Я молчал, молчала и Вероника. А мне вдруг резко захотелось бокал коньяка да покрепче. Я сверлил взглядом жену и пытался угадать, что же она задумала на самом деле. Мне даже пришла в голову мысль, что Нику обработали конкуренты. Не могла же она сама на пустом месте начать всё это… Это даже словом не назовёшь. Пока я перебирал в уме варианты и нервно тарабанил пальцами по столу, Вероника разрушила тишину сама.

— Алексей, не пытайся так сильно напрягать извилины, у тебя всё отражается на твоём красивом лице. И не сверли во мне дырку своими бирюзовыми глазами с кофейным ободком. — Любимая заливисто рассмеялась. — Собственно, я знала, что ты ничего мне не ответишь на этот вопрос. Я тебе отвечу на него сама. Я долго думала над этим. Нет, не день, не два, не час. А всё то время, что была одна и никому не нужна, тебе не нужна. Вот, что я поняла про себя. Я для тебя — вещь, которую ты берёшь, если подходит к месту и времени или твоему образу. А если нет — то меня оставляют пылиться в красивом и дорого обставленном доме, словно я — очередной предмет интерьера. Хотя даже кошельки, и те, ты берёшь с собой чаще, чем брал меня. А ещё я для тебя — удобное приложение к твоей налаженной, праздной и пафосной жизни. Захотел: включил приложение, и вот уже твоя фиктивная жена мило улыбается твоим лицемерным напыщенным подругам с Рублёвки или с сознанием дела беседует с твоими элитными интеллигентными друзьями о шедеврах Босха. Захотел: поставил приложение на спящий режим. Я играла любую роль безукоризненно, какую ты только желал. Да, зря меня не взяли в театральный, во мне действительно умерла актриса. Умерла… Это сейчас ключевое слово. Лёша, посмотри на меня… Что ты видишь, свою тень? Безвольную, унылую, серую тень. Ты вряд ли помнишь, как мы познакомились. Но ты не мог забыть, какой я тогда была. А я была живая, яркая, энергичная, красочная и… Ты сделал всё, чтобы уничтожить во мне то самое светлое, живое, лучшее. Я перестала узнавать себя в зеркале. Алексей, за что же ты так меня ненавидел?! Я же стала той самой идеальной фиктивной женой, которая тебе была нужна. — И у Ники в глазах застыли слёзы.

До того дня я никогда не видел собственную жену такой настоящей и эмоциональной. Она действительно умело скрывала свои чувства и следовала пунктам брачного договора. А я уже понял для себя, что сегодня напьюсь к чёртовой матери, не ограничиваясь только коньяком. Это было моё фиаско. Я проиграл в бою с самим собой, ведь Вероника всегда шла на мировую и никогда не воевала со мной. Я прервал охваченную трагизмом речь Ники и жестом позвал официанта.

— Плесните мне коньяку, официант Антон. — Сегодня от меня уходит жена, которую я любил, но так и не сказал ей об этом. — Ника округлила глаза, удивлённо посмотрела на меня, но продолжила свою мысль.

— Я устала быть тенью, безликим существом, твоей вещью. Я — живая и хочу жить. Поэтому я подаю на развод. Я ни разу не нарушила условия брачного договора. А вот ты… — И передо мной на стол упали фотографии, сотни фотографий, на которых я резвился со своими любовницами. — Нет, я не шпионила за тобой, не надейся. А вот твои воздыхательницы, каждую встречу с тобой сами фиксировали на память, хотели от тебя отхватить лакомый кусочек чего-нибудь. И каждая из них шла ко мне и несла свидетельства вашей большой и чистой любви, то угрожая меня опорочить в твоих глазах, то умоляя отпустить тебя и самой подать на развод. Я всё могла стерпеть и проглотить. Да, в нашем брачном договоре был пункт об отсутствии взаимных чувств. Да, и я всё по тому же брачному договору не имею права устраивать тебе сцены ревности. Да, и не ревную я тебя. И Бог с ним, что ты нарушил сам пункт своего же брачного договора про измену. Потому что всё это было баловство, ты забавлялся, играл, развлекался, издевался надо мной, смотрел на мою реакцию, веселился. Но. — На этом «но» Вероника резко замолчала. А я уже вовсю хлестал коньяк. Поэтому злобно прошипел теперь уже бывшей жене.

— Никуля, и что же это у нас за «но»?! Сколько пафоса в твоей речи. Да, надо было тебе, моя зайка, не магазин с барахлом открывать, а в актриски тебя устроить. Столько драмы в твоих словах. Ты сценарий сама писала?! И Станиславский бы тебе поверил. Актриса, мать твою.

