Незнакомец что-то высматривал в глубинах озера. Казалось, там мелькнул слабый свет. Глаза под капюшоном сверкнули огнем. Человек убрал меч и не колеблясь прыгнул вниз. Он так быстро нырнул в озеро, что вода сдернула с головы капюшон, обнажив лицо… Линь Хаоцина.

На дне озера, в кромешном мраке, куда не проникал лунный свет, что-то слабо поблескивало. Линь Хаоцин устремился туда и вскоре коснулся ногами дна. Он сделал магический жест, и кончики его пальцев исторгли свет, рассеявший мглу, сквозь которую проступили очертания женской фигуры, замурованной в глыбе льда. Вода в озере была настолько прозрачной, что даже при слабом свете можно было разглядеть лицо девушки и жемчужину, примерзшую к ее щеке, – слезу тритона.

Линь Хаоцин склонился над глыбой и вонзил в нее меч. Лед треснул. Мужчина проталкивал меч глубже и глубже, пока не почувствовал, что пробил ледяной саркофаг. Острие меча достигло живота Цзи Юньхэ, погрузилось в плоть и во что-то уткнулось.

Стиснув зубы, Линь Хаоцин с силой выдернул меч. Трещина на поверхности ледяного саркофага тут же затянулась, словно глыба умела сама себя исцелять. Ни капли воды не проникло внутрь и не попало на тело Цзи Юньхэ.

Линь Хаоцин осмотрел меч. На его кончике чернел маленький шарик – внутренняя пилюля Цзи Юньхэ. Мужчина бережно спрятал пилюлю, сунул меч в заплечные ножны и собрался уходить, как вдруг краем глаза снова заметил на щеке усопшей жемчужину, которая сверкала и переливалась перламутром при малейшем проблеске света. Казалось, будто Цзи Юньхэ лежит на дне озера и проливает слезы.

Но разве Цзи Юньхэ любила плакать? С самого детства Линь Хаоцин ни разу не видел слез на лице названой сестры. Она всегда была скупа на эмоции. Конечно же, ей не нравилось плакать… Ей не должно нравиться плакать… Линь Хаоцин медлил…

Дворец посреди озера опустел, Чан И больше не появлялся на острове. Тритон вернулся туда, где ему следовало находиться: в главный дворец. У правителя Северного плоскогорья было много забот, которых только прибавилось с появлением новых обитателей – мастеров, перешедших на сторону северян.

Когда на небе занялась заря, стражник из подземелья доложил о побеге Линь Хаоцина. Чан И потер лоб и взмахом руки отослал человека прочь. Затем в кабинет правителя заглянул Кунмин. При виде бледного от усталости Чан И монах открыл рот, чтобы спросить, сколько дней тот не спал, но сообразил, что и так знает ответ. Чан И не смыкал глаз с тех пор, как погрузил ледяной саркофаг Цзи Юньхэ на дно озера. Тритон не позволил себе даже короткой передышки.

– Линь Хаоцин сбежал. Что собираешься предпринять? – решился заговорить Кунмин, но задал другой вопрос.

– Найти его и вернуть за решетку.

Монах шагнул вперед и положил на стол Чан И письмо.

– Есть еще кое-что… Похоже, принцесса в столице совсем обезумела. – Монах сделал паузу и помрачнел. – Когда Шуньдэ узнала, что покорители демонов перешли на сторону севера, она отдала приказ отравить морозным ядом истоки крупных рек.

Чан И ненадолго опустил веки, затем открыл глаза и посмотрел на Кунмина. Синие глаза тритона налились кровью и стали почти фиолетовыми. Под ними пролегли глубокие тени. Чан И был похож на злобного демона и выглядел устрашающе.

– Насколько все плохо?

Монах покачал головой:

– Все очень нехорошо. Яд спускается вниз по течению. На берегу рек много поселений, простой народ ни о чем не подозревает и пьет отравленную воду. Морозный яд безвреден для обычных людей, но губителен для детей с двойным пульсом. К счастью, вода в реке обновляется и разбавляет яд, поэтому пока никто не умер, но… кто-то всю жизнь будет страдать от последствий.

Чан И молча стиснул в руке писчую кисть, глубоко вздохнул и разжал пальцы.

– Ты долго изучал морозный яд. Противоядие найти не смог, но понял, как облегчить симптомы. Если не возражаешь против поездки на юг…

– Я как раз за этим пришел. Хочу немедленно отправиться в путь. Если я смогу спасти хотя бы одного ребенка, то принесу больше пользы, чем сидя здесь.

