Закрыв глаза, я хватаюсь за проволоку и выдыхаю вздох облегчения, когда это не выбивает меня из колеи. Я пролезаю через щель, но останавливаюсь с другой стороны, услышав голоса.

— Черт, — бормочу я, бросаясь под прикрытие деревьев. Низко пригнувшись, я задерживаю дыхание, когда двое Посредников водят фонариком по деревьям. Один наклоняет голову, оставляя медленный след в кустах. Если бы не слабый свет луны, я могла бы узнать их. Или, что еще хуже, они узнали бы меня.

Они вдвоем продолжают, и я прерывисто выдыхаю. Я понятия не имею, что бы они сделали, если бы нашли меня. За исключением нескольких мальчиков-подростков, сыновей здешних высокопоставленных чиновников, никто никогда не нарушал закон о комендантском часе. И эти мальчики ушли, отделавшись лишь шлепком по руке.

Может, папа и уважаемый семейный врач, но я сомневаюсь, что у него есть на это способности.

Крутясь на каблуках, я пробираюсь через лес, остерегаясь веток и упавших бревен, которые норовят споткнуться обо что-нибудь, когда я иду. Одно дело бродить по лесу при дневном свете, но у меня по коже бегут мурашки при мыслях о крысах-кенгуру и других тварях, которые могут напасть на меня. Как только я достаточно углубляюсь в деревья, я включаю фонарик и ускоряю шаг.

Волнение проносится сквозь меня, от предвкушения дрожат мои мышцы. Когда я достигаю стены и вижу Шестого, расхаживающего по другой стороне, его шаги почти совпадают с шагами Рейдеров, трепет, который разливается по моим венам, настолько силен, что может зажечь искру. Поставив фонарик на землю, чтобы света было достаточно для освещения моих шагов, я перекидываю веревку через плечо и ставлю ногу на ствол дерева. Я оцениваю это как пять шатких минут, чтобы подняться достаточно высоко, чтобы дотянуться до ветки. Осматривая двор за "Рейдерами", я могу различить вдалеке прыгающий огонек, который, как я предполагаю, принадлежит вышагивающему охраннику, но ни одного из двух в башне не видно с моей позиции, поэтому я предполагаю, что никто не видит меня в ответ.

Кроме того, стражники никогда не увидели бы меня, не со стеной, скрытой темнотой, и деревьями, выступающими в роли савана. Я привязываю один конец веревки к ветке, для верности завязывая ее двойным узлом, и сильно дергаю. Легким движением веревка исчезает за краем стены, и нарастающие звуки стонов Рейдеров на мгновение сжимают мою грудь.

Веревка дергается и натягивается, и я держу ее за узел, чтобы убедиться, что она не соскользнет.

Через несколько минут лицо Шестого появляется над краем стены, и когда он хватается за протянутую передо мной ветку, гул возбуждения заставляет меня улыбнуться, когда я тянусь к нему. Оказавшись достаточно близко, он хватает меня за руку и подтягивается, толкая меня вперед.

Его сила не ослабла из-за его голода, и, когда он царапает мою руку, я пытаюсь сдержать удивление и боль от синяка, который наверняка там останется. Оседлав ветку, он собирает веревку с другой стороны, и я отвязываю ее от ветки. Как только она брошена на землю, мы начинаем спускаться обратно по дереву.

Только когда наши ноги надежно ступают на лесную подстилку, я понимаю, насколько обманчиво было заглядывать в маленькую дырочку. Шестой возвышается надо мной, я думаю, на добрых шесть дюймов, что делает его выше шести футов ростом. Его плечи широкие, а фигура пугающая, но мое возбуждение не ослабевает.

Через небольшое пространство, разделяющее нас, мы смотрим друг на друга.

— Привет, — говорю я, подавляя нелепое девичье хихиканье, сжимающее мое горло.

Его губы приподнимаются в полуулыбке, которая, черт возьми, почти заставляет мое сердце выпрыгнуть прямо из груди, прежде чем его внимание переключается на стену рядом с нами.

Протягивая руку, он проводит кончиками пальцев по кирпичу, задерживает там ладонь и опускается на колени, чтобы заглянуть в дыру, как будто не может поверить, что находится по эту сторону от нее. Кажется, что каждое его движением руководит чувство удивления и любопытства.

