— О нет, Сигюн, — вкрадчиво начал он, растягивая слова, накручивая локон моих растрёпанных волос на палец. — Ведь прошлой ночью она явилась к тебе живой и невредимой, не так ли?.. Кстати, должен заметить, как это мило и трогательно с твоей стороны самой позаботиться и прислать мне наложницу, — тонкие губы искривила надменная жестокость. Я поняла, как сильно взбесила его, приставив служанку следить за господином, желая ограничить его свободу и власть. Мне показалось, я должна была побелеть ещё больше, брови сдвинулись к переносице, против воли выдавая все мои чувства и помыслы. Этой ночью он не пощадил её, как не щадил теперь и меня:

— Ты можешь сколько угодно хмурить своё прелестное личико, но мы оба знаем, что именно ты обрекла девушку на смерть, — он сдавил горячей ладонью моё плечо, чтобы я не упала, а я в самом деле была к этому близка, ноги не подчинялись и слабели. Сжав губы, я посмотрела на него яростными заплаканными глазами. — Как ты сказала? «Ты должна была умереть?..» Ты так кричала, моя эгоистичная госпожа, что тебя, верно, слышал весь чертог. Или, по меньшей мере, твой повелитель, дышавший свежим воздухом на веранде… — знала я, что он делал на веранде. Упивался своим торжеством, наслаждался моей болью и отчаянием. Двери моих покоев, ведущие на веранду, были распахнуты. Тихий ночной воздух великолепно переносил звуки. Пользуясь моим смятением, Локи продолжал:

— Она пришла к тебе раздавленная и униженная, в полном отчаянии, в последней призрачной надежде найти в твоих объятиях утешения. Но ты уже тогда убила её. Твоя непримиримость и безразличие уничтожили её. О моя ослеплённая ревностью госпожа, ты меня забавляешь, — произнёс он тише и склонился к моему уху. Бог огня был совсем близко, непозволительно близко, однако его речи сломили мою волю, не позволяли оттолкнуть его. По щекам текли ненавистные слёзы злобы и слабости. — За своей бескрайней гордостью и самолюбием, ты не замечаешь никого, кроме себя. Я лишь раскрыл тебе на это глаза. Будешь заноситься — потеряешь всех, кого любишь. Одного за другим… Взгляни правде в глаза, Сигюн. Я, может, и заслужил твою ярость. А она?..

Я дышала всё чаще, но не могла насытиться, сделать полный вдох. Что-то защемило в груди, не давая вздохнуть, заставляя замереть с беспомощно раскрытыми губами. Давящая боль разлилась под левым плечом и ключицей. Перед глазами всё плыло. Меня бросило в холодный пот, по спине прошёлся озноб. При этом по бёдрам стекали вязкие горячие капли — опять открылось кровотечение. Ощутив непреодолимую слабость, я покачнулась и полетела назад. Чьи-то сильные руки подхватили меня, однако я этого почти не понимала. Окружающие звуки и голоса отдалились, заглушились, замедлились. Я различала только безумный ритм своего несчастного глупого сердца, готового разорваться в любой момент. Если бы не вовремя подоспевшая Хельга, мне бы так и не довелось узнать, как близко к этому разрыву я находилась.

Последний месяц выдался для меня губительным. Последствия выбора, сделанного Локи, привели к тому, что я дважды могла лишиться его долгожданного ребёнка, да и сама едва не умерла. Лишь мастерство Хельги и подвластных ей лекарей сохранили в нас обоих жизнь, хрупкую и ненадёжную, как огонёк свечи. Думаю, преданные слуги были вознаграждены сполна за своё усердие. По крайней мере, от меня не укрылось уважительное и благодарное отношение повелителя не только к главному лекарю, но и к её подчинённым. Удар, едва не разорвавший мне сердце на самом деле, заставил меня прийти в чувство и глубоко задуматься.

Я загнала себя в ловушку, оказалась в безвыходной ситуации. Стала ли причиной тому моя слепая гордость, как уверял бог обмана, или же его эгоизм и упрямство, сути проблемы это не решало. Мы отдалились друг от друга, и, если отбросить пустое тщеславие, то нужно было признать, что оба страдали от этого. Так уж вышло, что большую часть жизни мы черпали силы один в другом, стояли вместе против всего остального мира. Теперь же мы оказались ранены, разбиты, метались в бессильной и бессмысленной ярости, как загнанные звери. Но ни один из нас не готов был принять свою вину, сделать шаг навстречу, опьянённый самолюбием и амбициями.

