Все, что дома представляло собою «яд», «разрушение», «уничтожение в неисцелимых муках», для ее измученной, ничем не оживленной, до смерти наскучившей, значит до смерти истерзанной жизни, к тому же без какого бы то ни было заболевания (врачи не находят никаких анатомических изменений) — все это «в природе» получало свое исцеление! Каждое дерево, каждый цветок, каждая травинка и кустарник — все это жило своей таинственно-мистической жизнью без трагизма, без нетерпения, днем и ночью, в солнце, в дождь, ветер, холод, жару, во тьме, без жалоб и смеха, с достоинством, серьезно, так, как, к сожалению или благодаря бога, им было предначертано жить здесь на земле. И это было для нее благородным примером!

В письмах мы достигаем высшей точки нашего собственного я, самых идеальных мыслей и чувств. Мы становимся сами собой! Потому-то они производят такое незначительное впечатление на читателей и читательниц, которые знают человека совсем с другой стороны. Перед лицом грубой жизни дня и часа словá — ничто. И единственный, благородный и самоотверженный поступок выше самого прекрасного, полного обожания письма. Обманывать женщину в письмах — «душевное преступление», потому что они цепляются за слова, строят на них даже свою жизненную судьбу, глиняное здание жизни! «Я тоскую по тебе» — ужасное слово, потому что никто не знает, правда ли это, и все же в меланхолии жутких дней мы привязываемся к этому слову; Цветы тоже не доказательство, это только мистическое чувство самой души, стремящееся появиться, а мы этого, может быть, не замечаем. Чувства — это таинственная мистерия души, их нельзя выразить в реальных поступках! Потому-то так много интеллигентных, достойных женщин внутренне разочарованы, обмануты сами собой, потому что у них нет достаточно силы посмотреть правде своей собственной жизни прямо в лицо!

«Я тоскую по тебе» — ужасные слова, потому что никто не может проверить их правдивость. А надежды ведь это «душевное преступление». Есть тысячи незначительных мелких поступков, доказывающих, что нас любят. Но не письма. Есть тысячи женщин, которые хранят особенно дорогие письма, как реликвию. Но ведь это детские, романтические мечты, эти женщины обманывают сами себя. Боже, но ведь в этом мире у них нет ничего другого, и судьба милостиво даровала им несколько восторженных строк! Горе вам, нищим радостями!

Удались с действительно любимой женщиной на несколько дней в отдаленную деревню в горах, и она узнает о тебе больше, нежели из твоих лживых, страстных, любовных писем.

Каждый художник невольно старается усилить свою жизненную энергию, свое духовно-душевное напряжение, я бы сказал, непрерывно и до бесконечности, совершенно не обращая внимания на то, что именно эта нежная, сложная жизненная машина требует самой большой осторожности во всех отношениях. Самым ужасным последствием беспрерывного утомления нервов является «рак». Несмотря на все милостью судьбы дарованные таланты, нужно все же следовать во всем природе; ибо иначе она разрушит в тебе душу, ум и талант. Преждевременная гибель — преступление перед природой. В тридцать лет тебе ничто уже больше не прощается, ни в какой сфере. До того ты мог, имел, может быть, право грешить; ты, нелепо истощающий свои святые силы.

Но позднее человеком должен распоряжаться исключительно разум, подобно тому как Бисмарк распоряжался Германской империей! Никто и ничто не должно тебя отвлекать от твоего единственного правильного пути. Самолюбие, тщеславие, социальное положение, страсть к наживе, все это яд, вечно бессознательно съедающий, отравляющий тебя. Ты не можешь ни при каких условиях уйти с той дороги, которая начёртана тебе судьбою. Ибо месть неизбежна, в какой бы то ни было форме болезни «обмена веществ», и ты не способен ее победить.