Он поворачивается, чтобы снова посмотреть на меня, и даже в тусклом свете фонарика я вижу, как его глаза бегают вверх и вниз, глядя на меня так, как будто я совершенно чужая.

Это требует небольшого усилия, я прищуриваю глаза, но я вырываюсь из своего кратковременного транса, стремясь вернуться домой, и опускаюсь на колени перед своим рюкзаком.

Сначала я не замечаю, что Шестой придвинулся ближе, пока он не опускается на колени напротив меня, задрав нос в воздух, как будто нюхает меня. В чем-то он напоминает мне животное, и когда он поднимает мои руки к своему лицу, вдыхая, я чувствую себя добычей, находящейся во власти грозного хищника.

Именно в этот момент я понимаю, как мало я на самом деле знаю о нем. И теперь, когда я увидела его в полный рост и почувствовала его силу, небольшая дрожь страха проходит параллельно тому волнению, что было раньше.

— Я, эм…. Я принесла тебе немного другой одежды. Я судорожно сглатываю, наблюдая, как он отпускает мою руку и переводит взгляд на меня. Кровь, залившая его глаз ранее, все еще придает ему устрашающий вид, но, конечно, не умаляет его точеных черт.

Вытаскивая рубашку из пакета, я приподнимаю ее, прикидывая, что она может быть ему немного тесновата. Возможно, и брюки тоже, но я бы предпочла, чтобы меня видели крадущейся с полуодетым мальчиком-подростком, а не сбежавшим пациентом.

Его взгляд падает на рубашку и снова на меня. Скрестив руки друг на друге, он стягивает через голову мешковатую рубашку своей униформы, и у меня перехватывает дыхание.

Его кожа испещрена всевозможными шрамами — некоторые длинные, некоторые короткие, некоторые зашитые, а другие выглядят так, как будто их оставили открытыми, чтобы они неправильно зажили. То, что я ошибочно приняла за хрупкость, было не более чем иллюзией под рубашкой безразмерного размера. Мускулы, слишком большие для него, слишком развитые для такого голодного, каким он казался, проступают сквозь его кожу. Тугие шнуры, которые кажутся такими неуместными и неестественными. Его тело точеное и поджатое. Я ожидала увидеть мешок с костями, но, когда мой взгляд блуждает, куски мышц затеняют любые свидетельства голода.

Мне даже не приходит в голову, что я потянулась к нему, пока мои кончики пальцев не соприкасаются с одним особенно грубым шрамом, и он вздрагивает.

— Прости. Я убираю руку, засовывая ее в карман брюк, и жду, пока он стягивает через голову позаимствованную футболку. Желанное развлечение, потому что вид его шрамов — это слишком, вкупе с другим клубком эмоций, происходящих внутри меня.

Я протягиваю ему брюки для отдыха и отворачиваюсь, давая ему возможность переодеться в уединении из его поношенных и грязных штанов. Когда я снова поворачиваюсь к нему лицом, он полностью одет, застав меня врасплох в своей обычной одежде. Раньше он выглядел как заключенный над пациентом, а теперь он похож на одного из парней по эту сторону стены, если не считать его шрамов и окровавленного глаза.

После того, как я запихиваю выброшенную одежду и веревку в свой рюкзак, мы спешим через лес.

— Следуй за мной и держись рядом. Я говорю мягко и беру его за руку, жестом, который направляет его взгляд вниз к нашим переплетенным пальцам.

Его движения, такие плавные и полные удивления, заставляют его выглядеть так, словно он во сне или что-то в этом роде, пытается разобраться в мире, в который он попал.

Шесть спотыкается, прежде чем поймать себя, и мы, наконец, достигаем электрического ограждения. Я переступаю через него первой и держусь за провод, чтобы приспособиться к его значительно более высокому телосложению. Держась в тени, я не говорю ни слова, пока веду его по тропинке обратно домой.

Должно быть, уже за полночь, когда мы добираемся до длинной гравийной подъездной дорожки, и впервые я вздыхаю легко. Шестой следует за мной по пятам, его глаза блуждают по окрестностям, словно в благоговейном страхе.

— Здесь ты будешь в безопасности, — говорю я через плечо.