Я взволнована, растеряна, разбита.

Сердце стучит, как ненормальное.

Картинка плывёт перед глазами.

В груди саднит и горит одновременно.

Это происходит всякий раз, стоит мне открыть плэйлист «Города», но живое исполнение, пробирающее до самых косточек… Оно, пожалуй, ни с чем не сравнимо.

Я под впечатлением. Поклонники творчества тоже. Кричат. Машут руками. Благодарят за выступление, срывая голос.

— Напоследок у нас есть новая вещь. Для вас и одного человека, присутствующего в этом зале.

Нервно сглатываю.

Никто из зрителей, конечно, не понимает, о каком конкретном человеке речь, однако мне начинает казаться, будто все они в курсе.

— Я написал эту песню для Неё, когда мне было восемнадцать. Ни разу нигде не исполнял, но сегодня особенный день, так что… Послушаете или как?

Народ встречает новость шумно и позитивно.

— Тогда погнали.

Марсель поправляет наушник и смотрит на Пашу. Когда Горький прикасается к струнам, становится тихо. Присоединяются барабаны Ромасенко и вторая гитара.

Сам солист, на радость фанатам, подходит ближе к ним, к самому краю сцены.

Кудри спадают на лоб. Глаза закрыты. Рука, покрытая вздутыми дорожками вен, держит микрофон. Он начинает петь и я, заворожённо наблюдая за ним, вслушиваюсь в текст песни.

Гитарная партия на припеве — разрыв. Несмотря на то, что песня лиричная, музыкальная составляющая здесь просто что-то с чем-то!

Марсель, отступив назад, играет так, как я никогда не слышала.

Фанаты в полном восторге. Подняты вверх руки, горят фонарики. Это невероятно красивое зрелище.

И снова звучит гитара.

В горле стоит ком. Так сильно хочу обнять его! Столько всего важного хочу сказать в ответ!

И нет. Происходящее сейчас в клубе безумие лишь подтверждает мои внутренние ощущения: этому талантливому автору, музыканту и исполнителю нельзя уходить со сцены. Просто нельзя!

«Город пепла» — это больше, чем группа. Это больше, чем музыка. Это единый организм, отдельная вселенная, которая обязательно должна существовать.

Ради него. Ведь сам Марсель наверняка пока не осознаёт, что не сможет без всего этого жить.

Ради людей, которые слушают их песни, приходят на концерты и поют вместе с ним.

Ради ребят. Чувствовалось, что они, самые настоящие профессионалы своего дела. Играли сегодня совершенно особенно, понимая, что судьба коллектива предрешена.

— Рит!

В зале на финальных аккордах становится абсолютно темно и очень-очень шумно.

— Ритка!

Замечаю какую-то суету возле себя. Подсветив телефоном окружающее пространство, вижу, что девушке, сидящей по соседству, стало плохо. Она, похоже, упала в обморок, хотя здесь совсем не душно. Даже прохладно.

— Что с ней? — кричу, приседая.

Взволнованная до крайней степени подруга, в этот момент пытается привести её в чувство.

— Она не эпилептик?

— Нет. Нужен врач. Господи, ей нужно к врачу! — повторяет она испуганно.

— Сейчас приведу, — обещаю я, вставая, и устремляюсь к выходу.

Знаю, что на каждом крупном концерте присутствует медработник. Вот только где его искать?

Бегу по коридорам, надеясь увидеть там Илону или кого-то, способного мне помочь, но налетаю прямо на Ромасенко, курящего сигарету.

— Какого хрена, Джугели? — бросает недовольно. Встрече со мной он, ожидаемо, не рад.

— Максим, помоги! — выпаливаю, непроизвольно хватая его за рукав. — Там девушке стало плохо. Нужен врач! Где найти?

— Врач занят. Горин подрался с Батуриным.

Горин — это вроде продюсер группы. Вторую фамилию не знаю.

— Девчонка где? — стреляет глазами вниз и я, рассеянно разжав пальцы, отпускаю рукав, убирая руку подальше.

— На випке.

Тушит сигарету. Оставляет окурок и, Слава Богам, идёт со мной туда.

— Пришла в себя? — спрашиваю по возвращении у Оли. Так её назвала Илона, встретившая нас с Марселем перед концертом.

— Нет. Где же врач?

— У сцены.

— Свинтите обе.

Максим с лёгкостью поднимает худенькую девушку на руки, и как мы обе благодарны ему сейчас, не передать словами.

— Дверь подержи.

Делаю, что говорит.

Быстрым шагом движемся с Олей следом.

— Она чё вообще не ест?

— Ест, — произносит Оля в ответ.

— Ни хрена не весит. Чьи родственники-знакомые? Первый раз вас обеих вижу.

— Ничьи. Марсель подарил мне билеты. Он покупал перчатки для девушки в магазине, где я работаю.

— Кучерявый раздаривает билеты направо и налево? Прекрасно.

— Осторожно, ступеньки.

— У меня есть глаза, Джугели.

Никак не реагирую на его агрессивный выпад. Просто молча придерживаю следующую дверь, ведущую к гримёркам.

— Чиж! — орёт Ромасенко. — Зови Айболита.

— Чё такое?

— Зови давай!

Заносит девушку в небольшое помещение. Осторожно опускает на диван и она в эту секунду приоткрывает глаза.

— О, первые признаки жизни подаёт ваша Дюймовочка.

Дюймовочка хмурится и медленно моргает, глядя на Максима.

Очень удачное сравнение, кстати. Хорошенькая. Светленькая. Бледная, тоненькая, почти прозрачная. Такая хрупкая на вид!

— Ты как? Нормально? — интересуется парень и, протянув руку, поправляет прядь её волос, упавшую на лицо.

Этот жест, честно сказать, крайне удивляет. Его максимум проявления «нежности» по отношению к женскому полу из того, что я помню по школе, — шлепок по нижним девяносто.

— Ритка! — Оля бросается к ней. Сжимает её ладонь. — Ты меня очень напугала, зай!

Девушка, в свою очередь, по-прежнему не произносит ни звука. Видимо, не понимая, почему находится здесь, кто мы и что случилось.

— Так. Кому тут плохо?

А вот и врач.

Расступаемся, пропуская его.

— Что произошло?

Этот же вопрос тихо на ухо задаёт мне Марсель.

— Кузнечик, прикиньте, рухнула в обморок от того, как круто мы выступили, — хмыкнув, отзывается Максим и её губы трогает лёгкая улыбка.