ПРИЗНАНИЕ.
«Когда я обожала одного современного писателя и узнавала в его творениях свою собственную душу, яснее, чище, понятнее, чем до сих пор, во все эти полные смятения и беспокойства (спокойные) дни моей совсем еще юной жизни, мне только 16 лет, —
«Это обожание подняло меня сразу над самой собою, мистической силой, исходившей от него, поэта...
«Я поднялась над всеми моими спотыкающимися подругами, моими однолетками, которые тоже мечтают о чем-то, чего, наверно, нет и никогда не будет!
«Я пришла к нему, потому что я боялась обычной, повседневной жизни!
«Когда я узнала поэта, и он говорил со мной так просто об «идеальности реальной жизни», что здесь на земле является человеческой обязанностью взять у каждого часа что-нибудь особенное, нежное, глубокое, красивое, если в эту тяжелую жизнь вы принесли с собой достаточно интеллигентности и сердца,
тогда я перестала ходить к нему в его опасную комнату поэта, где он ставит такие требования духовно-душевного порядка, до которых мы не доросли; я тогда удовлетворилась, как и прежде, тем, что выбирала из любимых поэтов то, что подходило к моей «лавочке!» К моей лавочке обыденной жизни. С тех пор я себя беспрерывно спрашиваю: как может выдержать вот уже два года Паула Ш., двадцатилетняя?!
«Неужели она не заметила, что он тиранический, неумолимый, строгий критик всех наших слабостей?!
«В ее женской душе есть что-то от Бетховена, Франца Шуберта, Гуго Вольфа, Моцарта, Гайдна, она переживает мир внутренней музыки, недоступной для нас, других, на веки!»
ПОСТОЯННЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ.
Постоянные посетители какого-нибудь учреждения в большом городе кажутся нам несколько ограниченными, отсталыми, почти консервативными. А постоянные посетители какой-нибудь дачной местности трогательно консервативны и необыкновенно симпатичны. Перед ними, сзади них лежат вокзалы, леса, холмы, ручьи, горы, озера, они иногда слезают с целой семьей или даже без семьи, на какой-нибудь определенной станции, и там проводят все лето. Никто из друзей не может заставить их изменить свое мнение об этой местности рассказами о других местах. Пока он будет ездить туда, куда он ездит, с ним не случится ничего дурного. Ему знакомо каждое дерево, каждый куст. Он знает все приветственные слова. Дорога направо идет туда-то, налево туда, где стоят по-прежнему семь дубов. Все осталось по-старому: там, где пахло мельницей, пахнет и теперь мельницей. Для него постоянно сохраняют комнату № 7, так же, как комнату № 12 для других. Кажется, что все принадлежит ему. А разве это не так, если вы наслаждаетесь всем этим в глубине своего сердца?!
ЭВОЛЮЦИЯ.
Ты задерживаешь мое развитие...
Вы смеетесь, в 57 лет можно ли еще развиваться в каждый час своего бытия?
Развиваться можно всегда, пока дух и душа ясноэластичны.
Ты задерживаешь меня во всем,
когда ты, например, бледнеешь и дрожишь при появлении Лизы.
«Разве мне нельзя видеть Елизавету?!!» — «Можно. Но и мне можно дрожать...».
Значит, я не могу. Несчастная! Тормоз на моем колесе!
Но разве ты виновата?!
Если бы ты могла, ты дала бы мне свободу от всего сердца?!
Как это я, мужчина, мозг мира и жизни,
не подозревал еще два года назад, не знал, не рассчитал,
что ты, в моих оковах, меня больше не отпустишь?!
Эти священные слова из «Сумерок богов» Вагнера:
Бруннгильда: «На новый подвиг, дорогой герой, как бы я ни любила, я отпущу тебя!» —
не относятся к «другим» женщинам, а только к так называемым мужским подвигам, безразличным для любящей жены! Это обман! К чему же даровать свободу, если другая женщина отсюда исключается?
На новый подвиг, да, но не к Елизавете!
Но ведь Елизавета одна дает мне новую силу!
ИДЕАЛЬНЫЕ КОМПЛИМЕНТЫ.
