— Оставайся на месте, — говорит он, игнорируя мой вопрос.
— Если появятся львы, кричи.
— Чтобы отпугнуть их?
— Чтобы предупредить меня, что на ужин будет горный лев.
— Верно. Итак, ты побежишь обратно сюда, чтобы, что… поохотиться на него голыми руками?
— Да.
— Неужели?
— Я вернусь.
Пыхтя, я подтягиваю колени и смотрю, как он взбирается по скалам горы к лесу, на который он указал минуту назад. Пот блестит на его обнаженной спине, подчеркивая массивные мышцы, которые напрягаются при подъеме. Иисус в комбинезоне, неужели все, что он делает, должно так отвлекать?
Нахмурившись, я трясу головой от этих мыслей, переключая свое внимание на огонь. Глупо. Он убил моего друга. Свернул ему шею, как будто для него это ничего не значило. Так быстро, что Уилл, вероятно, даже не заметил, как это произошло. Я говорю себе, что он сделал это из злонамеренных и жестоких побуждений, но внутри меня есть тихий придирчивый голос, который знает, что это неправда. Если бы это было так, он заставил бы Уилла страдать. Мог бы легко сломать каждую кость в его теле, медленно, как приказала ему Агата.
И кто знает, что Ремус и Агата вместе взятые сделали бы с Уиллом вместо этого.
Я хватаю с земли веточку, рисую серию вложенных кругов, в то время как в моей голове воспроизводятся все жестокости, которым он мог подвергнуться, включая ту, от которой пострадал Джарвис с кипящей жидкостью. Нет, быстрая смерть была гораздо менее болезненной. Жаль, что Агата заставила его рассказать ей о нас двоих, поскольку я планировала использовать свою фальшивую девственность в качестве разменной монеты за свободу Уилла, если до этого дойдет.
Мы с Уиллом не то чтобы были любовниками. Мы были друзьями. Наша любовь друг к другу была практичной и уходила корнями в давнюю историю, которая восходила к начальной школе. Делиться с ним собой было и неловко, и легко, и ни капельки не романтично.
Я на мгновение отвожу взгляд от пламени, и когда я перевожу свое внимание вниз, туда, где я бездумно рисовал последние пару минут, меня охватывает паника, когда я вижу, что написал на грязи «Титус».
Быстро соскребая его, я бросаю веточку в разгорающийся костер и кладу подбородок на согнутые колени, но замеченное движение краем глаза прерывает мои мысли, и я поворачиваю голову в том направлении.
По скале ползет тень, размером, возможно, со льва, хотя я никогда не встречала ни одного лично. Сглотнув, я отступаю к каменной стене позади себя, делая все возможное, чтобы оставаться вне поля зрения. Тень снова скрывается, и по мере того, как она приближается, становится ясно, что это определенно животное на четвереньках.
Каждый мускул в моем теле умоляет меня закричать, пока он, слегка прихрамывая, крадется за угол.
— Нет, нет, нет, нет, — шепчу я, разводя руки по обе стороны от себя.
Мое сердце колотится в груди, пока тень обретает форму. Серый мех. Острые зубы. Заостренная морда и торчащие уши. Слишком большой. Слишком большой, чтобы быть собакой.
Может быть, волк?
О, Боже мой.
— Т… Т… Титус. Мой голос звучит как хриплый шепот, а не вопль, мои глаза прикованы к животному, которое сидит напротив меня, его язык облизывает отбивные. Я стараюсь не представлять, как эти огромные резцы протыкают мою кожу, отрывая куски мяса, которые он, вероятно, заберет обратно в свое маленькое логово волков, где мной будут делиться, как на пиру в честь Дня благодарения.
Я тяжело сглатываю, и что-то, свисающее с его шеи, привлекает мое внимание. Прищурившись, я фокусируюсь на слове, вырезанном на маленьком деревянном квадрате, прикрепленном к его горлу.
— Юма?
В ту секунду, когда я произношу это слово, волкодав садится на задние лапы, вывалив язык в сторону в какой-то странной улыбке. Виляние хвостом говорит о том, что животное счастливо?
— Тебя зовут Юма?
Собака откидывает голову назад и издает странный горловой звук. Этот звук заставляет меня хихикать, расслабляя мышцы.
— Ты дружелюбный или здесь, потому что умираешь с голоду?
Еще один необычный звук из его горла, и собака делает шаг вперед, затем лает, посылая еще один толчок, от которого вздрагивают мои мышцы.
