Среди них мой брат Грант, который одаривает меня более сочувственной улыбкой. Почему-то мысль о том, что он здесь для этого, неверна.

Все это неправильно.

Желание выползти из кожи вон, сбросить эти туфли и убежать в темноту сводит мои мышцы. Я ищу Уилла в толпе, мальчика, которого я знаю с десяти лет, и моего лучшего друга, но нигде его не нахожу.

Конечно, его бы здесь не было. Несмотря на то, как он должен относиться ко всему этому, я знаю, что это беспокоит его, возможно, даже больше, чем меня. Мы поклялись когда-нибудь пожениться, если ни один из нас еще не женат, но теперь церковь предъявила его права на меня. Хотя я вообще не заинтересована выходить за него замуж, это было бы лучшей альтернативой этому. Не то чтобы это имело значение на данный момент. В тот момент, когда он узнал, что я избрана, он пошел против своих собственных убеждений и завербовался в Легион. Солдат.

Горе заставляет людей совершать безумные поступки, а его самого приковало к четырем годам службы в армии.

В течение многих лет вербовщики уговаривали его присоединиться, и из-за его отказа его семья отвернулась от него.

Я уверена, что с тех пор они открыли ему свои объятия и восхваляют мое имя как причину его внезапной перемены в сердце.

Пока я остаюсь здесь, выполняя свои обязанности, он будет сражаться с мародерами и разбойниками во имя Шолена.

Какой прекрасной парой мы были бы в глазах этого сообщества — храбрым сыном и дочерью-весталкой.

За исключением того, что я буду далека от целомудрия.

В течение следующих пяти лет мне будет поручено строить сообщество, переспав с несколькими мужчинами, женатыми или нет. Что касается церкви, то это не будет считаться прелюбодеянием из-за стоящей за этим миссии. Это дело для большего блага человечества. Когда я не буду трахаться с членами своего сообщества, меня будут отправлять на миссии за стену, чтобы набирать только самых здоровых мужчин из ульев, особенно тех, кто обладает полезными навыками. Меня будут рекламировать как привилегию Шолена, приз за их верность.

По прошествии этих пяти лет мне предоставляется первый выбор воспитания детей, и если я решу этого не делать, их отдадут в очень охотные семьи, в том числе к биологическим отцам. До тех пор их воспитывает церковь.

Моя генетика, способности к обучению и история болезни сделали меня подходящим кандидатом на то, чтобы родить как можно больше детей в течение следующих пяти лет, прежде чем я перестану считаться первоклассной. Это был мой отец, который защищал меня от этого всю свою жизнь, и после его смерти, я стала желанной-это честь для которой мама была более чем счастлива обязать.

Единственная проблема?

По-видимому, я вообще не могу рожать детей — секрет, который моя мать скорее унесла бы не только с собой в могилу, но и с женщиной, которая диагностировала у меня дефект матки. Мою генетику можно считать превосходной, но, по ее мнению, мне дерьмово везет, и это только вопрос времени, когда церковь тоже узнает.

Моя мать следует за мной, как и положено, но также и для того, чтобы убедиться, что я не поддаюсь порыву сбежать. Хотя я была осторожна и не отказываюсь открыто, особенно перед собранием, я не скрывала того факта, что мне это отвратительно. Эта женщина знает меня слишком хорошо, чтобы понять, что если я почувствую себя загнанной в угол, я без колебаний сбегу.

И я определенно чувствую себя загнанной в угол.

Еще одна из Избранных ждет меня, молодая темнокожая девушка, на два года младше, по имени Алия. Я уверена, что улыбка, растянутая на ее лице, — это все для вида, но улыбка, которую носит ее мать, совпадает с улыбкой моей собственной матери. Когда две пожилые женщины пожимают друг другу руки и улыбаются со слезами радости, у меня в животе возникает позыв к рвоте.

Мы ждем посреди дороги третью и самую младшую девочку, Лили, которой, как я предполагаю, всего шестнадцать, и как только мы собираемся, нам требуется добрых десять минут, чтобы дойти до церкви. Каждый шаг давит на меня тяжелым грузом, и хотя это должно быть праздничным парадом, я не могу избавиться от ощущения, что иду навстречу верной смерти.