— Знаете, мой дорогой господин Петер, с кем бы я вас лучше всего сравнил?! С японским живописцем Хокусаи, жившим 2000 лет назад. Он нарисовал, например, двух уток, а видно было, несмотря на это, целое болото, полное дикой птицей, — вот как он это делал?! А как удается вам эта pars pro toto?? — Часть, заменяющая целое?! Немного задушевности, ума и вкуса, только и всего.
***
— Pardon, поэт ведь не должен заниматься реальными вещами в жизни. Мы, к, сожалению, сами это делаем. Что вы можете мне на это ответить?!
— С тех пор, как я прочел ваши 50 набросков «See Yfer», я изучил свое любимое озеро Гмунден интимнее, а не только поверхностно, помощью катанья на лодке, купанья и прогулок по эспланаде!
***
Я сказал сегодня утром своему другу: «Прочти сперва книги Петера Альтенберга, а потом посмотрим, как ты разовьешься!?»
***
Архитектор Адольф Лоос из Вены: «Петер, я не знаю, хорошо или плохо «Nachfechsung», я только знаю, что теперь я могу в течение десяти лет не читать совершенно новых книг. Я получил ориентацию!»
НИЩАЯ.
Сегодня, 3 августа 1916 г., в половине одиннадцатого утра, я заговорил на углу моего переулка с одной молодой женщиной, просившей подаяния; за городом и при хорошем уходе я бы сделал из нее в течение 6 недель сказочную красавицу. На руках она держала дивнонежную, спящую, белизной сияющую девочку четырех лет. Я подал женщине 20 геллеров. Она потом сказала: «В общем и целом мне не плохо, мой муж в сумасшедшем доме, четверо детей устроены в яслях, обед я им даю с собой, а ночью они спят у меня. Я хожу стирать, получаю ежедневно 5 крон и еду. А по пятницам я прошу милостыню, я тогда стою и не работаю, так как моя маленькая Иоганна так хороша, что мне это дает больше, чем пять крон и еда. Моя красивая дочь ходит уже такой молодой на заработки!...»
НЕВЕРНОСТЬ.
Любимая, или нелюбимая, как когда,
ты задерживаешь меня в обновлении моего неспокойного, неугомонного я! Ты боишься моего рождающегося я!
Ты плачешь?! Ты обиделась?! Ты видишь, как я склоняюсь перед твоим очарованием?! Очарованием, которое меня сковывает!
Что же ты любила во мне, ценила, и даже романтически обожала когда-то?! Мои пути ведут в иные дали, но всегда вверх!
Да, Мария Сюзанна, так это началось!
Но для меня это должно остаться и кончиться. Кончиться, чтоб остаться! Так я верен.
Нельзя любить скрипача за его глубокую игру — и ревновать его к скрипке.
Того, кто опьянил тебя своей высшей человечностью, что он дарует не только тебе одной,
того ты не должна тянуть вниз, робко, боязливо, неуверенная в своих прежних безграничных душевных силах и радости жертвы,
в столовую, где стол для него накрыт соблазнительно и удобно!
Иди, оставив его одного.
И вечное сияние твоего мученического венца соединится со светом, куда он придет в конце своего пути без тебя!
ПРЕМЬЕРА
«Вишневый сад».
(Трагикомедия в 4-х актах, Антона Чехова).
Все эти люди, не знающие в жизни друг друга, не знают и самих себя. Мгновенное понимание и беглый туманный взгляд на всеобщую ложь. Но ничего не помогает. Почему моя подруга направляет свой бинокль все время на артиста Г. Ф.?! Почему она не смотрит на артиста К. И., великолепно играющего, или на В. Ст. или на К. П.?!
Как уже сказано, на этой глубокой, чрезвычайно серьезной пьесе, совсем не веселой, хотя в общем и веселой, поскольку не знающие друг друга люди постоянно немного трагически и веселы, достойны сожаления и смешны... Итак, почему на этой пьесе «Вишневый сад» моя подруга смотрит пристально сквозь мною подаренный бинокль беспрерывно на этого артиста Г.?! Разве он так исключительно хорош? Разве И., Ст., П. не лучше его?! Итак, в этой прекрасной пьесе все люди, которые бредут вперед, шатаются, не в силах никогда поставить ногу уверенно и эластично, куда следует. — «Моя милая, я подарил тебе бинокль, не злоупотребляй же им!»
