— Новичку везет, — говорю я, бросая ему еще один камень.

Он снова взмахивает стропой на боку, выпуская ее в воздух, где она врезается во вторую банку.

Еще одно попадание в цель выбивает третье, и паралич охватывает мои мышцы, когда я стою в полном шоке и прищуриваю глаза.

— Ты делал это раньше.

Со сдавленным смехом он качает головой.

— Чушь собачья. Я указываю на теперь пустой журнал. — То, что ты только что сделал, требует большой практики. Я подхожу к бревну и поднимаю с земли одну из банок, заглядывая в дыру, проделанную камнем.

— Это ненормально. Камни, конечно, оставляют на них вмятины. Но они не протыкают их. Бросая его на землю, я оглядываюсь на Шестого, который стоит с ошарашенным выражением лица.

— Кто ты?

Вопрос вылетает прежде, чем я успеваю его остановить, и по тому как опускаются его брови, я мгновенно жалею, что спросила.

— Подожди. Прости. Я просто имею в виду, что ты самый сильный и быстрый человек, которого я когда-либо встречала. Ты… убил змею голыми руками, ты можешь нырнуть в яму с Рейтами, не будучи съеденным заживо, и ты только что выполнил один адский физический трюк. Ты работал волшебником в своей прошлой жизни или что-то в этом роде? Я упираю руки в бедра и качаю головой.

— Что еще ты умеешь делать?

На его щеках появляются ямочки от дьявольской ухмылки.

В полдень, когда мы с Шестым заканчиваем работу по дому — пропалываем, поливаем растения и развешиваем белье. Когда мы входим в дом, мое тело покрыто потом, и я наливаю два стакана воды.

— Я собираюсь пойти умыться. Оставайся в доме, хорошо? Я скоро спущусь. Не выходи на улицу.

Он понимающе кивает, допивает воду и снова наполняет свой стакан.

— Пей столько, сколько хочешь, — говорю я, прежде чем направиться в ванную.

Оставив дверь приоткрытой, я могу послушать Шестого, и я быстро раздеваюсь, нервничая, что он может во что-нибудь вляпаться, пока я принимаю душ — особенно в папином кабинете, куда вход воспрещен.

Часть меня сомневается, стоит ли мне принимать душ, пока он бродит по дому, но в тот момент, когда прохладные жидкости попадают на мою кожу, все мои тревоги растворяются в комфортной воде, смывающей пот и пыль.

Я закрываю глаза, откидываю голову назад, чтобы насытить волосы, и с трудом могу сдержать тихий стон, который вырывается у меня.

Когда я открываю глаза, Шестой стоит снаружи кабинки с открытой дверью, его взгляд прикован к моему обнаженному телу.

Со вздохом я отступаю назад, прикрывая грудь руками, и тянусь за мочалкой сбоку, чтобы прикрыть свою обнаженную киску.

— Ты напугал меня! Дрожь в моем голосе отражает нервное щекотание в моем животе. Да, всего несколько часов назад я стояла под душем, разглядывая его наготу, но почему-то сейчас все по-другому.

Шестой тянется за мочалкой, и прежде чем я успеваю отреагировать, он смачивает ее водой, оставляя меня стоять, скрестив руки на груди. Он намыливает мыло на ткань и прикладывает его к моему горлу, аккуратно втирая маленькими кругами.

Следующие мучительные секунды, пока я остаюсь на виду у него, позволяют моей голове расслабиться, и судорожно сглотнув, я опускаю руки, позволяя ему прикоснуться ко мне.

Если я смотрю на него достаточно долго, его шрамы расплываются на коже, и Шестой становится самым красивым созданием, которое я когда-либо видела. Синева его глаз затягивает меня на дно, в то время как я тону в его мягких ласках, его нежной заботе, когда он смывает грязь с моего тела и делает меня снова чистой.

Мочалкой Шестой исследует каждый бугор и впадинку, скользя своей большой ладонью по моим изгибам. В его движениях есть что-то одновременно эротичное и невинное, и я позволяю ему этот маленький момент удовольствия, который кажется очаровывает его.

Он не сводит с меня глаз, и когда он проводит тканью по моей груди, я замираю от головокружительного ощущения, когда мягкий хлопок скользит по моим набухшим соскам.