– Хорошо, – согласился Чан И. – Я позабочусь о севере. Бери сотню человек и поезжай. Опасайся людей императора.

Кунмин кивнул, однако не спешил уходить. Он поглядел на фигуру Чан И за рабочим столом. За спиной тритона темнела ширма, преграждавшая вход в тронный зал. Черные одежды Чан И почти сливались с ширмой, на фоне которой ярко белели серебристые волосы и бледное лицо.

– Тебе нужен отдых, – не выдержал монах. – Я не хочу вернуться и найти твой труп. Сколько себя ни наказывай, пользы не принесешь.

С этими словами Кунмин развернулся и вышел. Чан И остался в кабинете один. Его писчая кисть замерла над листом бумаги, на котором вскоре образовалось большое чернильное пятно.

Сколько себя ни наказывай… Разве Чан И себя наказывал? Он просто боялся остановиться. Стоило сделать паузу, как в памяти снова всплывал один и тот же истощенный силуэт.

Чан И появился на свет очень давно. Он недолго знал Цзи Юньхэ и провел вместе с ней совсем мало времени. Но странное дело… Эта короткая и притом яркая встреча затмила всю его прошлую жизнь. Даже теперь, когда Цзи Юньхэ не стало, Чан И с каждым вдохом ощущал, что ее тень где-то рядом, а дух не рассеялся. Ее нежное дыхание щекотало ухо. Он видел перед собой легкую улыбку, а когда закрывал глаза, ему казалось, что до него доносятся звонкий смех и ласковый зов: «Чан И, Чан И…» Смех перемежался со вздохами и сводил тритона с ума.

Тритон резко отбросил кисть и вскочил на ноги, не в силах совладать с наваждением.

– Эй, сюда, кто-нибудь! – хрипло прокричал он. – Обойдем дозором крепостную стену…

Чан И шагнул в сторону двери. В этот миг солнце ярко осветило кабинет, и у тритона потемнело в глазах, он пошатнулся и едва устоял на ногах. Слуга, явившийся на зов правителя, подхватил его под руки, и Чан И пришел в себя.

– Почтенный владыка, вы давно не смыкали глаз. Сегодня…

Тритон отмахнулся от заботливого слуги, спустился с возвышения и направился навстречу лучам восходящего солнца. Каждый шаг давался с трудом, словно он тащил за собой тяжелую железную цепь. Кружилась голова, но Чан И упрямо шел вперед. Он должен идти, не оглядываясь назад. Если замешкается хоть на мгновение, ему конец. Нельзя забывать, зачем его бренное тело шагает по этой земле…

Наступила весна, и распустились цветы. По благоухающей абрикосовой роще с радостным смехом бегала девочка, выдергивая из земли душистые травы и срывая с деревьев цветы. У девочки были темные глаза и чистый, искренний смех. Лишь пара остроконечных черных ушек, торчавших на ее голове, подсказывала, что она не обычный человек. Ее шейку украшала серебристая жемчужина, которая сверкала на солнце, подчеркивая очарование детской улыбки.

– А-Цзи![10] – позвал женский голос с другого конца абрикосовой рощи.

К девочке не спеша приближалась женщина в синих одеждах. Малышка подбежала к женщине в синем и расплылась в улыбке, глядя на нее снизу вверх. Та шутливо ткнула пальцем девочке в лоб:

– До чего же ты шумная! Раньше была совсем другой.

– Ты и наставник вечно твердите о прошлом. А какой я была раньше, сестрица Сы Ю?

– Намного стройнее, чем сейчас, – ответила Сы Ю после короткой заминки.

– Ты намекаешь, что я много ем?

– Я не смею ни в чем тебя упрекать.

Сы Ю взяла А-Цзи за руку и повела в глубь абрикосовой рощи, где стоял старый, ветхий дом. Женщина толкнула калитку, и они вошли в маленький дворик, где росло абрикосовое дерево, роняя лепестки на каменный стол. За столом сидел мужчина в бело-синем одеянии и читал книгу, насупив брови и бормоча что-то себе под нос. Он не заметил вошедших. А-Цзи подбежала, взобралась к нему на колени и боднула головой книгу.

– Наставник! Я сплела для вас венок!

Линь Хаоцин посмотрел на девочку у себя на коленях и на мгновение замер. Из глубин его памяти внезапно всплыла картина позабытого прошлого. Линь Хаоцин не помнил, как давно это было. Он изменился за эти годы, но девочка из его далекого детства походила на А-Цзи как две капли воды и по-прежнему дарила ему свою ослепительную улыбку.