Вопли Бориша, то проклинающие, то умоляющие, становились всё тише, пока не смолкли окончательно. Похоже, он всё-таки сорвал голос и полностью выбился из сил, пытаясь вырваться на свободу. Конечно, запереть его в сарае – идея на первый взгляд подлая. Но что ещё оставалось делать? Психованный молодой папаша ничего бы не изменил. А кабы решился силой отбивать младенца, то и сам получил бы от чернокожих копьё в брюхо. В таком деле истерика не поможет. Так что временное заключение – вынужденная мера, ради его же пользы, поможет спасти Бориша от верной гибели.

Другой вопрос: а захочет ли он жить, потеряв жену, а затем и ребенка? Все-таки личность творческая, ранимая, мало ли что в голову взбредёт…

Надо будет подумать над этим, ведь должен быть какой-то подход к бывшему товарищу. Может ещё удастся достучаться, поговорить, объяснить. Чтоб не остаться лютыми врагами до конца жизни…

Впрочем, одному богу ведомо, кто доживёт до завтра. Да и то… Какому богу? Угасшей для нас имперской звезде? Или требующему младенческих жертв чудовищу - Нгарху? А может спрятавшемуся от людей огровому шишу?

Процессия, выходившая из деревни, оказалась достаточно внушительной – человек пятнадцать, если не больше. И это не считая шедшего впереди Таруя и его черных охранников. Мишек никого с собой не звал, хотел пойти сам, в одиночку, но подобную затею от соседей не скроешь – все как на ладони один у другого. Вот и увязались следом Рафтик с парочкой других мужиков, жена его Нюшка (что за баба - мужу самостоятельно и шагу ступить не даст), как всегда невозмутимая Клюша, да десяток других баб, всхлипывающих горестно и слезливо. Хорошо хоть детей удалось разогнать и запереть по домам.

Мнение о Мишеке у односельчан поменялось очень быстро, буквально за сутки. Начали смотреть искоса, осуждать за спиной. Даже понимая, что он спасает их собственные жизни, люди не могли принять факт, что Мишек добровольно отдаст чужакам новорожденного сыночка своего закадычного приятеля. Тем более сейчас, когда у того беда вдвойне – даже врагу не пожелаешь и сына потерять, и одновременно молодую жену хоронить.

Впервые за много лет в деревне случились такие роды, при которых умерла роженица. Получается, и вправду огров шиш оберегал местных баб. А Мишек истукана якобы разрушил… - ещё один камень в его огород.

А потом и вовсе докатился, хуже некуда… Сегодня на рассвете вломился к Боришу в хату в сопровождении двух высоченных черномордых. Те копьями разогнали визжащих баб, омывавших тело покойной жены, скрутили и затолкали в сарай брыкающегося Бориша. А Мишек тем временем забрал хныкающего малыша, переложив в люльку, которую принёс с собой. Странную такую люльку, скорее напоминавшую по форме детский гробик, чем кроватку.

Символично, конечно. Ведь теперь так оно и выходит, словно новорожденного в этом гробике заживо хоронить несут. В общем, непонятный поступок, жутковатый.

В деревне давно судачили, что у Мишека, кажись, крыша поехала. И каждая новая подобная выходка лишь подтверждала подозрения. Таким, как он, лечиться надо и жить отдельно от прочих, а не за других людей ответ держать перед новой властью.

Что за безумные времена настали…

Оставив деревню позади, похоронная процессия поднялись на пригорок, за которым разворачивалась дорога на Орсию. Раскинувшееся внизу зрелище ошеломило штыряковцев. Опухшие от слез глаза у баб вмиг высохли и расширились от ужаса.

Неисчислимая орда растянулась вдоль дороги, не было видно ни конца ни края бесконечному потоку движущихся зверей, людей и существ смутно их напоминавших. Все они шли на север, стремясь побыстрее добраться до столицы провинции и осадить город.

Но были и те, кому требовался отдых. Они остановилась большим лагерем в поле возле дороги. Развели костры, расставили палатки из шкур и цветастых циновок. В середине этого шумного табора на высокой передвижной платформе возвышался большой черный шатёр. Именно туда и направлялась делегация, возглавляемая Мишеком.

