***

— Слава богам, он жив. Пока не встает, но встанет. Просто так от меня он не отделается, — ответил Синеус на вопрос Ефанды. — А как Игорь? Сильно ушибся головой? Дай-ка подержать его.

— Ингвар.

— Мне показалось, что ты его чаще Игорем называешь.

Ефанда удивленно улыбнулась и с удовольствием передала младенца в руки Синеуса: хоть кому-то было дело до ее отпрыска. Синеус назвал его Игорем, а не Ингваром, и сердце Ефанды екнуло. Варяг с нежностью посмотрел на лицо мальчика и неуклюже ткнул длинным пальцем в его розовую щечку.

— У него твои глаза.

— По мне, он на Рёрика больше похож. Хвала богам, если вырастет таким же славным и бесстрашным викингом.

Будто соглашаясь, Синеус слегка покачал головой и поджал нижнюю губу.

— Райан не трогал ту девушку, не злись на него и не думай лишнего. Я свого трэлла знаю…

— Мне все равно. Что на трэлла твоего, что на эту женщину, — Ефанда остановила его жестом руки и натянуто улыбнулась: она не хотела об этом говорить.

— Что же, не буду тебе докучать, — Харальд вернул ребенка Ефанде. Он заметил, как Олег говорил с Иттан, и ему это не понравилось.

Олег не успел ничего спросить, а Иттан — ничего рассказать. Синеус тут же подоспел к ним и встал между ними, покачиваясь и глядя то на одного, то на другого.

— Ну?

— Что ну, братец?

— О чем беседуете?

— О Якобе, — Олег ответил за Иттан. — Я спрашивал, как он умер.

— Что же, тебе такая смерть не сулит, — оскалился Синеус, взял под руку Иттан и увел ее от словена, к костру.

— Чего этот словен хотел от тебя?

— Он не успел спросить, ты сразу же подошел.

— Нет, я видел, как вы говорили. Видел, как его рот шевелился! — процедил Синеус, запугивая Иттан диким взглядом.

— Он лишь выразил соболезнования, — Иттан не поддавалась и даже не втянула шею, голос ее не ослаб.

Синеус взглянул на своего брата, распивающего вино у костра. Дым поднимался серым столбом в такое же серое небо и таял там. Плавился металл, от высокой температуры сворачивались волосы и шкуры.

— Выше! Еще выше! — крикнул вдруг Рёрик. — Выше, мой друг!

Конунг отпил еще вина, прильнув губами уже к самому бочонку.

— Ведите сюда рабыню! — конунг кричал в запале от веселья. — Ну же! Рабыню! — повторил он, когда остальные стояли с пустыми лицами и не знали, что делать.

— Где рабыня? — Рёрик повернулся к Харальду. — Якоб уже догорает! Нельзя оставить его без женщины!

— Рёрик, — Синеус заговорил вкрадчивым голосом, как бы напоминая брату: — Линн убила себя сама. Мы уже положили ее в костер.

— Что ж… — устало вздохнул Рёрик и задумался. — Тогда к чёрту Линн! Ведите другую! Так нельзя! Нельзя нарушать традиции! Боги будут недовольны! Она должна была погибнуть сейчас! Пролить свою кровь сейчас!

— Какую же, Рёрик?

— Не знаю… ту, — конунг наугад показал на рабыню-китаянку, что он привез из Хольмгарда. — Или ту, — он направил свой ритуальный нож на Катарину, и она взвизгнула и тут же посмотрела на Харальда, ожидая его защиты.

— Так нельзя. Это… — Харальд было начал, но конунг уже направился к Катарине, чтобы взять ее к огню.

Синеус едва дернулся, чтобы помочь, но все же остался стоять на месте. Ефанда смотрела. Она не должна была знать, что ему есть дело до рабынь. Он отвернулся.

Рёрик взял Катарину за плечо и повел к костру. Она кричала и сопротивлялась.

— Синеус! Синеус! Останови своего конунга или тебе будет хуже!

Харальд сжимал челюсти, но стоял ровно и неподвижно.

— Платье! — кричала она. — Платье! — кричала так, чтобы понял только Харальд.

— Заткнись, — Рёрик ударил Катарину рукоятью ножа по голове, но ее через оказался на удивление крепким, и рабыня еще была в сознании.

Костер был близок. Рёрик повернул Катарину лицом к себе, чтобы видеть ее глаза, когда он перережет ей горло. Он любил видеть то мгновение, когда душа покидала тело.

