Хотя, говоря по правде, рядом с Ним мне не всегда удавалось справиться с собой. Вот и сейчас, ей богу, мне будто снова семнадцать.

— Ну-ка соберись! Джугели ты или кто? — сердито обращаюсь к той, что в зеркале.

Закрываю глаза и пару-тройку минут глубоко дышу, соблюдая счёт и авторскую технику моего врача.

Всё.

Мне легче.

Гораздо легче.

Вытираю руки о бумажное полотенце. Нажимаю педальку. Выбрасываю бумагу в урну и отпираю замок.

Пора идти. Не то подумает ещё, что я от него прячусь.

Не дождётся!

Возвращаюсь к лестнице.

Осторожно поднимаюсь по высоким ступенькам и случайно по пути перехватываю взгляд бармена, наблюдающего за мной.

Смотрит он как-то странно. Чересчур внимательно и будто бы с излишним любопытством.

Нахмурившись, выхожу наверх. Здесь открытая палуба и движение теплохода ощущается иначе.

Перемещаюсь к носовой части судна. Собственно, там и застаю нашу рок-звезду. Он сидит полубоком в первом ряду, заняв сразу два места. И нет, Марсель не один. В компании стакана с жидкостью, напоминающей по цвету виски.

Прекрасно.

Опускаюсь на сиденье.

Встречаемся глазами.

— Тебе не предлагаю. Ты ж у нас типа за здоровый образ жизни.

— А ты, я смотрю, нет.

— По настроению.

— Куришь, пьёшь, ругаешься матом, — констатирую открывшиеся мне факты. — Издержки профессии?

— Для тебя это список смертных грехов? — выгибает бровь.

— Говорят, сигареты вредны для голоса.

— И?

— Филатова даже целую теорию выдвинула по поводу твоей хрипотцы. Говорит, это следствие табакокурения. Вроде как, дым воздействует на голосовые складки, являющиеся препятствием для его прохождения. При регулярном злоупотреблении слизистые оболочки ЛОР-органов, а также бронхи и легкие меняют свою структуру. Меняется и голос.

— Наша староста всё такая же зануда? — усмехнувшись, прикладывает стакан к губам.

— Полина — хорошая девушка. Денис очень зря её обидел.

— Слушай, Джугели, давай не будем лезть в чужое грязное бельё. Ты же тут не для этого?

— Мне за неё обидно.

— Сами разберутся. Накосячили оба.

Что бы это значило?

— Арендовал теплоход для ночного рандеву с самим собой?

Мимо стен Кремля проплываем.

— Люблю иногда проветрить голову.

— Должно быть, недешёвое удовольствие.

— Похрен. Жить надо сегодняшним днём, Джугели.

— И как? Получается? — вырывается из меня непроизвольно.

— Вполне. Давай, выкладывай, что сказать собиралась, — вот так запросто перескакивает с одной темы на другую. Ещё и продолжает жечь меня пристальным взглядом. К щеке будто раскалённый кирпич приложили.

— Поблагодарить тебя хотела… — вновь прячу ладони в карманы.

— За что?

— За то, что не позволил Горозии увезти меня из города. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы ты не воспрепятствовал этому.

Молчит.

— Мне искренне жаль, что ты попал в аварию…

— Так блядь сильно жаль, что за четыре года не нашлось времени позвонить.

— Ты мог бы… Не выражаться при мне, — цежу сквозь зубы.

— Раньше бы да.

— Что изменилось?

— Всё изменилось. Потерпишь, хватит недовольно морщить нос.

— Ты…

— Бесишь, Джугели, неимоверно бесишь! Не надо лгать, что тебе было жаль. Ты свинтила преспокойно в эту свою солнечную Барселону.

Сглатываю.

— Я не могла дать показания против Левана. Горозия-старший шантажировал меня компроматом на отца.

— Ты глухая или глупая? — бросает сердито. — Класть мне на леопардового и показания. Ты, сука, даже не пришла ко мне в больницу. Нормально считаешь?

— Что ты позволяешь себе?

— Это к слову.

— Будь любезен, используй другие слова!

— А не пошла бы ты…

Задохнувшись от возмущения, закрываю рот.

Ноу коментс.

Поговорили…

— На похороны тоже не явилась бы? — прилетает от него. — Благодарна, но не настолько, чтобы почтить своим присутствием, да? — добавляет ядовито.

