— Доброе утро, Соня.

— Доброе утро. Я не спускаю глаз с птицы, наблюдая за каждым движением руки Ремуса по ее перьям.

— Она, эм… не полностью исцелилась. Я подозреваю, что ей нужен отдых.

— Ты ухаживаешь за животными так же, как и за людьми.

— Да, я заботилась о случайных животных.

— Неудивительно, что ты так искусна в обращении с Титом. Я слышал, что его раны заживают довольно хорошо. Конечно, его альфа-гены определенно помогают, я уверен.

— Альфа? Я … У меня сложилось впечатление, что последний из Альф был захвачен Легионом. Общеизвестно, что последние пару лет Легион охотился на бывших солдат Калико. Я знаю это, потому что мой отец был ответственен за их поимку в Мертвых Землях.

Если то, что говорит Ремус, правда, тогда все, в чем я сомневалась и подозревала о Тите, теперь имеет смысл. Повязка на его горле. То, как он боролся с мутацией так легко, как будто его обучали. Я слышала, что они были разработаны Легионом как средство защиты от Рейтеров. Генетически модифицированный, обладающий силой, ловкостью и скоростью для устранения опасных угроз.

Единственная проблема в том, что они рассматривали офицеров Легиона как угрозу и быстро обратились против них.

— Откуда у тебя такая информация? Постоянная понимающая улыбка на лице Ремуса всегда сводит меня с ума от его вопросов.

Я очень тщательно обдумываю свои следующие слова, прежде чем ответить.

— Друг моего отца — офицер легиона. Это знание может сделать меня либо другом, либо врагом. Мародеры — враги, и поэтому такая связь может считаться достойной смерти, но тогда зачем оставлять Уилла в живых? Он должен каким-то образом видеть в нем ценность.

— Это так? Так случилось, что у меня в камере находится захваченный офицер Легиона.

— О?

— Возможно, ты его знаешь. Он известен под именем Уилл.

— Есть несколько кадетов Легиона.

— Я никогда не упоминал, что он был кадетом.

— Я знаю офицеров, и я не узнаю его имени, поэтому предположила. Прочищая горло, я продолжаю наблюдать, как он гладит птицу.

— Вам также удалось захватить Альфу. Впечатляет. Я слышала, что они не ходят уступать очень легко.

— Как и любому зверю, ему просто нужен правильный яд. Титус был почти мертв, когда я принес его сюда.

На самом деле, я чуть не сбросил его со скалы, думая, что он не выживет, но Лизбет, благослови господь ее сердце, помогла с лекарством. Спасла ему жизнь! Признаюсь, я мало что знаю о них, кроме того, что они сражаются как львы. Это вроде как иметь собственного экзотического животного.

— Я тоже мало что знаю о них. Мы только слышали, что они дикие. Непредсказуемые. И ополчились на своих хозяев.

— Не нужно беспокоиться об этом. Я уверен, ты можешь подтвердить, что с заботливой рукой приходит доверие.

— Да, я могу. Возможно, вы могли бы рассмотреть раскладушки для их камер. Я уверена, что бетон становится очень неудобным.

— Возможно, я так и сделаю, моя сострадательная голубка.

К тому времени, как я покину это место, при условии, что выберусь отсюда живой, я собираюсь выжечь это ужасное прозвище прямо из моего черепа.

— Пойдем, я бы хотел, чтобы ты прогулялась со мной перед завтраком. Поднимаясь на ноги, он сжимает птицу одной рукой, и она пронзительно кричит, когда он, кажется, нажимает на ее повязку.

— Упс, — говорит он, и мои мышцы горят от желания врезать ему в челюсть.

— Я могу вернуть ее в постель.

— Нет. Мне нравится, когда я ее глажу. Это успокаивает. И я уверен, что ей не помешало бы немного свежего воздуха.

В этих камерах, как правило, сыро и душно.

Он выводит нас из камеры в заднюю часть тюрьмы, куда я еще не отваживалась заходить. За дверью находится внутренний двор, который, должно быть, когда-то был местом для посещения, учитывая окружающий его высокий забор и скамейки под деревьями. На поляне массивная фигура растягивается в лучах солнечного света, запрокидывая голову назад, как будто хочет впитать его. Широкая мускулистая спина перемещается и сгибается, и я замечаю, что с него сняли кандалы. При виде него снова возникает это дурацкое ощущение трепета, и я прочищаю горло от щекотки в груди.