Не знаю, что творилось в голове у Локи, поведение и речи которого были уж очень противоречивыми и непонятными, однако точно помню, что занимало мои мысли: ожесточённая борьба между любящим всепрощением и оскорблённой гордостью. Иногда я вспоминала его слова, тон, выражение глаз, и в сердце закрадывалась надежда, что он по-прежнему любит меня, пусть и крайне своеобразной извращённой любовью. В конце концов, он был прав в том, что ни в одну, ни в другую беременность я не переставала ощущать любовь и заботу до того страшного дня, когда узнала истину. Я ведь и правда не замечала всех этих служанок. Господин засыпал со мной и просыпался со мной, в течение дня не проявляя ни малейшей заинтересованности в наложницах. Что, если это действительно была вынужденная мера для него?..

Если он стремился защитить нас, я могла понять, почему моё упрямство выводило его из себя. Я отказалась от него. Не говорила, не касалась, не смотрела в глаза. Да и я не могла оспорить право иметь наложниц ничем иным, кроме своего ярого нежелания соглашаться с подобными порядками. Я не знала, принимают ли их другие асиньи, остаются ли покорны своему господину в этом вопросе. Впрочем, вспоминая непостоянство любовных связей самих богинь, я понимала, что схожее непостоянство мужей им глубоко безразлично. Уж таким нравом отличались обитатели Асгарда — верность здесь была не в чести. В конце концов, если все асы пошли от Всеотца и многих разных матерей, то чему я вообще могла возмущаться? Сколько любовниц имел великий Один (а их круг определённо не ограничивался наложницами), даже взяв в жёны великую Фригг, несравненную госпожу, богиню богинь?..

С другой стороны, Локи знал цену верности. По крайней мере, со стороны женщины. Должен был знать и ту боль, какую причиняет посягательство на эту верность. Не имеет значения, с чьей стороны. Гордость твердила, что я глупая влюблённая девчонка, готовая ему всё простить за одну обворожительную улыбку и пару остроумных точных фраз. Гадкий внутренний голосок обиды и сомнения повторял снова и снова, что за все годы, проведённые подле бога лукавства и обмана, я так ничему и не научилась, как и прежде оправдывала его, даже когда он переступал черту, пресекал грань дозволенного. Если он в действительности сколько-нибудь любил и уважал меня, то мог бы сдержать свою похоть на некоторое время, мог бы хотя бы не скрывать правду, поставить меня в известность…

Робкий глас совести и рассудка подсказывал, что сделай он это, скандала всё равно было бы не избежать. Знал Локи об этом заранее или нет, но я никогда бы не сумела принять мысль о том, чтобы разделить любимого аса с кем-то ещё. Она причиняла мне почти ощутимую боль. Не имели значения причины и побуждения, правила и законы, скрытность или честность — я испытала бы одинаковую боль. В любом случае. Если запереть все чувства в глубине себя и позволить говорить только разуму, то Локи и впрямь нашёл наилучший выход и для себя, и для меня. Если бы тайна не раскрылась, никто бы не пострадал. Однако она раскрылась, и, как водится, в самый неподходящий момент. Гордость фыркала с нескрываемым презрением и твердила, что я глупая наивная легковерная девчонка.

Ведь была ещё Аста. Ни в чём не повинная Аста, ставшая жертвой нашей ненависти и упрямства. Конечно, я совершила ошибку. Я спровоцировала вспыльчивого аса, не задумавшись, чем могут обернуться его непредсказуемость и своенравие для преданной служанки. Но то, что он совершил, как решил отплатить мне за недоверие и дерзость, я не могла простить. Даже если к самоубийству Асту привело моё жестокосердие, а не поступок двуликого бога, даже если бы я сдержалась, и всё закончилось иначе, я бы никогда не сумела этого ему простить. Просто потому что Локи знал, как я дорожила Идой и Астой. Знал, что ради Иды я в своё время встала под кнут. Знал, что ради Асты я бы сделала то же самое. Знал, какую боль причинит мне своим решением.