Начиная с кожи на нашем лице, которую следует оберегать при помощи воды, мыла, воздуха, диеты, спокойного сна при открытых окнах, возможного духовно-душевного покоя, и которую вместо того покрывают розовой пудрой; и кончая самыми важными и таинственными функциями — везде самообман, все обман и ложь, ложь и обман! Это с виду любезное, добродушное отношение к подчиненным — «Доброе утро, добрый вечер, Рози», за которым кроется самая отвратительная, самая подлая эксплуатация; которое беспрерывно подчеркивает бесконечную рознь. Боже, я постоянно проповедываю!! Довольно, довольно! Но к чему молчать, если я лучше других вижу, ощущаю и знаю?! До шестидесятого года жизни, я все еще продолжаю делать свои знаменитые три упражнения, обеспечивающие мне юношескую гибкость, чтобы сохранить хотя бы телесную энергию эластичности. А это означает: быть человечным, т.-е. духовнодушевным!

В четыре часа утра 11 июня 1918 года начало светать. Божественная тишина, в спящем отеле ни звука. Я вспомнил о тех ужасных страданиях, которые испытал от всяких средств против бессонницы (Paraldehyd, прописанный врачом в 1912 году одна рюмка ровно в восемь часов вечера гарантирует сон без сновидений; с восьми часов вечера до семи часов утра, как после прогулки в горы!), я вспомнил о безднах своей опасной, эксцентрической, непокорной, неумолимой, не знающей компромиссов жизни! Никто еще не дожил да своего шестидесятого года так, как я, не зная компромиссов и не сводя концов с концами!

Ужасный фанатик своего духа и своей души! «Ты должен идти всю свою жизнь по краю бездны, рискуя разбиться! А снизу подымаются ленивые испарения повседневности и спокойное, убивающее дух и тело равномерное удобство». В пять часов стало совсем светло. Кто-то прошел в клозет, слышно, как открылась дверь, как лилась вода. Тихо. В шесть часов я вышел, чтобы спастись от своего одиночества. Как будто я выкупался, освободился от грязи и ошибок! Долго ли еще?!

Замечательная, ужасная, дивная ночь. Она очищает, ставит на правильный путь. Окна открыты, идет дождь. Чудный, сырой воздух. Все сумасшествие моей жизни проходит передо мною, угнетает, освобождает меня. Любовь к природе побеждала сама собой все ужасные ошибки моей несчастной жизни. Ботанический сад в Вене, Парк Ратуши в Вене, заменяют сокровища этого непобедимого мира. Однажды после лета, проведенного в Ботаническом саду в Вене, многие дамы приходили к моим родителям узнать, в каком это курорте я так изумительно поправился! Ныне, шестидесяти лет от роду, я — по многим причинам кандидат на смерть — все же убежден, как и в былые времена, в том, что при помощи диетико-гигиенического сознания можно устроить себе в Венском Парке Ратуши более здоровое, более дешевое, более удобное летнее местопребывание, нежели в каком бы то ни было дорогом курорте. О, человек, привычка и предрассудок — это твои вечные враги здесь, на земле. Беги внутрь себя, к своему собственному, просветленному сознанию.

Семь часов утра; я все еще пью прекрасное австрийское вино. Воробьи страстно чирикают на старых, красно-коричневых кирпичных крышах. Моя душа светлеет. Я начинаю воспринимать жизнь объективно, вижу в ней неизбежную трагедию своего собственного я и вместе с тем комедию. Что же ты создаешь при всей твоей духовности, при всей твоей душе, при всем твоем понимании, при всем твоем лучшем, более правильном вкусе?!? Ничего, ничего, ничего! Совсем ничего.

Как можно сравнивать Гофгартен в Иннсбруке или Народный сад в Вене с нашими двумя Парками Ратуши, где каждое дерево представляет собою искусство самой природы?!? Почему это находятся еще люди, которые восхищаются «искусством садов», в то время, как сама природа — лучшая «художница садов»?!? Клумбы с цветами — безвкусное преступление глупого человека! Природа, vita ipsa, руководит нами сама!