Позади него двое охранников, одним из которых является Том, без особого энтузиазма держат оружие, как будто их не беспокоит Альфа, который может свернуть им шеи, как одуванчик.

Мне сказали, что именно так был убит мой отец.

Когда Джек привел Альфу-нарушителя, которого считали последним из существующих, обратно в Шолен, моей матери, брату и мне была предоставлена возможность посмотреть в глаза убийце моего отца и определить его судьбу. Моя мать, всегда добрая христианка, решила сохранить ему жизнь в обмен на пожизненное заключение, и поэтому они держали его в подземном резервуаре, где он никогда больше не увидит солнечного света. Лично я бы предпочла, чтобы его убили, но я полагаю, что сейчас он страдает за свои преступления больше, чем когда-либо могла предложить быстрая смерть.

Мой отец всегда называл их бездушными существами, которым не хватает сочувствия и эмоций. Человеческие машины, созданные для убийства по команде. Его рассказы об охоте на них в Мертвых землях всегда вызывали у меня страх перед зверями, и если бы я знала, что они все еще бродят поблизости, я, возможно, была бы более осторожна с Титусом. Даже в цепях.

Но мой отец тоже так отзывался о цыганах. Дикарям, по его мнению, повезло с возможностью жить в таком сообществе, как Шолен. Я горячо любила своего отца, но даже он не был застрахован от невежества, которое преследовало мое детство, как я узнала, подружившись с несколькими цыганами и обнаружив, что они умные, заботливые люди. Да, в этой связке были плохие яблоки, как и в любой группе людей, и, возможно, так было в случае с Альфой, который убил моего отца. Возможно, он был плохим яблоком.

Джек сказал мне, что несколько неучтенных Альф сбежали на восток, а все остальные в этом районе были захвачена в плен или убиты на месте. Я не сомневаюсь, что Ремус говорит правду о Тите, основываясь на том, что я видела на арене. Он Альфа.

Та же порода, которая убила моего отца и бесчисленное множество других Легионов.

Но все ли они бессердечные машины для убийства?

Когда мы проходим мимо, Титус отворачивается в сторону, его квадратная челюсть двигается, как будто он обдумывает нападение прямо сейчас. Меня бесит, что первое, что я замечаю, это то, как солнечный свет переливается на его коже, подчеркивая выступы и впадины его резного тела.

Рядом с ним Уилл сидит, сгорбившись, на одной из скамеек, выглядя меньше, более хрупким, чем я помню. Или, может быть, это только по сравнению с ним он выглядит таким. Голод взял свое, это видно по изможденному сужающемуся лицу и костям, торчащим там, где раньше были мышцы.

Низко опустив голову, Уилл не обращает на меня внимания, когда Ремус ведет меня на противоположную сторону двора, к дверному проему другого, гораздо меньшего здания.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе, что случилось с последней, кто был на твоем месте?

— Нет. Хотя, интересно, скоро ли я узнаю.

— Тоже из Шолена. Правда, не дочь. Далеко не такая чистая, как ты, но изгой. Дерзкая, как всегда. Рыжеволосая, ты знаешь. Я предпочитаю блондинок, но здесь мне не из чего выбирать.

Прошедшее время, которое он использует, создает у меня впечатление, что она мертва.

— Она была из Шолена? Значит, моего возраста?

— Примерно, да. Мы нашли ее прячущейся в улье, где мы пытались наладить торговлю. Она, по-видимому, избежала транспортировки в монастырь.

Как неудачно для нее. Я предполагаю, что лучше всего ей жилось бы в улье. Я слышала, что в основном это семьи, которые не известны тем, что принимают странников, но, возможно, то, что она женщина, давало ей некоторое преимущество.

— Вам что-нибудь говорит имя Линдси Джеймс?

При звуке ее имени у меня по спине пробегают мурашки льда. Мать Чилсон впервые заговорила о ней в тот день, когда меня должны были приговорить за убийство отца Парсонса. Линдси Джеймс — это имя, распространенное в церкви, как пример того, что происходит с правильно исправившимися девочками. История заключалась в том, что она соблазнила одного из женатых офицеров Легиона, очень похожа на Гвен, и после нескольких месяцев в монастыре ей была предоставлена свобода вернуться в Шолен. По словам матери Чилсон, она отказалась и решила следовать своим религиозным обетам, чтобы стать монахиней. Я все еще вижу гордость, сиявшую в глазах матушки Чилсон, когда она говорила о девочке.