Хватая две банки тушенки с говядиной, я улыбаюсь перспективе что-нибудь съесть, несмотря на то, что умираю с голоду.

Тяжелый удар эхом разносится по дому, и я вздрагиваю, роняя одну из банок на пол, чуть не задев палец ноги.

Я направляюсь к комнатам, куда отважился уйти Титус, и нахожу его в одной из них в самой задней части дома. На кровати распростерто тело скелета, почерневшее от разложения.

На нем нет следов или каких-либо указаний на то, что он умер от насилия или травмы. Возможно, только от старости.

Или одиночество.

— Он заперся в комнате. Я предполагаю, чтобы собака его не съела. Титус протягивает мне лист бумаги, на котором выцветшими чернилами нацарапана записка.

— Я не могу это прочесть.

Я мгновение изучаю слова на странице, едва в состоянии разобрать несколько, которые в контексте передают суть послания.

— Здесь говорится всем путешественникам: чувствуйте себя как дома. Благослови Бог.

Принято. Я положил записку на кровать рядом с останками мужчины.

— Я удивлена, что никто из людей из улья, которых мы видели там, не нашел это место.

— Они держались подальше.

— Почему?

— Он проклят. Это символ, вырезанный на дереве перед входом.

— Это не имеет смысла. Он приглашает путешественников в дом, который, по его мнению, проклят?

Он роется в ящике ночного столика, где лежит только Библия.

— Он не вырезал этот символ. Если мне нужно было угадать, кто-то нашел это место, захотел предъявить на него права, поэтому они сделали это, чтобы держать других подальше.

— Тогда они могут вернуться.

— Если только они не были убиты. В любом случае, мы останемся здесь. Он засовывает нож в карман и набрасывает края постельного белья на разлагающееся тело.

— Что ты делаешь?

— Собираюсь сжечь, а затем похоронить его. Или ты надеялся обняться с ним сегодня вечером?

— Если бы я хотела обнять труп, я бы свернулся калачиком рядом с тобой прошлой ночью.

Фыркнув, Титус с легкостью поднимает тело с кровати.

— Думаю, тебе нужно найти какую-нибудь еду, чтобы набить свой рот, Вайпер.

— Так уж получилось, что у меня уже есть. Я поднимаю единственную банку консерв, которую не уронила.

— Я приготовлю завтрак.

Мышь пробегает по полу, и я отскакиваю назад, чуть не роняя вторую банку.

— В этом доме много еды.

— Я скорее умру с голоду, чем съем грязную мышь.

Перекинув труп через плечо, он останавливается рядом со мной и бросает взгляд на банку и обратно.

— Как ты думаешь, из чего сделаны мясные консервы?

Я хмурюсь, глядя на выцветшую картинку с красными кусочками на этикетке банки, и провожаю его взглядом, когда он выходит из комнаты с телом.

— Это не мышиное мясо, — бормочу я.

Несмотря на голод, я игнорирую свой урчащий желудок, чтобы исследовать соседнюю комнату, которая немного меньше. На стенах в ней висят картины. Одна из них — белая лошадь на сером фоне, под которой написаны Deftones. Другая — очертания человека с поднятым кулаком и яростью против машины. На комоде рядом с деревянной кроватью стоит выцветшая фотография в рамке. Мальчик, которому на вид не больше тринадцати, держит рыбу на леске рядом с ручьем, где мы с Титом остановились за водой. Рядом с ним мужчина постарше склоняется к нему, обнимая его за плечи. Подтянутый, мускулистый мужчина, возможно, размером с Титуса, который гордо улыбается. И Юма гораздо меньшего размера, с оттопыренным языком.

Я поднимаю взгляд к окну напротив меня, за которым Титус вонзает лопату в землю рядом с двумя подпертыми крестами, где, как я предполагаю, похоронен сын этого человека и, возможно, его жена.

Холмы заросли травой.

В этом месте ощущается безвременье. Как будто оно оставалось нетронутым долгое время после Драги.

Дальнейшие блуждания приводят меня на кухню, и я ставлю банку тушонки на столешницу, пока осматриваю плиту.

Электрическая.

Странно.

Выходя из дома, я отступаю достаточно далеко, чтобы осмотреть его крышу, и нахожу там солнечную панель. Просека над головой дает ровно столько солнечного света, чтобы поддерживать ее в рабочем состоянии.

