Мы подходим к входной двери, и я медленно поворачиваю ручку, приоткрывая дверь, чтобы заглянуть в темное фойе. Несмотря на то, что папа довольно крепко спит, я не собираюсь рисковать. Прижав палец к моим сжатым губам, я даю знак Шестому двигаться тихо, и когда он заходит в дом, я закрываю за ним дверь.

Он поднимает голову, его взгляд скользит по всему, пока мы поднимаемся по лестнице на второй этаж.

Глухой стук останавливает мои шаги, и я замираю.

Без дальнейших звуков я продолжаю, ведя Шестого в свою спальню.

Оказавшись внутри, я закрываю дверь за Шестым и прислоняюсь головой к панели.

Дыши.

Вся прогулка была пронизана ужасающей перспективой быть пойманной, вплоть до этого самого момента, когда линия напряжения, сжимающая мою шею, наконец, смягчается облегчением.

Когда я отворачиваюсь от двери, Шестой прижимает мою подушку к своему лицу, его грудь наполняется глубокими вдохами, как будто он не может насытиться моим запахом. Лицо все еще уткнуто в ткань, следы на голове слева, потом справа.

Капли крови разбрызгиваются по полу, и я следую за ними туда, где он стоит, осматривая его в поисках источника. Из его руки сочится кровь, и я протягиваю ее, замечая маленькие красные точки на своей наволочке. На его ладони длинная рана, я предполагаю, царапина от лазания, но ее тяжесть заставляет меня думать, что он, возможно, открыл уже имеющуюся рану там.

Я веду его в ванную, где я уже наполнила раковину водой ранее, до отключения электричества. Достаю из шкафа мочалку, макаю ее в охлажденную жидкость и промокаю его рану, обнажая то, что определенно является существующей раной. Я очищаю ее и накладываю сверху марлю, закрепляя ее скотчем.

Окунув тряпку во второй раз, я выжимаю кровавую воду в ванну, затем снова смачиваю ее, прежде чем смыть грязь с его рук.

Склонив голову, вытянув руки перед собой, он наблюдает, как я смываю грязь. Его запах напоминает мне о скрежещущих шестеренках и искрении металла о металл. Легкий запах тела пробивается сквозь твердый железный запах его кожи, и я добавляю немного лавандового мыла в тряпку, очищая его руки и ноги, насколько это в моих силах на данный момент. Завтра я помогу ему принять душ, но сегодня я просто хочу смыть немного грязи. Когда я смываю мыло с его рук, он подносит их к лицу, нюхая собственную кожу. Он хватает мои руки, подносит их к своему носу и закрывает глаза, как будто на мгновение потерялся.

Я беру подушку, которую он схватил ранее, и хватаю одеяло из шкафа, раскладывая их на полу под моей кроватью.

— На случай, если папа проснется ночью, — шепчу я, приподнимая край кровати, чтобы он мог забраться под нее.

Шестой как раз подходит под меня, и когда он поворачивается на бок, его плечо трется о нижнюю часть моей кровати. Лежа спиной ко мне, он сворачивается калачиком, и я позволяю ткани упасть.

— Спокойной ночи, Шестой, — говорю я, забираясь в постель.

Мое тело так измучено всем этим стрессом, что умоляет меня уснуть, но я не могу. Потому что у меня под кроватью мальчик. Не мальчик. Мужчина.

Тот, кто вполне мог изнасиловать или убить меня ночью. Тоже легко, так как он огромный.

Тот, кто ходит среди Рейтеров, и чьи мускулы могли бы соперничать с любым из мужчин на этой стороне.

Я вполне могу быть мертва к утру, но это не имеет значения.

Потому что сегодня вечером я спасла мальчика.

***

Тихие всхлипы проникают в пустоту моего разума, и когда я концентрируюсь, все мои чувства сразу возвращаются ко мне. Я открываю глаза в темноте, и тяжелый удар об изножье моей кровати заставляет меня резко выпрямиться. Моя голова мотается взад-вперед, выискивая монстров, которые, я уверена, проломили стену, и когда очередной всхлип тянет мое внимание вниз, под кровать, воспоминания просачиваются, как медленная капелька.

Шесть.

Я соскальзываю с кровати и тихонько приподнимаю юбку кровати. Шестой лежит, отвернувшись от меня, его тело свернулось в тугой комок, дрожа так сильно, что я тянусь, чтобы успокоить его, моя рука лишь касается насквозь мокрой футболки.

