— Господа, я вижу, вам обоим уже лучше. Стало быть, вы позволите вас допросить?

— Допросить нас? Her Лёвушкин, как можно?

— Маргарита Эдуардовна, вот закрою вас на пятнадцать суток за оскорбление при исполнении, посмотрю потом, как вы будете при мне ещё выражаться. Я, к вашему сведению, прекрасно осведомлен об употреблении вышесказанного наречия.

— Илларион Львович, скажите пожалуйста, уважаемый, так лучше?

— Фрау Ротенберг, не лучше. Я попрошу вас впредь молчать до тех пор, пока от вас это не потребуется. Итак, Алексей, вспомните, что вы видели, слышали перед тем, как произошёл взрыв.

— Белый голубь сел на фотографию Вероники. Я подошёл, чтобы протянуть ему кусок булки. Затем перешёл на сторону Маргариты, и мы собирались уже с ней уйти. Мы сделали пару шагов, и тут раздался взрыв. Я упал на фрау Ротенберг и тем самым её укрыл.

— Может, вы заметили что-то необычное?

Я закрыл глаза и попытался восстановить картинку произошедшего, уцепиться взглядом за какую-нибудь деталь. Я же всегда был внимателен к деталям…

Я вернулся мысленно к могиле Вероники. Вот я стою у креста на краю, протягиваю рукой кусок булки голубю. Я опускаю свой взгляд на надгробие. И…

— Венок.

— Что венок, Лёша? — Спросил напряжённо майор.

— Когда я посмотрел вниз на надгробие, то увидел там лишний венок. То есть не лишний, а этого венка просто не было. Я внимательно наблюдал за всеми, кто пришёл проститься с Никой. И никто из присутствующих этот венок не приносил. Это был странный венок — весь серый, как будто старый, выцветший.

— Маргарита Эдуардовна, вот теперь я даю вам слово. Вы подтверждаете слова Алексея Владимировича?

— Увы я не могу подтвердить данный факт. Поскольку я в тот момент была обеспокоена тем, что Алексей скользил по жиже грязи на самом краю могилы. И не уходила я именно поэтому, чтобы в случае чего спасти этого несчастного. Мне ещё не хватало, чтобы вы меня обвинили потом в том, что это я Корфа собственноручно столкнула в могилу к жене.

— Стало быть…этого теперь не доказать. От гроба Вероники Игоревны почти ничего не осталось. Вполне возможно, что взрывное устройство было прикреплено как раз к тому самому венку.

— А что говорят ваши спецы?

— Что работал профессионал…снова нет никаких зацепок.

— А камеры на кладбище проверили? По ним же можно посмотреть, кто положил злосчастный венок.

Майор Лёвушкин чертыхнулся, ударил ногой об изгородь чьего-то захоронения и с досадой произнёс:

— Именно сегодня. Вот именно сегодня камеры не работали.

— Лёха, ты как? Что тут вообще происходит? Я там еле Настеньку успокоил.

— Олег Юрьевич, вы почтили нас своим присутствием? Что же вы за друг такой, правая рука Алексею Владимировичу, когда тут такая трагедия, а вы какую-то Настеньку успокаиваете?

— Майор, я успокаивал не какую-то Настеньку, а свою девушку. Вы на личности-то не переходите. У Алексея и без меня утешителей хватает, я посмотрю.

— Вишня, а меня не утешать как бы надо, а разбираться в случившемся. А Насте бедной всё не терпится посадить место, которым она думает, за поминальный стол? С тебя, кстати, ещё объяснение, где же и когда я был в ночь убийства Вероники. Маргариты Эдуардовны можешь не стесняться, она и есть наш дорогой долгожданный свидетель.

— Всё-то вы выворачиваете, пытаетесь меня в чём-то уличить, обвинить. А все вопросы, Лёша, ты можешь сам себе задать. Я не знаю, где ты был, с кем пил. В отличие от тебя у меня есть рабочие дела, обязательства перед семьёй. И в ту ночь я как примерный сын был у родителей, знакомил их с Настей. Часов в 11:00 следующего дня, это уже воскресенье, получается, мне позвонила взволнованная Береслава. Эта славная женщина, которую ты и за человека не считал, переживала за тебя, спрашивала у меня, что же делать? Где тебя искать, звонить ли в больницы? В больницы звонить не стали, я, зная тебя, решил подождать. И оказался прав. Утром в понедельник ты каким-то чудом оказался пьяный и спящий на диване в своём кабинете. Я тебя спаивал? Нет. Алиби, как мог, тебе обеспечил? Да. Ко мне есть какие-то претензии? Надеюсь, что нет!

