— Похудел, старина, — грустно посмеялся Рёрик, указывая рукой на зияющую дыру в животе Якоба, полную личинок. — Легче будет подниматься к богам.

Синеус молчал. Он думал о Якобе, который так не вовремя и так бесславно потерял свою жизнь. У старика остановилось сердце, когда он занимался плотскими утехами с молоденькой Линн. Девушка была так напугана, что пролежала под его остывающим телом до самого утра (а он — в ней) и не могла позвать на помощь, пока Синеус не пришел на разведку, потому что Якоб не явился на охоту. Он владел Линн с тех пор, как варяги пришли в Ладогу. Она жила в лесах с другими племенами, передавалась из рук в руки и, наконец, стала законной любовницей викинга, чтобы теперь отправиться с ним, увы, не в Вальхаллу.

Якоб умер бесславно. «Соломенной смертью», как называли викинги, дома, в постели, на соломе. И пусть он прежде послужил храбро своему конунгу и народу, богам было на то наплевать. Они отправят его в царство Хель, к грозной богине-великанше, нижняя часть тела которой разлагается и покрыта трупными пятнами. Совсем как у Линн, свисающей на веревке в конюшне. Чтобы попасть в царство Хель, Якобу придется пройти хрустальный мост, висящий на одном только волоске, и великанша Модгуд возьмет за вход туда плату кровью. Что же Линн? Кто допустит ее в царство, где под запретом радость и любовь? Ее сбросят с того моста, утопят в ледяной реке или скормят кровавому псу, охраняющему загробный мир. Отчего же Синеус не сжалился над ней? Отчего отправил ее вслед за Якобом?

— Дай-ка мне копье, — вздохнул Рёрик, обращаясь к младшему брату.

Утред передал орудие, и конунг тут же вонзил его в сердце Якоба, протыкая тело насквозь. Никто и не дрогнул мускулом.

— Быть может, Óдин все-таки слеп на один глаз, — посмеялся Рёрик. — Решит, что друг наш пал воином, и пустит его в Вальхаллу. Будет сражаться лучшим мечом и пить козье молоко. Якоб заслужил это.

Рёрик оглянулся, вопросительно и с любопытством посмотрел на Синеуса, который все это время молчал. Он удивлялся его внезапной смене настроения. Конунг не был похож на себя: милосерден и добр.

— Ну а что ты? Из-за раба своего не говоришь со мной? Жив он, и ладно. Будет тебе. Все утро ходишь потерянный и бледный. Что случилось с тобой?

— Ты чуть не убил парня. Моего парня, — выдавил Синеус из себя нехотя и едва слышно, волнуясь совершенно по другой причине. — Ты принимаешь необдуманные решения. Я знаю, мы, даны, привыкли думать не головой, а мечом, но у всего есть границы, Рёрик. Ты конунг. Ты не имеешь права…

— Я конунг, — перебил его Рёрик громко, улыбаясь оскалом. — Я имею право на все. Я здесь власть.

Конунг развернулся на пятках и оставил братьев наедине с трупом. Он ушел присвистывая.

— Пока воины тебя таковым считают… — пробормотал Синеус ему вслед, но Рёрик уже и не слышал.

Пока Синеус заканчивал с Якобом, Катарина готовила Линн: омыла ее окоченевшее тело, сняла одежды и засмотрелась на необычный круглый шрам на левом плече. Катарине не были известны вакцины, и потому она сочла это укусом. Ей было не впервой иметь дело с трупами, и потому мертвым телом Линн она наслаждалась, ведь так ненавидела ее. Когда-то, отказав Катарине, Якоб предпочел разделить свое ложе с Линн. Он предпочел ей неизвестную девчонку из лесов, той, кто служила варягам с десяток лет.

Любила ли она старика? Отнюдь. Катарина устала ходить в служанках. Она хотела спать, укрываясь медвежьей шкурой, есть за столом со своим мужчиной, носить бренчащие украшения на шее и дитя — в себе. Последнее время ее приглашал Синеус. Варяг задирал юбки, брал ее сзади, просил называться Ефандой, не смотрел в лицо и, закончив дело, тут же выгонял.

Катарина хотела большего. И чем больше она хотела, тем меньше получала. Ефанду, свою хозяйку, она любила и почитала, боялась и уважала, хотя и заглядывалась порой на Рёрика. Как, впрочем, и на любое существо мужского пола. Она редко смотрела разве что на Райана, потому как он был без статусов, монет в карманах и меча за спиной. Порой в моменты слабости она все же приходила к нему в одном только нижнем платье, но Райан был христианином, и обнаженной грудью его было не пронять.

