ДУША.
Душа человека,
ты растешь только в страданиях,
в них ты углубляешься, крепнешь и даже преуспеваешь по своему.
Почему же ты сопротивляешься страданию, приносящему тебе благословение и человечность?!
Посмотри хорошенько, каковы души, живущие без страданий. Они иссохли без слез, как без росы!
Голодать тяжело, но быть сытым еще тяжелее для человечности, заключенной в тебе!
Мы, девушка, никогда не были так близки, как в тот день, когда я должен был уехать...
Разве тогда, в сознании потери, ты не узнала меня целиком?!
Знала ли ты до того, кто я, кем я был для тебя?!
Чувствовала ли ты невозможность жить без меня?!
С другой стороны, разве это не прекрасно — спастись от самим собой созданной жизненной лжи, уйти от нее, освободиться для нового, лучшего, более правильного существования?!?
Это вечно трусливое стремление сохранить, при всех обстоятельствах, свое внешнее и внутреннее равновесие — представляет собою гнусное клеймо филистеров!
Ради своего спокойствия они жертвуют самими собою.
Ибо только в беспокойстве плохое может превратиться в нечто лучшее.
Не говорите мне о здоровом и нужном «сохранении наличных сил».
Диоген, Сократ могут быть такими, каковы они есть, но вы, другие, миллионы, поспешайте из своих лживых лохмотьев к согревающему солнцу истины!
Если вы застрянете в бессилии на дороге, это все же при вашей бесстыдно-консервативной лености что-то вроде победы!
КРАТКАЯ БИОГРАФИЯ П. Ш.
Пока 21 года.
Она живет без денег и особого положения, действительно, как миллионерша, только в тысячу раз лучше; и это благодаря ее развитому уму, любви к природе, высокой, благородной непритязательности и почти болезненной, безграничной привязанности к старому, больному поэту. Его «брошки», например, по 10-20 крон штука, которые он ей дарит на рождество и к именинам, ценнее для нее, чем все драгоценные камни на этой земле. Хорошая, благородная, вязаная шерстяная душегрейка, скажем, василькового, кофейного или лилового цвета, заменяет ей любую шубу; она ее радует больше, потому что, как она говорит, из-за этой душегрейки ни одно прекрасное животное не потеряло своей жизни, а стрижка не причиняет никакой боли, даже приятна. Природа, уют и ее любимая комната с видом на горячо любимую, снегом покрытую вершину, ее альбом с видами, нечто вроде дневника в фотографиях, «библия» ее поэта, ее модные брошки, цепочки, блузки, пальто, шляпы, все это для нее «благодатный» дар этой жизни, совершенно незаслуженная, «милостивая судьба»! «Почему именно я, не особенно красивая, не особенно привлекательная, при том без единого крейцера денег, живу жизнью миллиардерши, в то время как миллионы, казалось бы, богатых женщин — ?!?»... Никогда никто не давал на этот вопрос верного ответа. Только старый, современный, даже высоко современный писатель почувствовал: «Это объясняется интеллигентностью, именно истинной интеллигентностью. Ты, простая, естественная, на которую создатель надеялся в своем творении тысячи лет. Но они предпочитают идти своими путями, фу, черти!»
Один раз она сказала: «О, я так хотела бы помочь миллионершам не быть нищими».
Тогда современный, даже высоко современный, даже опасно современный, старый больной поэт улыбнулся устало-трагически, коснулся ее головы, покрытой светло-каштановыми, короткими локонами, как у мальчика, и сказал тихо, растроганно: «Детская головка!»
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
(После представления «Gabriel Schillings Fluclht» — Гергардта Гауптмана, в «Немецком Народном Театре», Вена, 19/9—1917).
Милые женщины заботятся о рассеянном, молодом, талантливом художнике?!?
Само собою разумеется, они это выполняют честно и прилично!
Они делают ему подарки, создают для него то, в чем он нуждается для своего искусства, следовательно, на высочайшей вершине его бытия!
Но, видишь ли, дело обстоит немного иначе, они пользуются им для любви, ревности и других подобных эмоций, они эксплуатируют его.
Ни одна женщина не способна оценить «необыкновенного человека», идущего своей священной дорогой, в непонятные дали, или даже в бездну! Каждая женщина унижает в мужчине человека искусства.
Ни одна не скажет, как Брунгильда:
На новые подвиги, милый герой,
Как бы я ни любила, я отпущу тебя!
Ни одна не хочет и не может путем альтруизма и гениального понимания стать святой, самоотверженной, вечной сотрудницей в его святом стремлении к беспощадному искусству, нужному всем, всем!
В них нет «религиозного честолюбия», желания пережить века! Их удовлетворяют планы на год, на день и час!
Но почему же ты, — мужчина, художник, человек — тонешь в этом море?!?
Докажи им лучше, что они не могли тебя любить даже в течение минуты никогда, никогда! Любить художника означает — стараться беззаветно, любовно, с нежностью, помочь ему взбираться на тяжело достижимые, окутанные льдом и туманами вершины его собственной человечности! Да, хотеть этого!
ОСКОЛКИ.