Порой тебе несчастному, помогает лечение в Карлсбаде, Франценсбаде. Но какой ценой это достигается, с какой затратой почти нечеловеческой энергии это связано! И надолго ли это!?! Живи же, если не с удобством, то все же согласно с природой, и откажись, наконец, от своих планов честолюбия, тщеславия, социального положения. «Otium cum dignitate!» — да будет твоим старым, вечным девизом. Пусть другие вокруг тебя торопятся и затрачивают все свои силы. Через десять лет ты их всех перегонишь и победишь. Они, не сознавая того, исчерпают все свои силы, они не имеют ни малейшего представления о том, как незначителен капитал их жизненных энергий. Вдруг они упадут на дороге, как убитые воины. Будь же осторожен! Останься победителем!

Двадцать три года летом и осенью я живу в Гмундене. Моя комната была когда-то монастырской кельей; крепкая дубовая дверь, монастырский коридор, стеклянная дверь, узкая комната. Из окна виднеются две ели и пенящаяся, вытекающая из святого для меня озера Гмунден река Таун.

Теперь, в крайней нужде, шестидесяти лет от роду, я попросил у окружного начальника разрешения переселиться в мой любимый Гмунден, Сегодня, 17/6 1918, мне ответили, что я должен обратиться за разрешением в Вену, на предмет окончательного переселения на мою настоящую родину Гмунден.

Мой брат сказал, бесконечно беспокоясь обо мне: «Твоя комнатка, хоть она очень красива и вполне соответствует твоему личному вкусу, Петер, все же — это преддверие гроба для тебя. Пока ты в ней живешь, дольше, чем это необходимо для тебя, она для тебя преддверие гроба. Ты оторван от всего живущего на земле, прикован к своему больному, неотъемлемому от тебя я. Старый холостяк, оставшийся к сожалению, душевно молодым, поэт болезненно избегающий жизни, которая питает его духовно-душевные поэтические силы. Горе тебе, брат, в твоей «комнатке-отеле», в этом преддверии гроба!»

Кто не страдает меланхолией, тому не сможет этого объяснить ни врач, ни пациент, ни поэт; меланхолия — это беспрестанно гнетущая мысль в мозгу, пожирающая жизненные силы, нескончаемая, уничтожающая: зачем я создан?! К чему все то, что меня окружает, — бодрствование, сон, еда, трата денег, нажива, одежда, красивые женщины... даже привычка переменять белье, обязанность быть сравнительно любезным с чужими?!?

К чему это все?! Если болезнь и смерть покончат со всем этим, но слишком поздно и ужасно медленно?! К чему же старания, когда спасения нет?!? Меланхолия подкапывается под здоровый, значит тупо-здоровый инстинкт самосохранения, путем болезненного объектирования своего безусловно бесполезного существования!

Объективное отношение к самому себе есть нечто вроде спасения от внутренний меланхолии и разъедающих сомнений, но, по крайней мере, без физиологического, неизлечимого разложения жизненных сил! Я рассматриваю свое болезненное состояние именно как болезненное состояние! Благодаря этому, оно не исчезает, но за то остается духовно-душевная надежда победить его в плоскости духовно-душевной, если нельзя это сделать непосредственно в сфере физиологической! Во всяком случае никто, кроме меня, не может мне здесь помочь. Во-первых, не хотят заботиться именно обо мне, во-вторых, никто вообще не понимает этих сложных вещей! Сам себе помогай!

Ты глубоко убежден, что никогда больше не поправишься, но, вот видишь, ночь прошла, и ты вдруг здоров. Все твои прежние размышления внезапно исчезли, как в сказке, погасли в тебе, и даже при всем напряжении ты не можешь вспомнить то ежемесячное беспросветное состояние, безнадежности! Погасло все! Во время болезни твоим мозгом овладела, точно отражение твоего общего состояния, апатичная безнадежность. Посещения по обязанности сочувствующих, а вообще ничего не понимающих врачей (ведь этого нельзя и требовать?!?) смягчало на целые часы жизненную меланхолию. Кто-то заботится о тебе неуклюже — по обязанности — любезнообъективно!