— Я не верю своим ушам! Что за бред ты несёшь? Может, мне вызвать Антонину Петровну, пусть тебя обследует? У тебя явно выраженное диссоциативное расстройство идентичности.

— Корф, ты мне тут диагнозы не ставь, займись своим здоровьем. Скажи спасибо, что я сегодня не оправдала твоих ожиданий, не стала рассыпаться в своих пламенных запретных чувствах к тебе и ластиться, как пушистая кошечка, томно мурлыча: «Ты мой хорошенький», и твоя совесть осталась чиста перед покойной жёнушкой. Ведь ты уже пустил слюни, вообразил себе страстную феерию? А я не дала тебе пасть на поле неверных мужей и сохранила твой благочестивый моральный облик.

— Аааааа! Вы все меня сведёте с ума! Такое ощущение, что в моём окружении не осталось ни одного нормального человека.

— Люди всегда были людьми со своими пороками и грехами, только ты привык манипулировать этими людьми, подчинять себе, и их пороки, их истинные лица были сокрыты от тебя, твоего понимания, видения. Алексей, ты всех обелял, представлял себе такими, какими бы они были удобными для тебя. Ты — жуткий эгоист и большой трус.

— Допустим, я себя и правда очень люблю, признаюсь в своём эгоизме, поправочка, здравом эгоизме. Но в трусости ты меня за какие заслуги уличила?

— Корф, да ты боишься всего на свете: правды, чувств, прошлого, бедности, потерь, дружбы…даже себя. Ты манипулируешь другими людьми, играешь с их чувствами, но и на тебя нашёлся свой такой манипулятор. А всё потому, что ты весь состоишь из страхов, и тебя легко уязвить. Мне он даже нравится: убирая деталь за деталью, паззл за паззлом, стирая по фрагментам то, что тебе так дорого, всё, что ты построил, он рушит на корню твою жизнь. Даже очень интересно, что он может сделать ещё.

— Ты сейчас издеваешься надо мной или реально с симпатией говоришь о том, кто мог тебя убить?!

— Он бы никогда меня не убил… Иначе, ты бы ничего не узнал о гибели своей фиктивной жены, ведь кроме меня нет свидетелей.

— Подожди, не хочешь ли ты сказать, что он специально оставил тебя в живых?

— Уверена, что да. Он хотел, чтобы ты всё узнал и начал искать правду. И ты пошёл у него не поводу. Ты играешь по его правилам и с самой нашей первой с тобой встречи не владеешь больше ситуацией, не управляешь своей собственной жизнью.

— Знаешь, я не голоден, от ужина откажусь. Пожалуй, мне пора. Благодарю за гостеприимство.

Я быстро встал и пошёл прочь, гонимый собственными терзаниями в душе и очередными сомнениями, что посеяла в моей душе Маргарита. Я не помню, как сбежал по лестнице, с силой захлопнул покосившую деревянную подъездную дверь и сел в машину. Минут с пятнадцать я просидел в машине, глядя в непроглядную темноту ночи, и только потом заметил, что ушёл без пальто. Мне совершенно не хотелось, но было надо вернуться к Марго за пальто. Странное дело: мне казалось, что, убегая от фрау Ротенберг, я захлопнул дверь в её квартиру, но, вернувшись, обнаружил, что дверь слегка приоткрыта, и моему слуху представился совершенно удивительный разговор Маргариты с кем-то…с женщиной:

— Я в который раз спрашиваю тебя, где она?!

— Вы же знаете, она погибла. Мне больше нечего вам сказать. — Голос Марго явно дрожал от страха.

— Наша песня хороша, начинай сначала. — Внезапно раздался какой-то дребезг, будто кружка разбилась о напольную плитку. — Я устала от твоих басен, ты можешь его кормить на ночь своими сказками, но не меня. Детка, со мной шутки плохи.

— Хватит, перестаньте мне угрожать, я вас не боюсь. Я не скажу ничего нового. Она погибла, смиритесь!

— Смириться? Ты предлагаешь мне смириться?! Да я не могу без неё прийти к нему, дура ты немецкая! И почему только Валик не даёт тебя прикончить? Ты с ним спишь что ли? Нет, вряд ли, такие костлявые не в его вкусе.

— Я вам нужна, без меня вы потеряете его из виду.