Желать выйти замуж, быть обеспеченной, но зато принести в жертву всю свою, для него совершенно неведомую личность, — это преступная подлость. Удовлетворять «потребности» мужа, фотографическим снимком которого вы не можете быть ни в каком отношении, есть преступление перед ним и перед самой собою! Нет, перед ним! Нет, перед самой собою!

Разве ты когда-нибудь интересуешься тем, сколько стоит блюдо, которое ты себе заказываешь; думаешь — ли ты когда-нибудь о том, в состоянии ли я платить это?! Стыдись! Ты хочешь доказать другим, что у тебя хороший друг?!? Фу, стыдись, глупое, преступное дитя! Ты бы могла проявить свою человечность, нет, свое чувство приличия, гораздо в большей мере, если бы ты меня щадила, считалась бы со мной день и ночь! Щадить мужчину, которого любишь, должно стать задачей будущей женщины; до сих пор женская душа была ложно воспитана; проникнутая сознанием своего величия, она задерживала развитие мужчины, мешала ему! Она должна покорно подчиниться его могущим развиться стремлениям, и если, благодаря ее слабым силам, из этого ничего не выйдет, все же у нее будет время пойти в меланхолии, как героиня, своими особыми путями, которые давно уже молча — скрыто—громко, неотвратимо предъявляют свои требования, она сможет тогда уйти от «проклятия повседневной толпы!

Идущий одиноко окружен ореолом; ибо он надеется, что ему удастся привести на свой безусловно верный путь других, прежде всего своим примером. Но это никогда ему не удается.

— Мэди, будь умницей, спичек в рот не бери, они ядовиты!

— М—, М—, дай!

— Мэди, ведь ты маму любишь!

Мэди думает: «Разве это сюда относится?»

— Мэди, мама будет огорчена, если ты не будешь послушной!

— М—, М—!

Она вырывает у нее изо рта спичку. Ребенок в недоумении.

Только тот, кого женщина не хочет, по какой бы то ни было понятной или таинственной причине, может в страданиях понять ее, постичь и оценить, да, презирать и ненавидеть. Все это вместе и есть она!

Легко побеждающий не знает поэзии романтизма, не знает страданий. Покоритель сердец не может быть никогда счастливым или хоть сколько-нибудь удовлетворенным. Ему не дают времени, необходимого для этого медленного, робкого развития. Он побеждает сразу, тьфу! Следовательно, не побеждает совсем.

Общество, в котором мы вращаемся, властно навязывает хорошо воспитанному человеку те формы обхождения, которые этому обществу приятны. Грусть, заботы, сосредоточение на своем собственном я, все это исключается на целые часы. Возможно, что эта вынужденная свобода вечно без устали работающей жизненной машины представляет для некоторых отдых в течение часов. Бетховен, Шуберт, Моцарт, Гуго Вольф в этом не нуждались, для них это было бы «ядом». Нет, это только движение назад.

Слабый человек вспоминает по каждому поводу, что он не должен перегружать свою измученную или хотя бы только переутомленную жизненную машину, иначе он ее преждевременно погубит. Хочет он того или нет, но он останавливается на дороге, ведущей к гибели, и прислушивается к предостерегающему голосу своей собственной измученной машины! Жизненная машина сильного человека, способная все выдержать, никогда его не предостерегает! Но когда он вспомнит о ней, то очень часто время для спасения уже упущено!

Посмотрите на сердечно-больных.

Вдруг ночью, — десятки лет никто того не ожидал — случается первый припадок... и конец!

Генриэтта Г. — «О, я бы могла давно уже выйти замуж, быть обеспеченной. Но я совсем не хочу доказывать кому бы то ни было свои качества, которыми я превосхожу других женщин. Я бы хотела, чтобы постепенно, помимо меня, во мне нашли особенные достоинства. Я не навязываюсь тем, кто не чувствует, не признает во мне особенных качеств. У меня нет способности «играть на сцене». Я, к сожалению, вполне доверяюсь завистливому, злому миру вокруг. Может быть, поэт мне чем-нибудь поможет?!? Я не знаю. На него, во всяком случае, я возлагаю последние надежды на спасение. Другие ждут... чего, этого никто не знает».