— Вот теперь я вижу твоё истинное лицо. — С тенью грусти сказала любимая. Она жестом что-то показала нашему официанту Антону, и тот скрылся на кухне. — Одну минуту, и я продолжу свою пафосную речь, дорогой. — А Антон что-то катил к нашему столику. — Лёша, я заказала это для тебя давно, до того, как всё узнала. Я хотела сделать тебе подарок на нашу годовщину свадьбы. Ты уже и не помнишь такую дату. Я совсем чуть-чуть опоздала, ровно на неделю. Открой. Надеюсь, тебе понравится мой подарок.

Передо мной стоял сервировочный столик, подвезённый Антоном. А на столике поднос с большим коллажом из фотографий. Или нет. Я попытался поднять коллаж, но он оказался увесистым. Я непонимающе посмотрел на Нику, собирая остатки трезвости и приводя разум в сознание.

— Алексей, это не плакат. Что же я совсем маленькая. Сейчас. — И Вероника подняла это «создание», положив на стол передо мной.

Пряник. Это был огромный пряник ручной работы. Красиво расписанный, глазурованный. Ника любила дарить такие пряники близким людям. И друзья всегда восторженно радовались такому подарку, правда, пряник не ели, а держали на видном месте для красоты. На моём же прянике были запечатлены лучшие моменты нашей с Никой жизни…в лицах. Вот наша свадьба. А это… Нет, я не поверил своим глазам. Фотография, утерянная, старая. На ней я маленький и мама ещё молодая. А вот Вероника и моя мама. Моя мама вообще души не чаяла в любимой. Ком застрял у меня в горле. Я с трудом подавил в себе порыв вырваться слезам наружу. Ещё не хватало, чтобы Ника видела, как взрослый и самодостаточный мужик обливается слезами из-за неё…смазливой дуры… Я бережно провёл ладонью по фотографиям пряника, словно пытаясь остановить мгновение неизбежного. А вот ещё фотография. Это юбилей моего «Строй-Инвеста» — 15 лет. Вот фотография — на ней я получаю награду… Чёрт. Вот в этом была вся Вероника. Да, я её ненавидел, она верно заметила. Все два года совместной жизни я её ненавидел. Все два года фиктивного брака я её любил. Я остановил поток своих мыслей и, уже порядком протрезвев, заговорил.

— Что же стало последней каплей, переполнившей чашу твоего ангельского терпения?

— Анжелика. Или как ты её называл, Ангел? — С новыми несвойственными себе нотками презрения ответила Ника.

— Я так и не услышал ответ. Хорошо. Анжелика. Прекрасное женское имя. Дальше что? Какой ещё Ангел? Чушь какая-то. — Я злился. Я злился, потому что знал, кто такая Анжелика. Но я до последнего должен был держать марку и знать себе цену.

— Алексей, я тебе уже сказала, что ко мне приходила…каждая твоя моделька, игрушка, бабочка на одну ночь. И на это баловство я смотрела сквозь пальцы. А волноваться мне было, о чём… Я боялась, что ты выбросишь меня на улицу как подзаборную собаку или наскучившую, поломанную игрушку и благополучно женишься на другой, на той, кого в отличие от меня полюбишь. Да. — Вероника отхлебнула уже, видимо, ледяной чай, поморщилась. Стряхнула с ресниц проступившие капли слёз своими бледными и худыми пальцами. — Я боялась тебя, боялась себя и боялась остаться ни с чем. И однажды она пришла. Анжелика. Она у тебя другая, дорогая, не то, что были до неё дешёвые куклы. Она не требовала. Она не угрожала. Она не закатила мне истерику. Она просто буднично приехала в наш дом и села со мной ужинать. Она знала, где и что лежит. Она знала, во сколько у меня ужин. Она знала, что в это время ты на новом объекте. Она умело командовала Береславой — нашей с тобой помощницей по хозяйству. Странно прозвучит с моей стороны, но как мужчину я тебя понимаю. Перед такой женщиной просто невозможно устоять, да и глупо. Её жгуче чёрные длинные волосы, элегантно уложенные, волнами спадали с плеч, а бездонно-синие глаза с пушистыми наращёнными ресницами с вызовом смотрели на меня. Я, наверное, никогда не смогу забыть, как она вальяжно сидела передо мной нога на ногу на нашем с тобой привезённом из Италии красивом диване в стиле Барокко бирюзового цвета с позолоченными ножками, подлокотниками и спинкой из слоновой кости. Я когда-то с такой любовью делала эскиз этого дивана. А теперь она — шоколадно-загорелая в своём идеально сидящем на ней белом строгом костюме из жилета с вырезом на груди, расшитого пуговицами из жёлтого золота со вставками изумрудов, и укороченных прямых брюках со стрелками, чёрных лакированных туфлях на высоченной шпильке и дорогих серёжках в тон пуговицам на жилете, раскинулась передо мной на этом самом диване. Она выжидающе смотрела на меня, словно оценивала. Под её взглядом я почувствовала себя скаковой лошадью для тебя, на которую ты сделал неверную ставку. А вот Анжелика была явно — породистая жеребица. Лёша, Анжелика мне показала то видео. Не понимаю, почему ты мне не сказал всё сам, как оно есть?