— Алексей, но ты же всегда любил грязных и плохих девочек. Я тоже такой могла быть для тебя. Нравится?

— Тысячу раз нет и нет! Мне нравилась моя Вероника!

— Нравилась — форма глагола прошедшего времени. Вот и славненько…теперь я могу отойти в мир иной с чистой совестью, зная, что тебе не нужна на этом земном свете. Прощай, любимый Алёша. Прощай, мой золотой мальчик.

21 ноября, вторник

Стало очень тихо. Тихо и темно. Я лишь слышал какое-то пиканье и шаги, много разных шагов…быстрых и медленных, цоканье каблуков, ровные шаги. Я пытался открыть глаза, но веки были очень тяжёлые. Что-то было не так с руками. Я почувствовал какой-то зажим на пальце. Я как будто весь был чем-то скован, ограничен. Пиканье начинало меня порядком раздражать. Я всё же разлепил глаза и попытался сфокусировать взгляд в направлении источника звука — дурацкого пиканья. Там оказался монитор с разными цифрами, диаграммами и множеством разных проводов. Вероники, естественно, рядом не было. Я лежал один в больничной палате в тусклом свете. Почему-то лампы в палате были выключены, и меня освещало лишь редкое солнце, пробивающееся сквозь жалюзи на окнах. Я не мог говорить, так как во рту всё пересохло. Надо было кого-то позвать, сказать врачам, что я пришёл в себя. Пришёл в себя… Значит, меня успели спасти. А была ли Ника? Или это лишь плод моего воображения? В дверь робко постучали, затем с силой её отворили.

Я мог бы сразу догадаться, что робко стучал Илларион. А вот ворвалась уже Марго…нагло и беспардонно, в своём репертуаре.

— Слава небесам, Корф! Ты жив и здоров! Я так молилась о тебе!

— Да, старик, ты в рубашке родился. Просто чудо, что тебя спасли. У тебя же была клиническая смерть. Ты как?

— В..

— Что? В?

— Воды… — Еле слышно и смог сказать я.

— Воды, конечно. Сейчас! Сестра, принесите воды и позовите врача. Мы пришли в себя.

Молодая розовощёкая пухлая медсестра, забавно затянутая в медицинскую форму так, что, казалось, вот-вот все пуговицы разлетятся в разные стороны, принесла мне стакан живительной влаги и стала суетиться вокруг меня. Она поправила провода, потом поставила мне капельницу с каким-то, видимо, спасительным, раствором, включила свет в палате. Следом за медсестричкой ко мне пришёл врач — мужчина неопределенного возраста.

— Нюра, спасибо, я осмотрю пациента и дам вам дальнейшие указания по его лечению. А пока идите к Весёлкину — ему там явно невесело после операции.

— Когда меня выпишут?

— Ого, голубчик! Только пришли в себя и уже хотите на выписку. Нет, молодой человек, так дело не пойдёт. Столько крови потерять, получить тяжёлую черепно-мозговую травму, пережить клиническую смерть и сразу на выписку?

— Но мне надо.

— Ничего тебе не надо, Корф! Слушай, что тебе Глеб Эммануилович говорит. Хорошо, что я тебя тогда нашла почти сразу, и скорая быстро приехала. А то бы мне пришлось вторые похороны пережить. — Голос Марго мелодично визжал. Я заметил, что на ней новые очки со стёклами интересного чёрного цвета с фиолетовым отливом и в малиновой блестящей оправе.

— Ты меня нашла? А разве вы не? — Я перевёл взгляд с Марго на Иллариона, они переглянулись между собой и странно засмеялись.

— Друг, так ты решил, что мы с Маргаритой Эдуардовной вместе?

— Ничего не понимаю и не помню.

— И кто тут у нас не помнит и не понимает? Глеб Эммануилович, полагаю, дальше пациент будет в моём ведении.

Холодный, чёткий, женский голос заставил всех в палате замолчать, даже моего лечащего врача. Голос принадлежал невысокой, подтянутой женщине лет сорока с волосами медового цвета, собранными в тугой высокий хвост, в дорогом медицинском халате, бейдж на котором гласил: «Врач-психиатр Золотова Антонина Петровна». Врач-психиатр Золотова с явным интересом меня рассматривала своими васильковыми глазами в обрамлении каштановых ресниц.

