать, но это ничего не изменит. Даже если захочу, не смогу изменить свою суть, преодолеть своё предназначение…»

Гулльвейг вторила ему, сливаясь с глубоким мужским голосом Локи: «…ни силу, ни происхождение, ни предназначение не подчинить своей воле. Они подобны бурному горному потоку, что несёт тебя к цели, к неизбежному концу…» Их речи, такие разные и в то же время такие похожие, заставляли меня трепетать. Я знала, что откладывала неизбежное столько, сколько могла, но как бы ни старалась, я оставалась бессильна что-либо изменить. Сегодня или завтра, через месяц или через год, час настанет, и нечто разразится, сметая всё на своём пути. Повелитель был прав, спорить или отвергать не имело смысла. Оставалось поднять голову, с гордостью и смелостью заглянуть в глаза своей судьбе. И я следовала за ней, ведомая предназначением.

В тот день в Асгард пришла весть от великана Эгира с одного из отдалённых морских островов к югу от Мидгарда, где он время от времени проживал со своей грозной супругой Ран — владычицей тёмных глубин. Древний властелин морей любил бога весны, чьё тепло и согревающий свет из года в год заставляли отступать ледяных великанов, досаждавших ему, а потому, чтобы почтить память старого друга, устраивал знатный пир в своём дворце на берегу Мирового моря, куда пригласил всех без исключения асов, ванов и альвов. Давно в Асгарде не случалось пиров и сборищ, а потому верховные боги с радостью приняли приглашение Эгира. В крепости асов господствовало небывалое возбуждение, однако Локи казался единственным, кто не разделил восторга богов. Он ходил задумчивый и тихий, полностью погрузившись в себя. Я его не узнавала.

Не один раз я пыталась выведать у хмурого мужа, что же гложет его, отчего так много дней в золотом чертоге не раздаётся весёлый заразительный смех, однако из раза в раз ласковый, но отстранённый повелитель отправлял меня прочь. У меня не оставалось никаких сомнений, что любимый ас что-то скрывает, возможно, некую страшную тайну, а может, коварный замысел, которому предстоит претвориться в жизнь. В любом случае, не представлялось возможным выяснить это у молчаливого супруга, и я уже отчаялась проникнуть в чужие мысли, когда, перед самым отъездом во владения Эгира, Локи позвал меня к себе. Помню, как поднялась в верхние покои, трепеща от волнения, как он встретил меня рассеянной нежной улыбкой и прижал к груди, словно нам предстояло расстаться навеки. Сердце моё уже тогда замерло от тревожного наития.

— Ты останешься здесь, Сигюн, — без предисловий начал Локи, не отпуская от себя и поглаживая по волосам, однако уже эти слова так взволновали меня, что я вывернулась из-под его руки, отступила и взглянула на него с обидой и непониманием. Все асиньи будут сопровождать своих мужей, а я — дочь Бальдра, в честь которого хозяин морей давал пир, должна буду ждать в золотом чертоге?.. Я раскрыла было губы, чтобы возразить, однако бог огня предвидел это и прервал меня коротким, но решительным жестом. Я вновь удивлённо посмотрела во внимательные глаза аса. — Нарви и Вали останутся тоже. С тобой, в моих чертогах. Я хочу, чтобы ты позаботилась о сыновьях.

— Но как же?.. — чем дольше я глядела в бледное напряжённое лицо, тем сильнее воля отказывала мне, а в глубине груди поднимались, словно волны во время прилива, недобрые предчувствия. Нечто такое угадывалось в полных решимости тёмных глазах, в ожесточённых чертах лица, в мимолётном движении бровей, что я понимала: будет беда, какой ещё не было. Локи не ответил, покачал головой, полный неких загадочных сомнений, терзавших его. И я поняла… Бросившись вперёд, схватила мужа за локти и прильнула к нему, шепча, словно в горячке: — Локи, я умоляю тебя, не уезжай! Что бы ты ни задумал, что бы ни вело тебя, я заклинаю, не уезжай! Зачем, когда мы так счастливы?! Зачем, когда ты наконец обрёл всё, чего хотел?..