— Мысль верная, Ритка-Маргаритка. Давай поиграем? Я досчитаю до трёх, и ты мне скажешь, где она на самом деле скрывается. Один, два, три…

— Ааааа, больно! — Маргарита неистово закричала, задохнулась от крика, от чего у меня больно сжалось сердце, но я не решался войти в квартиру, пытаясь услышать ещё что-то важное.

— Больно тебе, сучка?! А будет ещё больнее! Посиди тут пока, подумай и найди мне свою подругу, а иначе… Даже Валик тебя не спасёт, я и не таких, как ты, ломала.

Мне показалось, что я от страха даже поседел… от услышанного, но вида не подал, даже постучал в приоткрытую дверь квартиры и закашлялся, чтобы Маргарита сама ко мне вышла.

— Успокоился?

— Да я особо и не переживал. Я пальто забыл.

— На держи. Давай всё же поужинаем вместе?

— Маргарита, как-нибудь в другой раз составлю тебе компанию за трапезой. Сегодня мне надо успеть навестить мою бывшую, справиться о состоянии дочери и заглянуть к Михаилу Пшеничному обсудить внезапное возвращение Ники.

— Какую бывшую? Какая дочь? Что за возвращение Ники?

— Фрау Ротенберг, это уже мои личные дела, кои вас не касаются. Вынужден откланяться.

— Хорошо, не задерживаю тебя. Auf wiedersehen.

Я не знал, как себя вести, что делать, куда мне ехать… Я не понимал. Я видел, что на Маргарите не было лица, та женщина её изрядно напугала. И опять, опять я услышал этот знакомый женский голос. Где я мог его слышать раньше? Мне срочно нужен был Илларион.

Если Марго нужна моя помощь, почему она молчала? Боялась…мстителя? Единый паззл никак не складывался. Получалось, что был некий мститель, который убил Нику и преследует меня? И кто-то ещё, кому нужна живая Ника?

Я звонил шестой раз Иллариону, но он не брал трубку, возможно, уже спал или ловил очередного преступника. Я потерял счет времени, хотя умом понимал, что давно наступила глубокая ночь. Но мне было важно поговорить с майором, только он мог меня успокоить в тот момент, выслушать, вразумить, остудить эмоциональный пыл. А я в душе пылал неистово, незримо для остальных, распаляясь всё больше не на шутку. И я продолжал звонить… Пока наконец-то не услышал сонный голос Лёвушкина.

— Корф, какого чёрта? Ты время видел на часах?

— Ларри, дело срочное, я от Марго, она что-то знает. И ей грозит опасность.

— Какой я тебе ещё Ларри? Господи, я только уснул. Ладно, приезжай ко мне, записывай адрес или запоминай.

Я мчал, что было лошадиных сил у моего «Гелендвагена», и словно долетел до дома, где жил Илларион, потому что открыл он, непроснувшийся и едва стоявший на ногах, пытаясь укутаться в свой явно дорогой спортивный халат с толстым капюшоном и вышивкой на груди двуглавого орла России, словно ища спасения от моего ночного нашествия.

— Здорова, полуночник. Кофе будешь?

— И кофе буду, и то, и другое! И можно без хлеба.

— Корф, ты ко мне столоваться приехал или по делу?

— По делу, товарищ Лёвушкин, исключительно по делу партии. Но и подкрепиться было бы аки как хорошо.

— Товарищ Корф, я — закоренелый холостяк с погонами, радушием к гостям не страдаю, ибо они не посещают мою скромную обитель. Я сам питаюсь одним лишь кофе, и вас могу подкрепить исключительным оным.

— Кофе так кофе. Что с тебя взять, Ларри.

— Алексей Владимирович, я ведь могу вас на пятнадцать суток закрыть за причинение вреда правоохранительным органам. Мало того, что вы посягнули на святая святых — мой сон, итак, короткий и редкий. Так ещё и обзывать меня взялись. Меня Ларри только матушка именовала в моём очень далёком детстве.

— Какие мы нежные, скажите пожалуйста! Ладушки, хватит шуток, вернёмся к делу. Всё очень серьёзно.

— Всё серьёзно у тебя стало? Надо же, ты только сейчас это заметил? А у меня уже давным-давно всё серьёзно и зашло дальше некуда. Очередной глухарь. Ни начала тебе у дела, ни конца. Совершенно, вот напрочь разные версии, показания, свидетели, преступления. Я с таким в своей практике впервые сталкиваюсь. Знаешь, почему? Потому что это — всё из разных опер. Или что-то лишнее в твоей истории с Вероникой, или ложное, или действительно преступлений несколько, и исполнители разные.