Художественность: мистическая «притягательная сила» женщина должны служить тому, кого она влечет, а не той, к которой стремятся! Мартовские фиалки в еще засыпанном снегом лесу нужны тому, кто радуется, их увидя, но сами по себе они мало значат. Но если бы они могли знать, что они радуют трогательно-романтическую душу?! Да, тогда бы они, вероятно, сами бы могли чувствовать растроганно-романтически, чем они являются для незнакомца! Но если бы они могли это, то они были бы сами поэтами. И не нуждались бы в поэте, который их признавал бы.
***
Сагре diem, кажется, глубочайшее слово: «срывай красоту немногих дарованных тебе дней!» Собственно оно должно было бы звучать еще строже: «Саrре horam! срывай красу каждого часа»! Можно срывать здесь на земле даже и минуты?!? О, да, зрением, слухом, молчанием, углублением, всем, но тогда нужно, чтобы строгая и несколько учительски настроенная судьба даровала «истерию», «сверхвосприятие»! Судьба предписывает: «Ты не должен переутомляться; живи в общем корректно. Это я тебе советую по доброте душевной!»
ПОСЛЕДНЕЕ ВО ВСЕХ ЛЮДСКИХ ОТНОШЕНИЯХ.
Любить человека честно, не сентиментально, а почти рассудительно и естественно — означает, поскольку это вообще возможно (духовно-душевно-экономически-сексуально), дать ему все, что облегчает и украшает его жизнь, и чувствовать себя вознагражденным этим даром. Жертву приносит скорее тот, кто берет, ибо он чувствует себя глубоко одаренным, а тот, кто дает, должен чувствовать, как будто он наладил ростовщическую сделку со своей собственной глубоко удовлетворенной душой! Ту особенную брошь, оксидированное серебро с шестью аметистами, которую я ей преподношу, я дарю только себе; я ведь не мог отказать себе в этом эгоистическом счастье подарить ей эту брошь. Потому все, чего она сама от меня хочет, ждет, желает, требует — к черту; потому что в силу какого-то рабства (фу, мужчина, человек!) я чувствовал себя рабски обязанным, почему-то, проявить в этом свою мужественность!
Только мой подарок может стать подарком для меня самого; иначе начинаются пустые, рабски и бессознательно обязывающие цепи буржуазных условностей. В день рождения своей возлюбленной не дарить ничего до тех пор, пока не найдешь для нее чего-нибудь совсем особенного, это — почти духовная утренняя заря, признак правдивых отношений!
Но не думай, влюбленный, что сознательная забывчивость в день рождения может тебя поднять сразу на высоту «современного развития»! Делай всегда то, чего ты не можешь не сделать по внутреннему побуждению! Аминь!
ГИГИЕНА В ВЕНЕ.
С 9 марта 1917 г., с самого 58 дня моего рождения, я ношу сандалии на босу ногу. С тех пор мои бедные легкие несколько уменьшились, мои бедные, босые ноги не заживают, перенося все «грехи Вены»! Ноги можно мыть ежедневно по десяти раз, но — легкие?!? Начиная с 7 часов утра, все магазины смотрят на тротуары и на улицы, как на место отбросов для пыли, пыльных тряпок, половиков, ковров. «Любимым» собакам троттуары рекомендуются в качестве клозета! Выколачивать пыль на прохожих из окон третьего, второго и других этажей полицией запрещается, но совершать то же самое преступление в первом этаже, следовательно, непосредственнее, очевидно, разрешается; иначе бы этого не делали решительно все! На «само собою разумеющееся приличие» по отношению к своим невинным ближним— незнакомцам—в наши дни нельзя полагаться, здесь драконовские распоряжения с высокими денежными штрафами будут более уместны! Пускать по воздуху уличную пыль и грязь, как это делают наши метельщики улиц, вместо того, чтобы полить улицы водой и обратить всю пыль в безвредную массу, это — тоже преступление по отношению к моим легким и моим босым ногам. Каждое хорошее нововведение влечет само собою более правильные взгляды на консервативные, вкоренившиеся пороки. Наша манера видеть в улице и тротуаре «навозную кучу» есть «гигиеническое преступление»! Не всякий считает своим долгом помочь другому, я же хочу это сделать. Ничто правильное не может быть недостаточно важным, чтобы не стать за это сразу «Дантоном, Маратом, Робеспьером». Я, как уже сказано, могу мыть ноги ежедневно по десяти раз; но вы, наши голые, беззащитные легкие?!? За выколачивание пыльных тряпок на улицу 100 крон в пользу «слепых воинов»! Нет, 200 крон! «Гигиеническая чистота» — это нечто вроде «физиологической гениальности», но Вена ее не имеет. Но зато она имеет «милостивый дар богов», «добродушное безразличие»! В «Народном Парке» лежит слой пыли в несколько сантиметров, который разносится постоянно гуляющей публикой и детьми. Несколько возов прекрасного песка с Дуная могли бы создать настоящий рай, но никто не хочет позаботиться об Этом. Можно только сказать: «Святой Rathauspark и сад вокруг церкви миноритов! Там по крайней мере такой чистый воздух, и нет пыли, насколько это возможно в большом городе! Нужно ходить именно босым, чтобы понять и возненавидеть все преступления по отношению к чужим легким!