— Вот ты какого лестного мнения обо мне, дорогой зам? Алиби мне обеспечил. То есть ты даже не переживал обо мне? А если бы на меня напали по дороге?

— Утрируй, сколько хочешь. У тебя не получится выставить меня в дурном свете.

— А ведь согласно учредительному договору именно ты, Олег, мог бы руководить «Строй-Инвестом» в случае моей смерти и/или недееспособности Вероники…

— Подождите, подождите, Алексей Владимирович, я вас правильно понял? — Этот вопрос майора Лёвушкина с нескрываемой надеждой повис в воздухе. Не хотелось, конечно, зря обнадеживать Иллариона. На самом деле я не подозревал Олега, прекрасно понимая, что у него бы ни духу, ни силёнок, ни фантазии, ни тем более связей не хватило со мной так воевать. Я лишь пытался припугнуть Вишнего и остепенить, мне почему-то казалось, что хоть напрямую не причастен, но что-то явно знает. Уже сотню раз за последние дни я задавался вопросом, с чего это вдруг Олег стал таким смелым против меня, острым на язык. Да, раньше я ценил и уважал Вишню за его акулью хватку в деле…но по жизни он всегда был кисейной барышней…

Я видел, как лицо Вишни меняло цвет от багряного, до зелёного и белого. Он пытался что-то сказать, но это больше походило на мычание.

— Илларион Львович, вы правильно понимаете. Не думаю, что все происшествия, которые со мной приключились, связаны с моей личной жизнью. Не такая по истине у меня и богатая была личная жизнь. Да, если кому-то так не терпится услышать от меня: я периодически изменял своей жене. Но это были интрижки на одну ночь, ни к чему не обязывающие. Я, конечно, Олег, со свечкой не стоял рядом со своими редкими ночными бабочками и не могу быть на сто процентов уверен, что все они как одна были свободны от брачных и иных уз. Однако, даже, если предположить, что вот она — одна из них была замужем… Неужели этот несчастный рогоносец устроит такую бойню: убьёт мою жену, обстреляет дом, взорвёт, наконец, гроб во время похорон… Нет, друзья, не тянет никакая измена на мотив столь масштабной серии преступлений. А вот бизнес вполне мой может мешать многим. Вишний, я не подозреваю тебя прямо, ни в чём не обвиняю, но моя интуиция говорит, что ты знаешь. Ты многое знаешь, но молчишь. Ты сам себя выдал уже не раз. Ты не похож больше на того Олега Юрьевича, коему я свято верил и доверял свой «Строй-Инвест». Одно то, что ты откуда-то узнал, что Вероника так рьяно искала накануне своей гибели. А откуда ты узнал? Поделись с нами, будь добр.

— Тебе бы, Алёша, не «Строй-Инвестом» руководить, а следственной группой. Умный ты какой, да? Знаешь меня? Знаешь всё обо мне? А о моей любви к своей жене и не догадался даже. Я ведь не изменился. Я просто в отличие от тебя в отчаянии. Я искренне и самозабвенно любил Веронику. И мне тошно, противно смотреть, как ты тут корчишь из себя романтического мученика. Ты же пальцами щелкнешь и в раз на другой кукле женишься. Я не против тебя кому-то помогаю «воевать», тоже мне слово-то какое пафосное подобрал. Я себя проклинаю, что Нике не признался в своих чувствах. Глядишь, всё могло сложиться иначе. Будь Вероника со мной, она бы осталась жива!

— Олег, что ты такое несёшь? — От Настиного визга, кажется, в ту минуту все мёртвые обалдели и проснулись в своих неуютных могилках. А Вишню несло дальше! Я даже возликовал, как мне удалось его вывести из себя. Ведь только человек на эмоциях, в нервном запале может выложить правду, самую горькую правду.

— Лёша, ты хочешь знать, кто мне рассказал про личный дневник Вероники?

— Так вы его нашли? — Голос фрау Ротенберг вдруг прервал исповедь Вишни. Она вздрогнула, зажала рот руками, сконфузилась от чего-то. Мне даже почудилось, что она жалеет о своих словах. А я осознал, что так можно подозревать каждого и в итоге сойти с ума.

— Маргарита Эдуардовна, и вы в курсе про личный дневник моей жены? Может, кто-то ещё знает, кроме меня — оленя?!