— Я как раз собирался посадить несколько таких. Уровень инсулина опасно низок.

Я снова бросаю взгляд в сторону Шестого.

— Что такое S-блок?

— Ничего такого, что должно тебя касаться.

— Шестой, однако, из квартала S. Не так ли? Это то, о чем говорил Арти.

— Ты задаешь слишком много вопросов девочка.

Я смеюсь над этим, бросая еще один фрукт в ведро.

— И ты никогда не отвечаешь на мои вопросы. Чему это может повредить? Я не возвращался в лес с тех пор, как нашла Шестого. Я просто пытаюсь понять его. Ради моей безопасности?

— Как будто ты когда-либо беспокоился о своей собственной безопасности. Он срывает еще один плод и бросает его, затем выпрямляется, со стоном хватаясь за поясницу.

— Я становлюсь слишком старым для этого дерьма. Вытаскивая сигару из кармана рубашки, он закуривает ее, наблюдая как я собираю последние фрукты.

— S-блок — это экспериментальная палата.

— В больнице?

— Да. Больница. Сигара торчит из его скрещенных рук.

— Молодых людей лет шести забирают туда, если у них… выражена определенная генетика.

— Что за генетика? Я бросаю взгляд туда, где Шестоит стоит, расставив ноги спиной к нам, между его ног струится жидкость, когда он мочится.

— Второе поколение может быть носителями белка Dredge. Он передается через мать. Если она подверглась воздействию, как это было со многими матерями в начале вспышки, белок передается ребенку.

— Ты хочешь сказать … Шестой — это Буйный?

— Нет. Он просто носитель. Но у некоторых носителей, известных как Альфы, есть определенные черты, и врачи в блоке S стремятся использовать эти черты.

— Я знаю, ты убьешь меня за то что я спрашиваю, но какого рода черты?

Вместо ответа папа поднимает подбородок, как будто к чему-то прислушиваясь.

Я тоже это слышу. Низкий гул, который кажется становится громче.

Щелк-щелк-щелк действует мне на нервы, и я взбираюсь на ближайший валун, чтобы заглянуть за плато, откуда открывается вид на неглубокий провал в ландшафте. Примерно в сотне ярдов от нас приближаются десятки Рейтов.

— Папа! Они буйнопомешанные! От вида стольких свободно разгуливающих людей у меня хрустит позвоночник, парализуя меня на месте.

— Шестой! — кричу я ему, когда он все еще расхаживает по периметру, и когда он разворачивается, первый Рейтер направляется к нему.

— О, Боже! Шесть!

Половина меня хочет подбежать к нему, защитить его. Другая половина меня не может пошевелиться. Мое дыхание учащается, и меня прошибает холодный пот, головокружительный страх превращает все в приглушенную тишину.

Папа тянет меня за руку, и я снова начинаю двигаться, собирая ведра с грушами.

— Шестой, давай!

Еще дюжина, идущая по пятам за первой, бросается к нам, но останавливается всего в футах от Шестого. Вместо этого они расхаживают, рыча и протягивая руки, их глаза устремлены на нас с папой.

Хотя, как будто между ними и нами стоит невидимый барьер, они не подходят ближе.

Мы забрасываем ведра с фруктами в кузов грузовика, и Шестой обходит периметр, оттесняя случайных Разбойников назад. Они рычат и обнажают зубы, но не нападают на него. Некоторые замахиваются на него, но держатся на расстоянии.

Как только фрукты загружены, я забираюсь в кабину грузовика и, остановившись у своей двери, с благоговением наблюдаю.

— Почему они держатся подальше?

Пристально глядя в лобовое стекло, папа кивает в сторону Шестого.

— Из за него. Нам нужно идти. Сейчас.

Держась одной рукой за пассажирскую дверцу, я свистну, чтобы вызвать Шестого, но сзади меня ударяет какая-то сила. Земля врезается мне в лицо, и я цепляюсь за грязь, чтобы убежать. Резкий рывок тянет меня назад.

— Рен! Крик папы с трудом заглушает крик ужаса, который булькает у меня в груди, когда я тянусь за чем-нибудь, за что можно ухватиться. Схватившись за шину, я сопротивляюсь натиску ног и отталкиваюсь, наконец, замечая изуродованное лицо, ползущее ко мне.

Я не могу дотянуться до лезвия у своего бедра, будучи погребенным под телом Рейта.