Опускаясь на колени, я осторожно протягиваю руку, представляя, как эта штука отрывает один из моих пальцев. Его морда приподнимается в оскале, и я колеблюсь, но на самом деле он не рычит, просто издает какой-то рокочущий звук.
Я снова тянусь. Он рычит, но не рычит, и моя рука дрожит, как осиновый лист, чем ближе я к нему подхожу.
Когда мой палец наконец соприкасается с его шерстью, он слегка дергается и снова рычит, но не двигается.
Я провожу рукой по его грубой шерсти, наблюдая, как его губа опускается обратно над этими устрашающими зубами.
Он ложится на живот рядом с огнем, в то время как я продолжаю гладить его мех.
— Ты ужасно большой, чтобы быть чьим-то домашним животным.
Глаза собаки тяжелеют, как будто я попала в нужное место у нее за ушами.
— Где твой хозяин? Он где-то рядом?
И снова язык волкодава скользит по этим отбивным, и я задаюсь вопросом, насколько голодным он должен быть, чтобы подумать о том, чтобы съесть меня. Мои мысли возвращаются к словам Титуса о том, что здесь достаточно еды, чтобы меня не съел лев. Через несколько минут собака заваливается на бок, и тогда я вижу то, что, как я подозреваю, могло привести ее ко мне. Из подушечки его лапы торчит ржавый гвоздь, возможно, из-под обломков заброшенного улья.
Из раны сочится кровь, и когда я берусь за ее конец, собака скулит, втягивая лапу внутрь.
— Я могу убрать это, если ты мне позволишь. Но ты должен пообещать мне, что не укусишь меня в процессе.
Собака снова фыркает и скулит, лежа неподвижно, как бы предлагая разрешение.
Нервничая, я потираю пальцы друг о друга, не сводя глаз с собаки. Дома у нас была одна или две бездомные собаки, с которыми я познакомилась. Узнал их характеры настолько, что смогла распознать мои границы. Я ничего не знаю об этой собаке. И тот факт, что это явно не обычная домашняя разновидность, делает ее еще более опасной.
Положив одну руку на его ножку, я беру шляпку гвоздя и дергаю.
Раз, два …
Один сильный рывок, и собака взвизгивает, звук отскакивает от каменных стен. Собака выпрямляется, и я показываю ей выбитый гвоздь, чтобы он увидел.
— Нет, нет! Смотри! Я поняла! Он вытащен, хорошо? Гвоздь вытащен!
Собака зализывает раненую лапу, и я бросаю гвоздь в пламя.
Теплый влажный язык на моей руке пугает меня, и я отскакиваю. С улыбкой я глажу его по макушке и снова чешу в том месте за ухом.
— Все лучше?
Собака рычит в ответ, и я отшатываюсь на волне страха.
Он отводит свое внимание от меня, к массивной тени, надвигающейся на скалу.
Оказавшись в поле зрения, Титус резко останавливается и тянется к ножу на боку, медленно вытаскивая его из штанов.
— Нет. Подожди. Мой голос едва слышен за рычанием, когда Юма вскакивает на ноги и встает спиной ко мне, шерсть торчком.
— Это Юма. Чье-то домашнее животное.
— И он будет прекрасным ужином.
При этих словах я вскакиваю на ноги, принимая ту же защитную стойку, что и собака.
— Черт возьми, ты этого не сделаешь!
— Это волк. Когда он достаточно проголодается, он с радостью съест тебя в качестве ужина.
— Он был ранен. Я помогла ему. Конечно, есть какой-то волчий кодекс чести.
— Здесь нет кодекса чести. На случай, если ты пропустила тела в заброшенном лагере.
Глаза Титуса хмурятся, нож все еще зажат в его руке, он готов к нападению. Именно тогда я замечаю двух кроликов, свисающих с другой его руки.
Собака, кажется, тоже это замечает, поскольку она садится на задние лапы, и ее язык снова скользит по губам.
Убирая нож в ножны, Титус пересекает лагерь по другую сторону костра, где берет две поленья подлиннее, натирает их небольшим количеством воды из своей фляги, а затем раскладывает на земле перед собой убитых животных. С ножом в руке он обрезает кончики палочек до острых кончиков и откладывает их в сторону. Когда он хватает кролика, он держит его перед собой и вспарывает грудную клетку животного до самого живота. Хлопающий звук заставляет меня нахмуриться, прямо перед тем, как что-то падает с приклада на землю. Разинув рот, я изучаю кучу окровавленной крови, которая, похоже, является его внутренностями, и прижимаю тыльную сторону ладони к губам — это все, что я могу сделать, чтобы меня не вырвало при виде этого.