У меня всегда была большая грудь, несмотря на мою миниатюрность, из-за которой я чувствую себя тяжелой и неуклюжей, но Шестой кажется в восторге от них. Возможно, это их быстрый взлет и падение вместе с моими учащенными вдохами нарушают его кратковременный транс. Он изучает мою реакцию, уделяя такое же внимание другой груди, прежде чем провести тканью по моему плечу и вниз по руке.

К моему предплечью.

Приостанавливая свое исследование, он смотрит на мой шрам там, и подушечка его большого пальца скользит по приподнятой коже. Его глаза встречаются с моими, брови приподнимаются, как я предполагаю, с беспокойством, но я качаю головой.

— Я не помню, как это произошло.

Отпуская мою руку, он опускается передо мной на колени, сразу за душевой кабиной. Одной рукой он проводит мочалкой по моему животу, другой сжимает заднюю часть моего бедра, и когда он поднимает мою ногу, раздвигая меня для себя, возникают первые приступы смущения.

Это не откровенно сексуально, но ощущения которые проносятся через меня, заставляют меня чувствовать себя немного пьяной. Как в те разы, когда я потягивала папин ликер, и это теплое чувство разливалось по моему животу, в то же время моя голова была легкой.

Что-то вроде бабочек взрывается у меня в животе, и мне приходится смотреть в потолок, пока он моет внутреннюю часть моего бедра, не отрывая взгляда от моего лона.

Я опускаю руку, чтобы обхватить себя так же, как он держался от меня, и он смотрит на меня, медленно поднимаясь, чтобы встать.

Протягивая мне мочалку, он кажется осознает тот факт, что мне так же неудобно, как и тогда когда я мыла его там прошлой ночью.

Тем не менее, жест милый и я заставляю себя улыбнуться.

— Спасибо тебе, Шесть.

Склонив голову, он закрывает дверь душа, и через искаженное матовое стекло я наблюдаю, как он выходит из ванной. Как только мои волосы вымыты и завернуты в полотенце, я надеваю чистую одежду и войдя в свою спальню, нахожу ее пустой.

Заглянув в папину комнату и убедившись, что он не рискнул туда зайти, я спускаюсь на кухню.

Во второй раз за сегодняшний день мое сердце подскакивает к горлу. Мои мышцы напрягаются, и меня охватывает паралич.

Папа стоит прямо на кухне с высоко поднятым дробовиком, а на деловом конце ее Шестой стоит в ожидании неминуемого выстрела.

Dani

Мужчина кричит его конечности растянуты в четырех направлениях из-за ограничений. Его грудная клетка едва удерживается полупрозрачной кожей, туго натянутой на кости, покрытой красноречивыми язвами, которые я уже записала. Удивительно, что два месяца в этом месте делают с разумом. Я больше не воспринимаю их как людей. Я не пытаюсь запомнить их номера. Каждый день приносят новые, требующие измерений, фотографий и наконец, операции. Я фотографирую внутреннюю часть его рта, приоткрытого металлическим кляпом, который не дает им кусаться.

Его горло дергается от крика и рычания, но я продолжаю. Чем быстрее мы закончим это, тем быстрее я смогу увидеть своего брата.

За последний месяц Абелю стало немного лучше. Не настолько, чтобы вызвать подозрения, но достаточно чтобы я не волновалась так сильно, как раньше. Он даже начал играть с некоторыми другими детьми во дворе во время наших визитов. Я познакомился с его лучшим другом Сэмми, мальчиком чуть младше Абеля, который любит врезаться во все головой вперед. На Абеле все еще видны синяки, которые как я предполагаю, были побоями, но он не оказался здесь, и это то на чем я сейчас сосредоточена.

Всегда хорошее, никогда плохое.

Доктор Фалькенрат, одетый по полной программе, входит в хирургический кабинет, а я ставлю камеру, готовясь снимать измерения и образцы.

— Вся документация завершена? спрашивает он, разглаживая руки поверх перчаток.

— Да, сэр.

— Прекрати это дерьмо с сэром. Зови меня Джозеф. Он говорил мне это несколько раз, но я не могу заставить себя называть его так. Иногда я буду называть его Доктор Ф, но никогда Джозеф. Он слишком дружелюбный, а у меня здесь нет друзей.