Диктор продолжал говорить торжественно-спокойным голосом, перечисляя хорошо знакомые Дмитрию имена, с одними он не раз встречался, о других слышал.

— Слепухе… — произнес диктор.

Его собственное имя, произнесенное так торжественно, показалось ему чужим, не относящимся к нему, Слепухе Дмитрию Алексеевичу, старшему мастеру экскаватора Водораздельного строительного района, как говорил диктор…

Он поднялся со стула, с минуту напряженно глядел на репродуктор. Диктор продолжал говорить, но он уже ничего не слышал. Слова слились в сплошной басовый гул. Он посмотрел на жену, та не выдержала и бросилась к нему на грудь…

Внешне все осталось по-прежнему. В понедельник он заторопился и вместе с Иваном Селиверстовым поехал на Волгу, в управление гидростанции. Они постояли в очереди, прошли в кабинет отдела кадров. Там посмотрели бумаги и неожиданно сказали:

— Нам экскаваторщики сейчас не нужны. Все штаты укомплектованы.

— Очень жаль, — ответил Слепуха и пошел к двери.

Они уже дошагали до пристани, строя обширные планы на будущее: «Поедем в Среднюю Азию копать канал или в Сибирь на стройку, нас теперь ничем не запугать», — когда их разговор прервал человек, выскочивший из подъехавшей машины. Слепуха узнал кадровика, с которым только что разговаривал в кабинете.

— Почему не сказали, что вы Герой? — спросил кадровик, подбегая к нему.

— Зачем же я буду себя рекламировать? Я экскаваторщик: в документах об этом сказано. — Слепуха был как будто прежним, но в то же время он стал другим, еще более спокойным и сильным.

— Садитесь в машину, поедем.

— Нас же двое. Селиверстов тоже работать хочет.

— Садитесь оба.

— Но я, учтите, не Герой Труда, — сообщил Иван.

— Орден, правда, и у него есть, — подхватил Слепуха.

— Садитесь, садитесь.

— У вас же мест нет?

— Есть, есть, — поспешно и виновато пояснил кадровик. — Экскаваторщик Анохин, слышали? Ему дело на алименты пришло, так он удрал третьего дня. А хотите, дадим вам совершенно новую машину…

— Кажется, он удрал вовремя, — заметил Слепуха с усмешкой.

На другой день он ходил по участкам. Его увидел главный механик, посадил в «Победу», привез к разгрузочным путям и показал на длинный ряд платформ.

Здесь, за Волгой, все казалось будто новым, лишь бескрайняя степь походила на ту, какая была за Доном три года тому назад, когда Слепуха приехал в Калач. И все, что начиналось наново, чем-то повторяло то, что было на Волго-Доне в начале строительства. И занимался он будто похожими делами. Но сам Слепуха не был прежним. Будучи глубоко убежденным в закономерности случившегося, он вместе с тем был уверен — все, что делал он прежде, на новой работе не может повториться просто: грош цена будет тогда ему. Все теперь должно быть новым и лучшим. Однако каким оно будет, Слепуха не знал.

Больше всего ему хотелось очутиться за рычагами машины, начать крошить, рубить, загребать неподатливую землю, чтобы ощутить свою власть над ней. Но разобранная машина была пока мертва.

Рано утром его разбудил осторожный стук. Недоумевая, кому он нужен в такую рань, Слепуха открыл дверь и от дежурного по управлению узнал: вызывают в Москву, в Кремль.

— Телеграмма еще ночью пришла, — словоохотливо объяснял дежурный, радующийся тому, что он тоже имеет отношение к этому событию. Правительственная, с красной полосой. Срочно, написано, командируйте Героя Социалистического Труда в Москву. Главный механик подписал приказ. Как бухгалтер пришел, я сразу к вам…

Слепуха понял, что именно этого ждал он все дни и что именно эти два слова, такие привычные и простые — Москва, Кремль, — выражают сейчас его самые сокровенные желания.

На секунду мелькнула мысль о монтаже, но Слепуха отогнал ее: она уже мешала ему. Он стремился вперед, в путь.

А когда весь путь — на машине, на глиссере через Волгу, на самолете до Москвы — был проделан, когда он пришел в министерство, ему сказали, что вручение наград состоится лишь 30 сентября, и посоветовали направиться в гостиницу.

— Еще никто не приехал; вы — первый. Так что ждите, отдыхайте.

