Кто-то крикнул в спину:

— Куда? Там зараженные! — и на этом попытки остановить его прекратились.

Келл задержался на мгновение, прежде чем прыгнуть в горящий дом. Пусть хлипкие деревянные стены только начали заниматься, мужчину обдало волной жара. Лицо и руки нагрелись за считанные секунды, и неимоверных усилий стоило не отступить подальше.

Крик повторился уже намного слабее, хриплый от дыма и боли. Келл потянулся к своей духовной энергии, и пламя перед ним расступилось на краткий миг, пропустило его внутрь постройки и снова сомкнулось за спиной.

Дверь оказалось открытой, но почему-то никто не пытался выбраться. Среди осколков оконного стекла валялся заброшенный с улицы факел, уже пылали занавески, потертый коврик и кухонный стол над ним. Все помещение заволокло дымом, и он с первым же вдохом наполнил внутренности Келла. В горле словно застрял чертополох, из глаз брызнули слезы. Мужчина согнулся в приступе мучительного кашля, который едва не вывернул его кишки наружу. Слезящиеся глаза различили в дальнем конце комнаты силуэт, и Келл рванулся к нему. В этот момент его меньше всего волновала возможность заразиться.

На кровати лежал кто-то — женщина — со впалыми щеками и бледной кожей. Она выглядела сильно истощенной и явно была больна. Она едва повернула голову, чтобы посмотреть на неожиданного гостя. Движения давались ей с трудом, худые как паучьи лапы руки из последних сил цеплялись за грязную сорочку маленькой девочки. Малышка имела истощенный вид, но больной не казалась. Она в страхе жалась к матери, а по щекам не переставая катились крупные слезы.

— Прошу, — хрипло прошептала женщина. Ее голос почти полностью заглушал треск пламени. Келл наклонился поближе, хоть в этом не было необходимости: он и так знал, что она скажет. — Прошу, спаси мою дочь!

Он кивнул, в утешительном жесте сжал женщине руку. Помочь обеим он уже не мог: пламя подступило со всех сторон, о чем явно позаботились местные самопровозглашенные защитники города. Келл поднял девочку на руки и постарался прижать к себе. Она брыкалась и плакала, тянулась к матери, и от ее жалобных криков сердце обливалось кровью. Должно быть, в тот момент Келл был для нее не спасителем, а похитителем, который разлучил мать и дитя.

Келл снова потянулся к духовной энергии, чтобы расчистить путь наружу, но тут прямо перед его носом обрушились потолочные балки, закрывая выход. Мужчина едва успел отскочить. Он почувствовал, как жар опалил волоски на руках и как запузырилась кожа. В панике огляделся. Глаза застилал пот и слезы, и все кругом превратилось в яркое пятно, но все же он заметил окно на противоположной стене. Оно тоже оказалось выбито. Келл выхватил меч и стряхнул остатки стекла со слегка обожженной рамы, потянулся к пламени и приказал ему отступить, пока перелезал через проем с ребенком на руках.

С той стороны уже поджидали местные жители. На их лицах смешались гнев, непонимание и недоумение, которое, очевидно, было вызвано его маленьким фокусом. Но сейчас Келлу не было до этого никакого дела. Его легкие и кожа горели огнем, пусть и не буквально, и хотелось только оказаться как можно дальше от пожара и желательно в ледяной воде. Но при виде этих мужчин и женщин, которые с такой легкостью приговорили несчастную семью к мучительной смерти, в нем взыграла ненависть.

— Зачем ты полез? Это не твое дело! — Звуки казались приглушенными из-за шума крови в ушах.

— Это же ребенок! — выкрикнул Келл в толпу.

— …зараза была в дома…

— Она больная?..

— …теперь он тоже наверняка заразился…

— Они не были больны! — снова закричал Келл, пытаясь перекрыть рев пламени за спиной, гул толпы и стук собственного сердца.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел больных! Это женщина не была заразна, а вы убили ее!

На миг воцарилась тишина, в которой Келл понял, какую только что совершил ошибку. Десятки лиц были обращены к нему, и ни одно из них не выражало дружелюбия. Кто-то наставил на него отломанный черенок лопаты, а в следующий момент Берт подскочил к нему с мечом наголо и многозначительно помахал им перед лицами собравшихся.