Двуликий бог молчал, глядя на меня с неприкрытой тоской. Узкие губы дрогнули, однако он быстро собрался с мыслями и вернул лицу прежнее спокойное, непроницаемое выражение. Я прижалась к тёплой груди, чувствуя, как слёзы щекочут уголки глаз, соскальзывают по ресницам. Что я могла? Как посмела бы перечить господину после всего пережитого, чем сумела бы переубедить его? Я понимала так ясно, что Локи не изменит своего решения, несмотря на собственную неуверенность. Ощущала, что им движет не собственная воля и даже не влияние Гулльвейг, а некая высшая сила — не благая и не зловещая, но непреодолимая. Я не могла помешать тому, что должно было произойти. Тому, что навсегда изменит не только нашу жизнь, но и весь прежний мир.

— Время пришло, — сорвал с губ мои мысли двуликий бог, понизив голос. — Ты сама знаешь это. Час настал, и я хотел бы остаться с тобой, но не могу. Потому что время пришло. Потому что эта неведомая сила либо сотворит моими руками будущее, либо разорвёт, уничтожит меня, — уткнувшись лбом в горячую грудь, я глухо плакала, а он гладил ласковыми ладонями мои вздрагивающие плечи. Долгое время я боялась услышать от него эти слова, а теперь они слетели с тонких лукавых губ так просто… Всё было так просто. Всё, кроме расставания, которое, возможно, станет для нас последним. Не в силах принять этого, я обняла мужа за пояс и крепче прижалась к нему всем телом. — Сигюн… Оставь. Ты никому не делаешь легче. Послушай меня, — тёплые руки коснулись лица, обратили мой отчаянный взгляд на его лицо — любящее и печальное. Оно смазывалось и исчезало по мере того, как горькие слёзы снова и снова заполоняли глаза.

— Ты должна переждать в Асгарде и уберечь наших сыновей. Я прошу тебя об этом, потому что никому другому не могу доверять. Ты должна быть благоразумной, Сигюн, не совершать опрометчивых поступков и не позволять совершать их никому другому. Ты поняла меня? — я раскрыла губы, однако с них сорвался лишь судорожный всхлип. Локи взял меня за плечи и слегка тряхнул, приводя в чувство. Давясь слезами, я кивнула, чувствуя, что не в силах вымолвить больше ни слова. Он уходил, а я так много хотела бы ему сказать, но горло сдавило судорогой. Я цеплялась за мужа, как за ускользающее прошлое — привычное, знакомое и родное — и ему пришлось применить силу и жёсткость, чтобы разорвать объятия и оттолкнуть в сторону свою несчастную окаменевшую жену. У порога он оглянулся, и взгляд супруга, полный невыразимой любви, тоски и сожаления, я запомнила до конца своей жизни. А после двери захлопнулись за его спиной…

Локи, как и остальные асы, не возвращался несколько долгих месяцев, до самой зимы. Во многом Асгард опустел без гула и голосов сынов Одина, замер в порывах холодного северного ветра, прилетевшего из Йотунхейма и Нифльхейма. Повинуясь воле отца, Нарви и Вали перебрались в золотой чертог, взяв с собой некоторых наложниц и приближённых слуг. Общество сыновей скрашивало моё одиночество, однако без своего непредсказуемого властелина пламенный дворец уже не был таким, как прежде. Я тосковала. Я старалась не показывать этого, однако мыслями и чувствами вновь облачилась в траур. Никаких вестей не приходило из Мидгарда, и неизвестность пугала и томила. Я проживала каждый свой день, словно в страшном сне, не в силах отличить один от другого.

Каждый вечер, оставшись одна, я лила слёзы о своём супруге и злой судьбе, пожалевшей для нас счастья. Я мучилась страшными сомнениями и разрывалась между преданностью господину, которая требовала, чтобы я ждала его возвращения в чертоге и заботилась о сыновьях, как бы трудно это ни было, и страстной любовью, молившей броситься вслед за ним и предотвратить тот страшный исход, на который он обрекал нас обоих. Я колебалась, и сердце одинаково болело при мысли о разлуке с сыновьями или любимым асом. Сколько же я выстрадала в те долгие дни, разве можно передать эту боль словами? Отчего жестокое провидение всю жизнь заставляло меня выбирать между теми, кого я любила больше жизни?.. У меня на это больше не осталось сил…