Не такой, как в блоке С, где находится лаборатория Эрикссона.

Я выхожу из комнаты и направляюсь в экспериментальное крыло.

— Так, так. Посмотри, что у нас здесь. Услышав знакомый голос, я оборачиваюсь и вижу, что ко мне прихрамывая, подходит Рэймонд. Насколько странно видеть другого субъекта, так свободно разгуливающего по коридорам, но возможно, его тоже послали что-то передать.

— Куда ты направляешься?

— Меня попросили доставить посылку доктору Солсбери.

— Значит, ты тоже работаешь на них, да?

— Говори потише! Я упрекаю, когда мы проходим мимо секции офисов.

— Мне жаль. Он, прихрамывая, спешит не отставать от меня, в то время как я пытаюсь игнорировать его.

— Эй, ты видел своего брата?

— Нет. Я перевожу взгляд на него и обратно.

— Не то чтобы это тебя касалось…

К нам подходит один из врачей, которого я раньше видела беседующим с доктором Ф., и я мимоходом киваю, заметив хмурое выражение на его лице.

Как только он оказывается вне пределов слышимости, я продолжаю:

— Моего брата отдали на усыновление. По другую сторону стены.

— Кто тебе это сказал? Улыбка в его вопросе раздражает меня, немедленно заставляя защищаться.

— Доктор Фалькенрат. У кого оказывается, есть лучшее представление о том, что происходит в этом месте, чем у тебя.

Хватка на моем локте отдергивает руку, и я роняю конверт. Раздраженно фыркнув, я опускаюсь на колени, чтобы забрать его, и Рэймонд тоже опускается на колени. Его голова поворачивается влево, затем вправо, и он наклоняется.

— Послушай меня. Он солгал тебе. После того, как Шон пропал, я обыскал здание. Нашли его обмякшее тело в мусорном баке. Все, что они тебе сказали, неправда.

Острая боль пронзает мой череп от моих стиснутых зубов, когда я хмуро смотрю на него в ответ.

— На твоего брата есть досье, я гарантирую это. Здесь все задокументировано. Найди это досье, и ты узнаешь правду.

— Зачем ты это делаешь? Ты ревнуешь? Это все? Я не хочу искать файл или слышать еще какие-либо его подозрения. Я хочу знать, что мой брат в безопасности и счастлив, живет хорошей жизнью по безопасную сторону стены.

— О суслик? Он усмехается и качает головой. — Даже.

— Может, я и суслик но, по крайней мере я не их подопытный кролик!

Его глаз подергивается, и он отталкивается от пола, чтобы выпрямиться. Стоя передо мной, я замечаю легкую худобу в его фигуре, наблюдение, которое он кажется подхватывает.

— В начале недели они удалили часть кости из моей ноги. Я только что вышел из хирургического отделения. Еще один кусочек. По маленькому кусочку за раз.

Раскаяние булькает у меня в животе, и я поднимаюсь с пола.

— Прости меня. За то, что я сказал.

— Когда ты решишь проснуться, поищи этот файл.

Он ковыляет прочь по коридору, оставляя меня стоять там, и мой разум сражается за то, с каким из двух зол я могу столкнуться лицом к лицу — продолжать плавать в том, что может быть ложью, или утопиться в том, что может быть правдой.

Все в этом неправильно.

По темным коридорам я на цыпочках подкрадываюсь к кабинету доктора Дэвиса. Преимущество не сидеть взаперти на койках с другими мальчиками — это полный доступ в больничные крыла ночью, когда отключается электричество и большая часть медицинского персонала уходит. Несколько палат все еще функционируют на резервных генераторах, питающихся от солнечных батарей, но их недостаточно для всей больници.

Из-за мягкого топота моих ног по холодному кафелю звуки страдания эхом разносятся по коридору, поднимая волосы у меня на затылке. Их мучительные вопли напоминают мне о призраках, которые взывают ко мне, когда я проскальзываю мимо лабораторий и хирургических палат, устремляя взгляд вперед, чтобы не видеть, что внутри них. Каждый из блоков соединен коридором, соединяющим здания, — мучительный участок, на котором негде спрятаться на случай, если охранники будут патрулировать ночью.