Когда Линн была готова, ее положили рядом с телом Якоба. Похороны проходили на берегу реки у самой крепости. Над их телами, усыпанными серебром, шелками, шкурами, оружием, был сооружен высокий костер из бревен и палок. Туда же поместили лошадь и пару гусей. Вонь от разлагающихся трупов сменилась запахом гари и жареного мяса. Дым стоял столбом, и не видно было, как высоко он поднимался. Около шестисот людей образовали цепочку вокруг костра: то были и сами викинги, и словене, что пришли посмотреть и попрощаться. Якоб был неплохим варягом и неплохим человеком, но горевали многие словене потому, что викинг сглаживал те острые углы, на которые его друг Рёрик все норовил наскочить.

Глеб не явился. Теперь, когда Олег знал о его тайне, ему не хотелось зазря рисковать и говорить с Иттан, но все же он должен был знать, как дела у девушки, пришедшей из воды. Словен выискивал глазами то Марну, то Иттан, чтобы расспросить о ней.

Ефанда стояла поодаль и занималась Игорем. Она качала его на руках, когда сзади подошел Синеус. Он воспользовался отсутствием Рёрика, который был у костра.

— Здравствуй, — голос Синеуса был тихим и низким. — Красивое платье. Я помню его.

— Что? А, Харальд… спасибо. Откуда же?

Ефанда небрежно повернулась к нему и выгнула светлую, почти прозрачную бровь.

— Ты была в нем в тот день, когда мы впервые сошли на этот самый берег. Ты ведь первая увидела наши драккары, верно? — он улыбался ей.

Игорь заянился, Ефанда повернула его лицом к себе и поцеловала, чтобы успокоить. Она выглядела разочарованной. Синеус отвел от нее глаза и посмотрел на Рёрика, что ходил вокруг костра.

— Ефанда, на тебе лица нет. Что стряслось?

Ефанда ничего не ответила. Ее внимание привлек муж, который невесть откуда достал бочонок с вином. Рёрик налил немного содержимого себе в кружку, отпил, а затем плеснул вино в костер, видимо, делясь выпивкой с усопшим другом.

— Что, Харальд? — она, наконец, обратилась к нему, ее голос смягчился. — Повтори.

— На тебе лица нет. Он тебя опять обижал? Бил?

С губ Ефанды слетел удивленный вздох. Она покачала головой, улыбнулась и сдвинула брови.

— Должна ли я рассказать мужу о твоих странных и возмутительных вопросах? Бросай, Харальд, и не шути так больше. Ты не смеешь так говорить о своем конунге.

— Разве это шутки? — мужчина разочарованно причмокнул губами. — Конунг Рёрик в последнее время принимает сомнительные решения, рискует своим почетом среди воинов, рискует нашими жизнями. Он на волоске. Здесь только ждать, что случится быстрее: его свергнут или убьют. Биться с хазарами. За чужой народ.

— Это что, заговор? Измена, Синеус? — прошептала Ефанда, намекая Синеусу, чтобы ему следовало бы быть осторожнее с такими словами. — Ты говоришь это жене самого конунга. Кто тут теперь на волоске?

Ефанда посмотрела чуть выше головы Синеуса, и ее глаза встретились с глазами Иттан: она буквально сверлила жену конунга взглядом. После того как Иттан потеряла младенца, она почти ни с кем не говорила и держалась от всех поодаль, раздражалась на мужа, которого прежде боялась, и почти не ела.

Ей было одиннадцать, когда пошли первые месячные. В двенадцать Иттан уже была сосватана и родила первенца. Ее муж был даном, который пошел за Рёриком на новые земли. Ларсу было далеко за тридцать, викинг доживал свои лучшие годы. Он был холоден и груб, и потому Иттан не знала любви и нежности. Их она искала в своих детях, затем в Глебе, и потому смерть малышки не могла пережить с легким сердцем. Иттан была хороша собой, но печаль не красила ее. Под небесными глазами появились мешки. На красных губах не бывало улыбки. Порой она долго заплетала причудливые косы, украшала их бронзовыми кольцами и сережками, чтобы порадовать мужа, но тот лишь ругал ее за безделье. К восемнадцати годам она стала матерью трех здоровых мальчишек, но так и не стала счастливой женщиной. Да и разве такие бывают среди викингов?