Он ахает, переворачивается на живот и выскальзывает из-под кровати.

Я запрыгиваю обратно на свою кровать, заглядывая через край, и его глаза находят меня. Глубокие голубые озера в кроваво-красном море. Они наполнены таким ужасом, что волосы на моем теле встают дыбом. Холодок пробегает по моей спине при виде его, скорчившегося в углу, как будто что-то злое скрывается за моей спиной, и я должна заставить себя пойти к нему.

— Шесть, — шепчу я, ставя ноги на деревянный пол.

— Шшш, все в порядке. Все будет хорошо.

Он качает головой, крепко прижимая ее к коленям, и раскачивается. Взад-вперед. Взад-вперед.

Осторожными шагами я приближаюсь на дюйм ближе, не желая напугать его и разбудить папу.

— Это всего лишь я. Больше никого. Когда я добираюсь до него, его тело так туго свернуто, мышцы натянуты и трясутся, что кажется, будто его кости вот-вот переломятся пополам.

— Это просто кошмар. Ты в безопасности.

Раскачивание прекращается. Он поднимает голову, надевая маску замешательства, когда осматривает комнату.

— Ты в безопасности, я обещаю. Разговор с ним, кажется, успокаивает его, и когда я кладу руку ему на плечо, он вздрагивает, но не убегает. Вместо этого его тело обвисает с долгим выдохом и ленивым морганием глаза.

Он хватает мое запястье, прижимая его к своей щеке. Три долгих вдоха, и он закрывает глаза.

Я провожу большим пальцем по его щеке, любопытствуя узнать, какие визуальные образы играют в его глазах. Как мог такой сильный и пугающий мальчик чего-то бояться?

Схватив его за локоть, я тяну его, направляя обратно к кровати. Он снова заползает под раму, устраиваясь на подушке, и я ложусь рядом с ним.

Его бровь озадаченно приподнимается, и он отступает, но я хватаю его за руку, ложась на бок лицом к нему. Сцепив наши руки, я поднимаю их к его лицу, позволяя аромату лаванды успокоить его.

Его грудь поднимается и опускается от глубоких вдохов, а глаза закрываются.

Проводя пальцем по его виску, я напеваю тихую колыбельную, которую я иногда пою, собирая травы в саду. Она успокаивает и, как правило, успокаивает меня, когда мир переполнен.

Шестой притягивает мою захваченную руку к своему телу, в то время как я продолжаю ласкать его лицо, позволяя опухшим неровным шрамам пройти под моими кончиками пальцев. Через несколько минут он снова спит.

Рубец на его горле скользит по подушечке моего большого пальца, и я съеживаюсь от шершавой, покрытой оспинами кожи там.

— Я никогда не позволю им снова причинить тебе боль, Шестой, — шепчу я и наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его в лоб.

— Я буду оберегать тебя.

Dani

Мальчик который выглядит почти мужчиной, протягивает мне ломтик хлеба и холодный кофе в жестяной чашке. Его скелет проглядывает сквозь тонкую кожу, усеянную желтеющими синяками, и у него рассечена губа. Я опускаю взгляд на его руки, где гнойная рана на его большом пальце почти касается хлеба, и мои губы кривятся от отвращения, когда я беру еду.

Ассистировав при резекциях, как я узнала, что они называются, у доктора Фалькенрата, я, кажется, не могу найти ни минуты передышки от отвратительных зрелищ человеческой инфекции и страданий. Однако почти за месяц я узнала об этом месте одну вещь — еды здесь меньше, чем в Мертвых Землях, и никто не будет поощрять вас есть, если вы откажетесь. Больше будет для всех остальных.

Еда — это единственное время, когда я подолгу общаюсь с другими заключенными, и только в течение тридцати минут, которые нам дают, чтобы покончить с едой и подышать свежим воздухом во дворе. В каждом тюремном блоке примерно четверть акра двора для примерно пятидесяти испытуемых.

Так нас здесь называют.

Не заключенные. Не пациенты.

Предметы.

Я пробираюсь к свободному столику, ближайшему к окну, выходящему во двор, и сажусь в одиночестве, как обычно. Дворы обнесены колючей проволокой, а по другую сторону от нее по периметру расхаживают разбойники. Охранники сидят на сторожевых вышках между дворами камер, у каждого в руках оружие. Дворы также отделены друг от друга забором, и каждый день я обыскивала соседние в поисках Абеля.