— Антонина Петровна, при всём моём уважении к вам, покиньте пожалуйста палату моего пациента. У вас мало дел в вашем отделении? Сильно в этом сомневаюсь. Когда Алексею Владимировичу понадобится помощь психиатра, я непременно к вам обращусь.

— Глеб Эммануилович, очень зря. Я бы на вашем месте хорошенько подумала.

— Вы не на моём месте, и позвольте мне, как заведующему больницей самому решать, как поступать с моими пациентами. Я почему-то всегда соблюдаю врачебную этику и в вашу работу не лезу.

— Да, извините, мне показалось.

— Тоня, вам в последнее время много, что кажется. Зайдите ко мне в кабинет через час, нам надо серьёзно поговорить.

И, совершенно не изменившись в лице, без единой эмоции, прямая, как натянутая струна Антонина Петровна вышла из моей палаты.

— Господа, приношу свои извинения, что вы стали невольными свидетелями наших с коллегой разногласий. Вернёмся к вам, Алексей Владимирович. Как вы себя чувствуете? Голова болит, кружится? А видите вы хорошо?

Мой врач задавал один вопрос за другим, записывал, внимательно осмотрел мою голову, дал какие-то распоряжения медсестре Нюре. У меня взяли много крови, перевязали голову, сделали какой-то укол, дали ещё лекарства. Пожалуй, всё проходило стандартно. Вот только я не мог перестать думать об Антонине Петровне. Так странно не сочеталась её благородная внешность с простым именем-отчеством. Мне подумалось, что любой мужчина, взглянув на Тоню, захотел бы с неё написать портрет или посвятить ей песню. Я представил, как распустив свой тугой хвост вечером после работы, пряди её волос волшебно и романтично ложатся по плечам.

— Корф! Так откуда взялся то шестой там? Ау?

— Какой шестой? Друзья, вы о чём вообще?

— Илларион Львович, я тебе потом всё объясню. Алексей?! В конце концов, мы за тебя переживаем, дежурим у операционной, не спим. А ты нас игнорируешь? Или тебе плохо? Может, врача позвать?

— Марго, не надо врача. Я задумался. Что? Что ты хочешь от меня сейчас?

— Майор Лёвушкин, почему Алексей со мной так грубо разговаривает? Что я опять сделала не так?

— Алёша, правда, ты чего? Мы же участие проявляем. Раз дерзишь, значит, идёшь на поправку. Стало быть, давай показания: кто, во сколько, как на тебя напал? Кто этот шестой, о котором я один ничего не знаю?

— Марго, не обижайся. Мне действительно плохо, голова гудит. Да ещё и Ника масла в огонь подлила.

— Мой ангел?

— Да, именно твой ангел. Явилась ко мне и скандал устроила.

— Алексей, может, действительно показать тебя психиатру? Давай пригласим эту врачиху, как её зовут?

— Тоня.

— Ого. Тоня? Даже не по отчеству? Сдаётся мне, Корф, что у вас новое увлечение?

— Маргарита, какое ещё увлечение?

— Очевидное всем — тебе понравилась эта врачиха. И глаза вон заблестели.

— Хватит! Вы с Никой сговорились что ли? Одна мне мозг с того света умудрилась вынести, ты решила здесь.

— Илларион, да как он смеет так о покойной Веронике?! — Марго всхлипнула и выбежала из палаты. Лёвушкин с укоризной посмотрел на меня.

— Что с тобой происходит? Травма головы же здесь не при чём, я вижу.

— Я и сам не знаю. Но Вероника действительно мне привиделась, когда я там без сознания кровью истекал. Она со мной ругалась. Ругалась…я даже предположить не мог, что Ника умеет ругаться. Мы с ней никогда не выясняли отношения. А тут бац и вторая смена. Ещё врачиха, будь она не ладна.

— Допустим, про Веронику я понял. Врачиха-то тебе на кой сдалась? Или фрау Ротенберг права?

— Отчасти. Понимаешь, эта Тоня очень похожа одну девушку из моей юности, в которую я был влюблён. Вот и воодушевился, воспоминания накрыли той поры.

— Да, брат, дела. А чего Ника то скандалила?

— Ааа, к Марго приревновала.

— И есть повод для ревности?

— Нет, конечно! Илларион, ты ведь — здравомыслящий человек. Что бы я и Марго?! Тем более у вас там отношения намечаются.

— А если хорошо подумать? И никакие отношения у нас уже не намечаются.

— Как, вы не вместе?