— Стой, — Катарина захрипела, когда Рёрик уже надрезал часть кожи. — Я знаю кое-что.

Конунг еще держал нож на шее, но давил слабже.

— Харальд заставлял меня делать кое-что. Что тебе не понравится, — Катарину мог слышать только Рёрик. Ее губы были настолько близки к его ушам, что он чувствовал предсмертное дыхание.

— Оставь меня жить, и останешься конунгом сам…

Рёрик снова посмотрел в глаза Катарины, взял ее тонкую шею в свои медвежьи лапы и придушил.

— Ты понимаешь, что обвиняешь моего брата в измене?

— Харальд заста… а… ах… кх-кх…

Рёрик взвизгнул от жгучей боли в ухе, ненароком уронил Катарину на стылую землю. В глазах потемнело. В ушах загудело. Стрела пришлась рабыне точно в правый глаз, задев левое ухо Рёрика и разорвав его мочку. Конунг зарычал и тут же обернулся, чтобы посмотреть, кто посмел это сделать. Он и не удивился, увидев собственного брата с луком в руках. Тот взял его у одного из воинов, что запускал стрелы в погребальный костер.

— Ты!

Все остальные расступились, давая дорогу конунгу к ярлу и не понимая происходящего.

— Она что-то знала, и ты убил ее! — рявкнул первый.

— Я убил ее за предательство. Я бы никогда не посмел замыслить что-то против тебя. Она бы солгала тебе, Рёрик, чтобы спасти свою жалкую жизнь, рассорила бы нас на пустом месте! Как она накануне оболгала моего трэлла!

Рёрик сгоряча вынул меч из-за спины и наставил на брата, но воины, принадлежавшие ярлу Синеусу, тут же окружили конунга. И хотя конунг был по статусу выше ярла, люди ярла — это люди ярла, и они положат свои жизни ради него. То же самое сделали и воины самого конунга.

Ефанда, оказавшаяся в эпицентре, окруженная двумя цепочками воинов, не выдержала первая. Она встала между Рёриком и Синеусом, повернулась лицом к мужу так, что теперь острие меча касалось ее груди.

— Не могу поверить! Брат на брата. Опусти свой меч, муж. Неужели рабыня стоит того? Слово рабыни дороже слова твоего брата, Рёрик? Побереги свои силы для Хольмгарда. И оставь свою злость для него же.

Олег, услышав слова Ефанды, задумался. А стоила ли Иттан того, чтобы злиться на брата? А стоила ли сама Ефанда того, чтобы прощать ей предательство просто потому, что она сестра по крови?

Рёрик отступил, отступили и воины. Конунг вернулся к рабыне, выдернул стрелу из ее глаза и посмеялся: он случайно вырвал все глазное яблоко.

— Вот это наконечники! Откуда же такие?

— Эти из Хольмгарда, — отвечали ему.

— А я говорил! Не город, а городище!

Рёрик подошел к костру и сунул в огонь стрелу с глазным яблоком, чуть проворачивая, будто жарил на костре голубя. Затем он голыми пальцами, не боясь ожогов, снял глазницу с наконечника, облизнул ее, смотря прямо в глаза Синеуса. Закинул в рот и громко, чавкая, пережевал.

— Ты знал, что человеческие глаза очень вкусные? Нет, не совсем глаза. А именно глазницы. Это нежное мясо, обволакивающее этот потрясающий шар, — Рёрик потряс рукой в воздухе, будто смакуя. — Очень нежное, аппетитное. Особенно, когда прожаренное.

Харальд продолжал смотреть на Рёрика большими синими глазами, полными ужаса, удивления и непонимания того, что происходит с его братом после посещения Хольмгарда.

— Я также съем и твои! Если ты хоть раз посмотришь на меня подлым взглядом! — взвыл Рёрик. — Если я хоть раз увижу там блеск, что мне не понравится! Если я увижу в твоих глазах глаза предателя и ублюдка! Я их вырву из тебя живьем и сожру!

— В моих глазах можно увидеть только одного ублюдка, — прошептал себе в бороду Синеус. — Того, кто в них отражается.

Рёрик бросил стрелу на землю, поднял безжизненную руку Катарины и поволок ее костру.

— И все же я любил тебя, Якоб, — он причмокнул языком, когда бросил тело Катарины в самую глубь погребального костра. — Надеюсь, ты в Вальхалле теперь.

Рёрик тут же осмотрелся по сторонам в надежде увидеть ворона. Но воронов нигде не было. Бог Один не вознаградил ни конунга, ни Якоба своей благосклонностью.