На девятом этаже гостиницы «Москва» он вошел в комнату, указанную дежурной, и стал обдумывать случившееся. До тридцатого оставалось четверо суток и одна ночь. Надо как-то их прожить. Он помылся, переоделся, поужинал. На это ушло немногим более двух часов. Впереди по-прежнему было четверо суток и одна ночь.

…Он ходил по улицам Москвы, по залам музеев и все время думал: «Теперь надо работать лучше». И тут же спрашивал себя: «А что значит „работать лучше“? Может, ставить новые рекорды? Пусть люди видят, кто такие волгодонцы!»

«А что дальше? — снова спрашивал он себя. — Построить ГЭС и поехать на другую? Нет… Одних рекордов мало. Теперь надо смотреть дальше. Ведь мои помощники — Ваня Селиверстов, Вася Федоров — могут уже работать самостоятельно. Пусть они тоже получат новые экскаваторы и копают сами. А я наберу новый экипаж — молодежь — и начну с ними».

Он тут же взялся за дело. Накупил книг по электротехнике, механике и, сидя на девятом этаже в номере, принялся за составление «Памятки экскаваторщика».

«Основные правила, — писал он, — как принимать смену, как произвести осмотр экскаватора перед работой, как производить загрузку земли в автосамосвалы, как делать прорезь и разрабатывать забой, как ускорить цикл, как работать в зимних условиях».

…Он шагал по площади перед Кремлевским дворцом, разглядывая фасады зданий. Поднялся по устланной коврами лестнице и очутился в просторном зале, где было уже больше ста человек. «Все с Волго-Дона», — подумал Слепуха, замечая знакомые лица.

Открылась дверь. Разговоры стихли. Вошел Председатель Президиума Верховного Совета Николай Михайлович Шверник. Секретарь Президиума начал читать Указ и называть фамилии. Первым вызвали Александрова. Слепуха увидел своего бывшего начальника и стал аплодировать ему. Затем к столу подошел знаменитый начальник Цимлы Барабанов, потом подходили другие.

Вот Симак, сидевший рядом с ним, тяжело встал со своего места и ушел туда…

«Сейчас меня», — затаив дыхание, подумал он и действительно услышал свое имя. Дмитрий Алексеевич встал и на негнущихся ногах пошел вперед. Ему казалось, что он идет слишком долго. «Надо было сесть поближе», — подумал он. Подойдя к столу, он неловкими руками принял большую красную папку, красную коробочку, потом еще одну коробочку.

Отвечая на поздравления Шверника, он протянул руку и посмотрел ему в лицо, потом поблагодарил, хотел сказать что-то еще, но ничего не сказал и пошел обратно, плотно прижимая к себе папку и обе коробочки. За Слепухой пошел Анатолий Усков, начальник большого шагающего.

На своем месте он принялся рассматривать орден Ленина и Золотую Звезду. Потом пришел Усков, достал перочинный нож, и они привинтили медали к пиджакам. Орден Ленина Слепуха прикрепил рядом с орденом Красного Знамени.

Он вынул из папки грамоту, стал читать: «За особо выдающиеся заслуги и самоотверженную работу по строительству…» Перечитал еще раз, задумался. Когда же было это особо выдающееся и самоотверженное? Стал вспоминать. Может быть, это было в марте, в напряженные предпусковые недели? Ночью разыгрался небывалый буран. Густой снег залепил окна кабины, прожекторы, но он продолжал копать. Вдруг что-то случилось: ковш перестал подниматься. Он полез на стрелу: надо было заменить искрошившиеся щетки. Колючий ветер швырял в лицо хлопья снега, пальцы стыли, переставали слушаться. На скользкой стреле под ветром и снегом невозможно было держаться — два раза он скатывался в сугробы. Тогда он приказал помощникам привязать себя ремнями к стреле и, освободив руки, устранил неисправность.

…Может быть, это было раньше, в позапрошлом году, когда он копал котлован для третьего шлюза? На экскаватор неожиданно двинулся оползень, грозя раздавить машину. Трое суток не уходил он с машины, разбрасывая в стороны надвигавшуюся землю. Оползень был остановлен.

А может быть, это было тогда, когда он ездил на соседние участки обмениваться опытом и учил других экономить секунды? А может быть, это было когда-то еще, в каком-то другом случае, который он не мог сейчас вспомнить? Много их было, всяких случаев.