Когда мы входим, в церкви пахнет тошнотворными благовониями и свежеотшлифованным деревом. Мать Чилсон приветствует нас в нефе, теплая улыбка на ее лице резко контрастирует с ее намерением. Мой взгляд прикован к распятию, свисающему с ее шеи, поверх белой прически и шейного платка на фоне черной, как смоль, лопатки. Ее задачей будет наблюдать за кровью на наших платьях после того, как произойдет освящение, или лишение девственности. И, о, каким это будет празднованием!

За исключением того, что сегодня вечером на моем платье не будет крови. Потому что, не в силах вынести мысли о том, что какой-то морщинистый старик отнимает у меня то, что ему не принадлежит, я умышленно отдала Уиллу свою девственность почти две недели назад. Моя единственная пощечина церкви, прежде чем все сообщество заклеймит меня как недостойную блудницу.

Толпа снаружи заполняет скамьи, вид которой скручивает мои нервы, как влажная тряпка, и я оглядываюсь на свою мать, впитывая остатки этой сияющей гордости, прежде чем правда превратит ее в видение отчаяния, с которым я стала знакома за последние месяцы.

Не могу сказать, что произойдет после этого, учитывая, что я никогда не пытался бросить вызов женщине до такой степени.

Меня и двух других девушек ведут в комнату в задней части церкви, где у стены в коридоре, за дверью, стоит скамья. Дверь, которая ведет в комнату, где бесплодный пастор ждет, чтобы разорвать нашу девственную плеву. Чтобы подтвердить, что все мы девственницы.

Нэн всегда высмеивала эту церемонию, называя ее устаревшим проявлением человеческого невежества и преследований. Половина этого сообщества называла ее ведьмой, включая мою мать, хотя она никогда бы в этом не призналась. Если бы не мой отец, ее единственный сын, и его высокое положение, я уверена, что все они подали бы прошение о том, чтобы ее вздернули и сожгли на костре.

Матушка Чилсон велит нам сесть на скамейку, а сама берет Алию за руку и ведет ее в комнату, как будто она не какая-нибудь прославленная содержательница борделя.

Боже, мое сердце колотится о ребра с яростью животного в клетке.

Матушка Чилсон выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Секундой позже тихие всхлипы доносятся сквозь усталое дерево. Я вспоминаю те же звуки, что были всего несколько недель назад, только мои были пропитаны заботой и состраданием, и что более важно, свободой воли.

Проходят минуты, прежде чем с другой стороны двери раздается звонок, и матушка Чилсон открывает ее,

снова исчезает в комнате.

Потирая потные руки на коленях, я делаю холодный глоток, в груди у меня пусто.

В дверях появляется Алия, блестящая слеза стекает по ее щеке, привлекая мое внимание, когда матушка Чилсон ведет ее за руку к другому концу скамейки. Когда она проходит мимо, я замечаю пятна ярко-красной крови на ткани ее платья, и мои руки сжимаются в кулаки.

Как это стало приемлемым? Кто решил, что осквернять девушек таким способом нормально?

Теплая кожа касается моей руки, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, что матушка Чилсон смотрит на меня сверху вниз с той же гордостью, что и любая другая мать сегодня вечером.

Отвратительно.

Она поднимает меня на ноги, и когда я оглядываюсь и вижу, что Алия прячет лицо в ладонях, я отдергиваю руку. Теплота в выражении лица матушки Чилсон становится жестче.

— Пришло время, дитя. Давай не будем откладывать церемонию.

Нет. Мы не должны откладывать растление молодых девушек.

Это не та церковь, которую я посещала в детстве. Это не тот Бог, которого я полюбила. Это культ. Ни Бог, ни Отец не сочли бы это приемлемым.

Новое религиозное движение началось около семи лет назад, после смерти отца Джеймса и прихода нового пастора. Оно стало гораздо более политическим, а его цель — более неясной.

Сомнительно, но возможно, только для меня.