Оно обнажает зубы, стуча ими как они делают перед тем, как убить. Оно опускает голову, как будто собирается укусить меня, и в следующую секунду существо с сердечным рычанием подбрасывается в воздух. Руки скользят подо мной, поднимая меня с земли, и я обвиваю дрожащими руками шею Шестого, пока он несет меня, усаживая обратно в грузовик.

Разъяренные люди окружили нас, подбираясь все ближе. Глухой удар в окно позади меня напрягает мои и без того натруженные мышцы, и Шестой выбрасывает искалеченную фигуру из кузова грузовика.

— Шесть! Садись! В строгом голосе папы слышится легкая дрожь страха.

Протискиваясь рядом со мной, Шестой захлопывает дверцу перед разгоняющимся "Рейтом", в то же время папа сбавляет газ, и мы пробираемся через тела, поворачивая обратно на главную дорогу.

Сильные руки тянут меня, и я утыкаюсь носом в грудь Шестого, мысленно приказывая себе успокоиться.

— С тобой все в порядке? Они тебя укусили? Спрашивает папа рядом со мной.

— Нет. Никаких укусов. Однако ужас последних мгновений прокручивается у меня в голове. Если бы Шестого не было рядом, Рейтер укусил бы меня. Я бы стала одним из них.

— Они начали уходить все дальше от городов.

Я поднимаю лицо от Шестого, осматриваю его руки, его одежду, в поисках следов укусов. Там ничего.

— Как они тебя не укусили? Недоверчивый тон в моем голосе не отражает затаенный страх, все еще пульсирующий в моем теле. Я сжимаю его руку, делая глубокие вдохи, желая, чтобы моя голова успокоилась.

При первом взгляде на палатки папа сворачивает и направляет Шестого в кузов грузовика, под брезент, чтобы его не заметили охранники. Как только он оказывается вне пределов слышимости, я переключаю свое внимание обратно на папу.

— Почему они не напали на него? Это почти так, как если бы они боялись его.

— Наверное, почувствовали это, когда он отлил.

— Почувствовал запах чего?

— Феромонов.

Я хмурюсь, пытаясь представить, как то что я узнала только как черту животного, может относиться к Шестому.

— Как?

— Разум Буйнопомешанного чем-то напоминает раннюю рептилию. Папа не смотрит на меня, просто сосредотачивается на дороге.

— Некоторые предполагают, что они сведены к мозгу рептилии. Очень примитивный разум. Ими движут три основные потребности — есть, спариваться и выживать. И они выживают, инстинктивно избегая того, что они воспринимают как гораздо большую угрозу.

— Значит, они боятся Шестого.

— Нам всем следует немного побаиваться Шестого. Им движут те же потребности, Рен. У второго поколения более симбиотические отношения с белком, и он может функционировать на более высоком уровне. Но у него есть побуждения. Некоторые он не может контролировать, как бы сильно ему этого ни хотелось.

Глядя в окно на семьи, разбросанные по земле в палатках, я перевариваю его слова, но они не совсем правдивы. Шестой может контролировать себя. Во время обоих нападений на меня он удержался от того, чтобы причинить мне боль.

— Он умрет от болезни?

— Естественно? Я не знаю. Их продолжительность жизни намного больше, чем у Рейтов первого поколения. Но они не предназначены для долгой и счастливой жизни. Они созданы для того, чтобы жертвовать собой ради блага целого.

— Шестой был обучен умирать?

— Его учили убивать. Смерть — это скорее профессиональный риск.

— Эта больница. Как им это сходит с рук?

Папа смотрит вперед, но я замечаю, как крепко сжаты костяшки его пальцев на руле.

— Заставляя нас поверить, что Рейты- самая большая угроза.

Dani

Конверт готов у меня на ладони, и я поднимаю взгляд в строгие глаза доктора Фалькенрата.

— Пожалуйста, передайте это доктору Солсбери от меня.

Услышав имя доктора, я вздыхаю с облегчением и киваю. Я не так сильно возражаю против доктора Солсбери, как против некоторых других в этом заведении. Он немного похож на доктора Фалькенрата, только более злобный, однако это возможно. Он тоже ругается, но его лабораторные работы относятся строго к предметам третьей стадии — тем, кто находится в полной стадии буйства, так что меня не так сильно беспокоит, когда я к нему заглядываю.