Покрытый пылью и упавшими ветками, он нуждается в очистке, чтобы нормально работать, но приступ возбуждения заставляет меня бежать обратно в дом. Я поворачиваю ручку плиты и вижу, что конфорки загораются оранжевым.

— Ты издеваешься надо мной! Я хлопаю в ладоши от смеха и роюсь в ящиках в поисках чего-нибудь, чем можно открыть банку с едой. Однажды мой отец привез из Мертвых земель банку ананасов и с помощью портативного приспособления снял с нее крышку. Я смутно припоминаю, как это выглядит, когда обыскиваю кухню, и нахожу это в ящике с посудой, а также ложку для перемешивания. В другом шкафу можно найти кастрюлю — все это удобно хранить, совсем как на одной из кухонь в Шолене.

Пока еда разогревается на сковороде, я достаю тарелки из одного из шкафов.

Неестественный запах мяса вызывает волну тошноты, булькающей у меня в животе, и просто устанавливает

вовремя ставлю посуду на столешницу, я бегу к раковине и выливаю большую часть жидкости в ее таз.

Еще один поток брызгает на нержавеющую сталь, собираясь в слизистую лужицу, которая стекает в канализацию. Как бы мне ни хотелось это отрицать, симптомы беременности, похоже, поднимают свои уродливые головы.

Проглатывая второй комок в горле, я наклоняюсь к шкафу внизу, нахожу трубку, торчащую из отверстия в стене. Заглядывая в окно над раковиной, я слежу за траекторией шланга, ведущего к массивному резервуару, установленному на земле, из которого торчит воронка. Я предполагаю, что именно там собирается дождевая вода.

Система водоснабжения.

Пить, конечно, нельзя, если только не прокипятить.

Я поворачиваю рычажок на кране, и вода неохотно льется из крана, желтоватая жидкость расплескивается по остаткам моей рвоты, смывая ее в канализацию. Я беру один из горшков побольше, чтобы набрать воды, наполняю его почти до краев и несу на плиту, чтобы вскипятить для питья.

Тушеная говядина шипит на сковороде, продолжая готовиться на слабом огне, и я быстро перемешиваю ее, прежде чем отправиться в комнату напротив комнаты мальчика.

Ванная комната.

Простая и маленькая, в ней нет ничего, кроме унитаза, ванны и раковины.

Включение крана в раковине вызывает такое же пыхтение и дребезжание труб, прежде чем вытекает желтоватая жидкость. Если я вскипячу еще воды, то смогу наполнить ванну позже.

Боже, мне бы не помешал одна.

Возвращаясь на кухню, я прикрываю нос от запаха еды, но неаппетитная она или нет, я все равно ее ем.

К тому времени, как Титус входит в дом с Юмой на буксире, еда готова, и я накрываю для него тарелку.

— Я убрал солнечные батареи с крыши. Нашел грузовик на заднем дворе. Отличный. Хотя топливо никуда не годится. Нам придется найти улей для рейда.

— Рейд? Почему рейд? Я ложкой выкладываю тушонку себе на тарелку, стараясь не думать о более раннем комментарии Титуса о мыши.

— Нам нечем торговать. Они не собираются добровольно отдавать топливо по доброте душевной.

Еда есть, но, конечно, ее недостаточно, чтобы накормить целый улей.

— У нас есть немного времени. А пока давай затаимся на несколько дней.

Кивнув, я зажимаю нос и беру первый кусочек еды.

Нахмурившись, Титус наблюдает за мной, зачерпывая немного еды ложкой, прежде чем нелюбезно отправить ее в рот.

— Я не выношу этого запаха, но я слишком голодна, чтобы обращать на это внимание. И твой маленький комментарий не помог.

Он бросает ложку на пол, где Юма быстро проглатывает ее дочиста.

— Я думала, тебе не нравится делиться едой с дворнягой.

— Это ненастоящая еда. Это помои.

— Ты уже оскорбляешь мою стряпню. Приношу свои извинения, если это не по вкусу, — шучу я, откусывая еще кусочек. — Честно говоря, я не могу поверить, что раньше люди ели мясо из консервов. Это кажется неправильным.