— Перестань, — качаю головой, закусывая губу до боли.

Сердце, болезненно сжавшись, ударяется о рёбра. В глазах становится мутно.

— Мороженое хочешь?

— Что? — растерянно моргаю.

— Мороженое, — поднимает стеклянную креманку, взявшуюся невесть откуда.

— Издеваешься? — встаю со своего места и подхожу к перилам, устремив взгляд на водную гладь.

Невыносимый просто! Сперва про похороны говорит, потом в следующую секунду мороженое предлагает. Адекватный человек разве ведёт себя подобным образом?

— Если бы сдох на той трассе, Джугели…

Начинаю нервничать, ведь понимаю, что он стоит прямо за моей спиной.

Пульс учащается.

Замираю.

Нервно стискиваю пальцами металлический поручень.

Дышать боюсь. Боюсь шелохнуться.

По ощущениям даже волосы электризуются, когда чувствую, что он подходит ещё на шаг.

— Ты бы плакала? — спрашивает, наклонившись к моему уху.

Вибрации воздуха разгоняют по телу дрожь.

Вот передо мной красивая мужская рука, покрытая выпуклыми дорожками вен. Если вторая окажется справа, я попаду в ловушку.

— Перестань задавать идиотские вопросы!

— Я их себе каждый грёбаный день задавал, — зло чеканит по слогам.

— Я не могла… — сглатываю тугой, шершавый ком, вставший в горле. — Не могла, понимаешь?

На языке вертится причина, но я не стану её озвучивать.

— Сейчас на кой икс объявилась?

— Хочу попросить у тебя прощения. За всё, что произошло. Тебя не должна была коснуться та ситуация.

— Но она коснулась.

Нахожу в себе силы развернуться. Посмотреть ему в глаза. Они сейчас так близко… Прожигают насквозь.

— Прости за это. Ты не веришь, но мне действительно искренне жаль, что так получилось!

— Ну и на черта твоя жалость?

— Не делай из меня бессердечную дрянь. Мне пришлось бежать в другую страну, но я переживала за тебя, — упрямо пытаюсь до него достучаться.

— На расстоянии в три тысячи километров переживала? — прищуривается.

— Да.

Хмыкает.

— Как удобно.

— Ну извини, что не сидела у больничной постели сутками как Вебер! — не успеваю тормознуть следующую колкую реплику. — Вот уж кому точно было не плевать на тебя, верно?

— Верно. Всё познаётся в сравнении, Джугели, — произносит он ледяным тоном.

Растянув губы в улыбке, киваю.

Снаружи я вроде бы спокойна, но внутри… Внутри просто-напросто кипит-бурлит всё.

— Рада за вас, — фактически выжимаю из себя эту ложь.

— Не похоже.

— Сомневаться в моих словах не стоит.

Отчаянно стараюсь продемонстрировать показное равнодушие, но внутренний голос всё-же подбивает задать волнующий меня вопрос:

— Как Илона относится к твоим песням?

Думаю, нелегко слышать их отовсюду и понимать, что они не о тебе.

— Нормально относится, — цедит парень сквозь зубы.

— А к тому, что ты сейчас находишься со мной? — продолжаю провоцировать.

Зачем я это делаю?

Ох, не спрашивайте, пожалуйста.

— Можешь считать, что только благодаря ей я здесь, — огорошивает своим ответом.

— Даже так? — вскидываю бровь, не скрывая удивления.

Как это понимать???

— Может, и привет мне передавала?

Тормози, Тата! Хватит!

— Не передавала.

Цокаю языком.

— Какая досада! Дружили ведь в школе!

— Ты не умеешь.

Прищуриваюсь.

— Ни дружить, ни любить, Джугели.

Признаю, его слова цепляют и обижают меня. Не скрою, неприятно, когда говорят в лицо нечто подобное.

— Не дано тебе.

— Главное, что у вас получилось и то, и другое, — прохожу вперёд, намеренно задевая его плечом. — Правда не знаю, как она терпит твои походы налево. Просто Святая, не иначе!

— Тебя несёт. Не кажется?

— Ты прав. Это вообще не моё дело, — сажусь на сиденье и поджимаю коленки к груди. — Я просто представила себя на её месте. Мне было бы неприятно. Песни о другой, — подчёркиваю, — многочисленные связи с разными девушками и…