Увиденное настолько поразило сельчан, что народ заколебался, не решаясь продолжить путь. Кто ж в своем уме приблизится к шевелящемуся внизу ужасу, если жить не надоело? Тем более никто силой не гонит – провожать в последний путь новорожденного боришевого сына пошли добровольно. Но теперь это желание как водой смыло, народ остановился, затоптался на месте.

- У меня ж печь растоплена, а детки там одни дома! – всплеснула руками одна из баб, развернулась и кинулась бегом обратно в деревню.

- А мне спину что-то так прихватило… Дальше вы уж сами, без меня…

- Ой, точно, как я забыла! Мне ж надо…

У каждой вдруг находилось неотложное дело. А некоторые просто молча разворачивались и уходили, виновато потупившись.

Замялись Рафтик с Нюшкой, переглядывались, взявшись за руки.

- Возвращайтесь, - сказал Мишек, - вся эта толпа теперь без надобности. Дань уважения отдана, а мой грех на всех делить незачем. Отнесу малыша и отдам сам.

Вскоре все его покинули, только Клюша ещё стояла рядом, стыдливо пряча глаза. Но потом и она начала оправдываться:

- У меня трое детей по лавкам… Батьки нету, если что со мной станет, кто их кормить будет?

- Иди к детям, Клюша, - успокоил Мишек, - и, как вернешься, то Бориша из сарая выпусти. Надеюсь, он сможет меня простить…

Клюша не ответила. Только покачала головой задумчиво, развернулась и пошла догонять остальных.

Мишек проводил взглядом не по-женски широкоплечую фигуру, снова повернулся в сторону дороги. Там уже, наполовину спустившись с пригорка, нетерпеливо махал рукой Таруй. Белое лицо кривилось в недовольной гримасе. Но не потому, что селяне сбежали (они альбиноса сейчас не интересовали), а из-за того, что задерживался Мишек с младенцем.

Голова горела огнём, а холодные руки мелко дрожали. Медленно набирая утренний воздух носом и выпуская ртом, Мишек попытался угомонить шалящие нервы, унять тревогу. Слишком много всего навалилось в последнее время. Удивительно, как до сих пор башка ещё что-то соображает, а руки делают. Слегка восстановившись и успокоившись, парень поспешил вниз. Туда, где раскинулось безбрежное море шумного вражеского воинства.

Пройти в одиночку сквозь орду хищно зыркающих дикарей Мишеку не хватило бы духу. Да и не пропустили бы его так просто. Потому Таруй и сопровождавшие воины расчищали путь, порой окриками, а порой и древками копий. Несмотря на свирепый внешний вид, никто из обиженных в драку не полез – было видно, что жрецов-альбиносов тут боятся и уважают.

Миновав рассевшихся у костров диких южных воинов, пройдя мимо опасных хищников, пускавших из пастей пену и рвущихся с цепи, приблизились к черному шатру. Вблизи он казался еще более высоким и пугающим. Чтобы войти в него, требовалось подняться на колесную платформу, к которой вела приставная лестница.

Рядом лежало несколько шарообразных предметов, вначале показавшихся большими плетёными корзинами. Присмотревшись, Мишек понял, что сделаны они были не из лозы, а как будто из плоти. По спине пробежали мурашки от ужаса и отвращения.

Возле одной из конструкций сидел на корточках лопоухий карлик и смазывал подрагивающие прутья губкой, периодически обмакивая её в миску с кровью.

В том, что это была кровь, Мишек не сомневался – её запахом пропиталось всё вокруг.

Таруй обратился к карлику на каком-то странном непонятном языке. Лопоухий сипло бормотал в ответ, щелкал языком и пожимал плечами. Несколько раз указывал на губку, с которой падали вниз темно-красные капли.

В итоге Таруй плюнул с досадой и сказал Мишеку на имперском:

- Нет свободных клеток. Пойдёшь так, под мою ответственность. Если что-то вздумаешь выкинуть – позавидуешь мёртвым.

- Да я что… Я ж просто…

- Вот именно. Просто войдёшь, остановишься у входа – и жди. Слушай, что тебе скажет великий Нгарх. Не ушами слушай, а… Впрочем, сам поймёшь.

- Ты не пойдёшь со мной? – не то с удивлением, не то с облегчением спросил Мишек.