— Пора валить.

— Ты чертовски прав, дружище.

Вдвоем они быстро протиснулись сквозь толпу — народ благоразумно пятился при виде сверкающей стали — и что есть сил помчались по плохо освещенной улице в направлении гостиницы. За углом вместе со всеми покупками ждала Нова.

— Они не были больны, — тихо проговорил Келл, прижимая к груди маленькую плачущую девочку. — Простуда или что-то вроде того. Я видел заразу, я бы узнал ее.

Он ожидал услышать упреки в свой адрес или слова протеста, но друзья только печально покосились на девочку.

— Чаще всего людьми движет страх, а не здравый смысл.

— Так что же, теперь они будут убивать любого, кто кашлянет неудачно?

— Будем надеяться, что Инмори скоро покончит с этой болезнью. И тогда снова можно будет кашлять без страха сгореть заживо.

Середина лета теплом не баловала. Опять. Не стоило и надеяться, принимая во внимание неутешительную статистику. Но надежда — это все, что было у Севера. Бьёркин уже и не помнил времен, когда северное лето действительно было теплым, когда хватало одной шерстяной рубахи, чтобы не мерзнуть до самого заката. В те времена он был еще мальчишкой, а с годами воспоминания не становятся отчетливей. Они покрываются все более и более густой пеленой, и в конце концов сложно точно сказать, было ли что-то на самом деле, или это отголосок сна, а может, проекция собственных искаженных представлений.

Но даже то теплое лето из его детства едва ли дотягивает до ранней весны на центральных территориях. Так быть не должно. Каким идиотом надо быть, чтобы не видеть то, что происходит под собственным носом: Север умирает. Ничего не изменится к лучшему, не станет как прежде и даже не останется так, как сейчас. С годами все будет только хуже. Длиннее зимы, холоднее ветры, больше снега и меньше жизни. Спасти этот проклятый леденеющий клочок земли способно только чудо, божественное вмешательство.

— Боги давно покинули Север, — тихо проворчал Бьёркин. — Или им насрать на нас.

— Ты что-то сказал?

Веда, его жена, подняла голову от шитья и теперь хмуро глядела на него выцветшими глазами.

— Ничего. Просто мысли.

Веда хмыкнула и вернулась к работе. Последние солнечные лучи пробивались в комнату мимо вечнозеленой хвои и серых крыш близлежащих построек. Бьёркин засмотрелся на жену. Ее угловатый силуэт на фоне окна словно шаль окутало сияние, седеющие пряди выбились из тугой косы.

— Ну, что ты? — Долгий взгляд мужа не остался для Веды незамеченным. Когда Бьёркин покачал головой, женщина отложила шитье и кивнула на бумаги, которые просматривал король. — Что пишут?

— Ничего хорошего.

Десятки отчетов, и каждый из них вызывал негодование. Бьёркин швырнул бумаги на стол и откинулся в кресле, потирая уставшие глаза. Дом — единственное место, где он мог себе позволить выглядеть тем, кем он являлся: стареющим воином, которого может утомить простое чтение. Веда без лишних слов налила портвейн в два стакана и протянула один из них супругу.

— Что, опять нападения?

— Опять. — Бьёркин сделал первый глоток, покатал напиток на языке. Портвейн имел вкус лета — яркий и сладкий. Потом отпил снова. — Сожгли поле. Двенадцать акров ржи. Поджигателей пока найти не удалось, а это значит, что в скором времени мы лишимся еще одного поля.

— Значит, нужно больше дозорных.

— Нужно. А еще нужен Экко. У него это ловко получается, находить преступников по их следам. В прошлый раз ему хватило трех дней, чтобы переловить группу предателей. Печально осознавать, что, когда он в отъезде, дела в Лорнии почти не сдвигаются с места.

Веда поджала губы и ничего не ответила. Хмурая морщинка пролегала между ее бровей и не разглаживалась, даже когда Веда улыбалась. Но годы совместной жизни научили Бьёркина различать настроение супруги.