Пробегая по коридору, я достигаю двойных дверей в следующий тюремный блок и проскальзываю внутрь. Новые двери ведут в совершенно новое хирургическое отделение, где я заглядываю в комнаты, только чтобы убедиться, что Абель не спрятан ни в одной из них. Узлы в моем животе немного развязываются, чтобы обнаружить что они совершенно пусты, и я продолжаю путь к офисам.

Добираясь до кабинета доктора Дэвиса, о чем свидетельствует название, приклеенное к двери я прикладываю ухо к панели и прислушиваюсь. Из-за отсутствия звука с другой стороны, я поворачиваю ручку и вхожу в темную комнату. Доставая из кармана фонарик, который я захватила с собой, я шаркающей походкой направляюсь к картотечному шкафу. Открыв первый ящик, я вижу, что они расположены в числовом порядке, основанном на серийном номере пациентов.

— Черт, — бормочу я, поднимая папку из их плотной коллекции. К счастью, к передней части каждого прикреплена фотография — обычная фотография ребенка, которая, должно быть, была сделана, когда он только появился, судя по полноте его лица и волос. Не узнавая его, я запихиваю его обратно и иду за следующим.

Еще одно лицо, которое я не узнаю.

Я продолжаю перебирать папки в поисках файлов Абеля, но только в этом ящике их должно быть не менее сотни.

Глухой стук за дверью напрягает мои мышцы, и я выключаю фонарик, оглядываясь в поисках места, где можно спрятаться. Я укрываюсь под столом Дэвиса за несколько секунд до того, как открывается дверь, и луч света пробегает по стене передо мной, когда свет фонарика проникает внутрь. Секундой позже он выключается, и я выглядываю из-за угла стола, чтобы увидеть одного из охранников, одетого в черное, закрывающего за собой дверь.

Раздраженно выдыхая, я выползаю из укрытия и возвращаюсь к файлу, продолжая с того места, на котором остановилась.

Проходит тридцать минут. Я вижу по меньшей мере шесть дюжин лиц, прежде чем появляется знакомое. Один из маленьких мальчиков из моего улья. Следующий — еще один мальчик, которого я знаю. Еще две папки, и я, наконец, беру папку Абеля.

На фотографии он слегка улыбается сквозь слезы, держа кролика Сары на сгибе руки. Я сдерживаю собственные слезы и вытаскиваю папку из ящика. Я открываю его на бумагах, датированных заметках, в которых подробно рассказывается о том, сколько он весил, как долго он спал, и цифрах, которые я узнала как жизненно важные показатели, работая в лаборатории. На фотографии показан изолированный снимок большой красной язвы на какой-то части его тела. В прилагаемой записке говорится о прививке № 1, за которой следует дата. На другой он лежит на боку, а врач, стоящий на коленях рядом с кроватью, втыкает иглу в основание его позвоночника, в то время как второй врач удерживает его.

От этого зрелища у меня в животе начинается приступ тошноты, и, к счастью, я не могу видеть лицо Абеля, чтобы понять, бодрствует он или спит во время процедуры. Однако, чем глубже я погружаюсь в его досье, тем сильнее колотится мое сердце в груди и легкая дрожь пробегает под кожей.

Я открываю заметку и обращаю внимание на конкретные слова, нацарапанные поперек страницы.

Ребенок непрерывно плачет. Страдает от ночных кошмаров. Помещен в комнату наблюдения за сном. Никаких изменений в поведении. Статус не носителя. Переведен из тюремного блока. Прекращен.

Я с тревогой перелистываю следующую страницу. Фотография находится поверх другой пачки заметок. На ней мой брат лежит на столе из нержавеющей стали с закрытыми глазами, как будто он спит. Раздражающая пелена слез мешает мне ясно видеть его лицо, пока я изучаю его. Мне нужно знать, спит ли он.

Я поднимаю фотографию, чтобы увидеть отчет о вскрытии, проштампованный на странице под ней, и роняю файл, резко падая. Схватившись за затылок, я открываю рот, чтобы беззвучно закричать, но ничего не выходит. Ощущение онемения ползет по моей коже, в то же время мои легкие сжимаются в тугой кулак.