Глядя на грудь темноволосого, я вижу значок с его фотографией и именем, напечатанным большими черными буквами. Джозеф Фалькенрат.

— Где я? Слабость овладевает моим голосом вместе с ощущением головокружения, из-за которого комната следует за моими глазными яблоками.

— Моя лаборатория. Скажи мне, как тебя зовут? Джозеф отставляет стакан с водой в сторону.

— Дэниел, — хрипло произношу я, замечая, что на моем горле все еще видна царапина.

— Дэниел, да? Странное имя для девушки.

Паника расцветает в моей груди, стискивая ребра, и я подавляю желание снова блевать. Они берут только мальчиков. Именно тогда я замечаю прохладную хлопчатобумажную простыню, которая танцует на моих бедрах и груди.

Он раздел меня.

— Где моя одежда?

— Когда действие наркотика закончится, вам выдадут форму. Его бровь взлетает вверх, когда он скрещивает руки, откидываясь на спинку стула. — За все время, что я здесь, в этом заведении никогда не было девушки.

— Пожалуйста. Моя мать. Она хотела, чтобы я присматривал за своим братом. Чтобы он был в безопасности.

— И ты уже подвела его в этом.

Его лицо расширяется и вытягивается из-за моих слез, и по моему виску пробегает щекотка, когда влага, наконец вытекает из моего глаза, снова обостряя мой обзор. Детское желание сжимает мою грудь, и я проглатываю рыдание, застрявшее в глубине моего горла.

— Я хочу домой.

— У тебя больше нет дома. Холодный тон его слов, когда он поднимает мою руку, глядя вниз на мою кожу, поражает мою способность держать себя в руках.

— Все, кого вы знали по вашему улью, либо распределены по ячейкам, либо ушли. Другого выбора нет. И вы обнаружите, что грань между этими двумя здесь быстро истончается.

— Мой брат?

— Твой брат в другом тюремном блоке. За ним будут наблюдать. Какое-то время.

— Что это за место?

— Исследовательский центр. Он отпускает мою руку, позволяя ей с стуком удариться о холодный металл подо мной.

— Еще немного времени, и ты восстановишь мышечный контроль.

— Вы врач?

— Я ученый. Кажется, что он движется рядом со мной, но держит иглу, отчего меня подташнивает.

Слабое покалывание в предплечье заставляет меня щуриться. Я ненавижу иглы. Однажды я была действительно больна, и моя мать отвела меня к женщине, которая воткнула иглу мне в руку. Он был прикреплен к колбе, которая по словам моей матери, должна была обеспечить меня достаточным количеством жидкости, и им пришлось пристегнуть меня ремнем, чтобы я не вытащила ее.

— Ты собираешься отправить меня обратно, потому что я не мальчик?

— Отправить тебя обратно означало бы для тебя верную смерть. Он поднимает пробирку, наполненную тем, что должно быть моей кровью, крутит ее перед глазами, прежде чем положить где-нибудь рядом с собой.

— Нет. Ты читаешь и пишешь. Ты полезна. Ты будешь помогать мне, делая заметки и маркируя образцы, как ты видела, что я делал с колбой.

Гнев берет верх надо мной, когда я вспоминаю, что этот человек, который отрекся от моего брата. Человек, который позволил жуткому блондину оттащить его от меня, как зараженного койота.

Они все волки. Хищники. И черт возьми, если я сделаю что-нибудь, чтобы помочь этим садистам.

— Нет. Я не какая-то рабыня-секретарша у шайки убийц. Иди к черту! Я бы плюнула ему в лицо, но у меня пересохло во рту, даже после воды.

Его челюсть сдвигается, и я замечаю подергивание его глаза. Бросив взгляд в его сторону, он поднимает фотографию, поднося ее к моим глазам. На нем голый подросток, лет шестнадцати, растянулся на столе. Я ошеломлена откровенным видом его пениса и всех четырех конечностей, связанных по углам кровати. Его тело покрыто порезами, ушибами и шрамами всех форм и размеров. Четверо мужчин в белых лабораторных халатах стоят рядом с его головой, на их лицах злые улыбки.

— Тест на провокацию. Считается, что у этого мальчика болезнь Дреджа второго поколения. У него положительный результат теста на прионовые антитела. Мой коллега, доктор Эрикссон, считает, что эта болезнь остается латентной в организме. Он считает, что ее можно активировать с помощью болевых раздражителей. Хотели бы вы, чтобы вас перевели в его лабораторию?

Ужас от его слов охватывает меня, когда я смотрю на мальчика. Каждая человеческая косточка в моем теле говорит мне, что я должна восстать против этих монстров, ради таких жертв, как эта бедная душа. Блондин, похитивший моего брата, — один из четырех на фотографии, и комок в задней части моего горла сдерживает рыдание, готовое вырваться наружу.

— Мой брат. Он… они сделают это с ним?

Выражение его лица непроницаемо, как будто его не трогают эмоции, переполняющие мои слезы.

— Младших мальчиков просто изучают на предмет агрессии. Образцы крови, структуру костей. Наблюдение. Если он продемонстрирует черты носителя, его оставят для такого рода исследований, да.

Его грубая честность тяжелым грузом засела у меня в животе.

— А… если он этого не сделает?

— Тогда для него учеба окончена, и он освобожден.

Свободен? Часть меня не доверяет этому слову, но сейчас это все, что у меня есть. Точно так же, как сказал мне старик в грузовике — ты должен во что-то верить.

— А я?

— Когда ты нам больше не будешь нужна, ты тоже будешь освобождена. А пока ты жива, потому что от тебя есть польза. Оставайся такой, и ты выживешь.

— Другие… они убьют меня, если узнают, что я девушка?

— Да. Они наверняка это сделают. Поэтому ты будешь спать и мыться здесь, в исследовательском комплексе. Там есть комната, где я иногда сплю, когда задерживаюсь здесь допоздна.

— Мой брат … Иногда мне приходится петь ему перед сном. Он пугается —

— Твой брат больше не твоя забота. Если бы твоя мать знала, на какую судьбу она тебя послала, я очень сомневаюсь, что она возложила бы бремя ребенка на твои плечи. С этого дня твоей единственной заботой является твое собственное выживание. Делай, как я говорю, и ты сможешь продлить это здесь. Он встает со стула, глядя на меня сверху вниз.

Мне стыдно признаться, что в этом есть некоторое облегчение, но также печаль и гнев. Так много гнева, он, должно быть, видит это на моем лице.

— То, что ты сделала ранее, было причиной смерти. Знай, что никто не спасет тебя в этом месте. Я не твой союзник. Я не твой друг. И я больше не вступлюсь за тебя. Если ты проявишь неуважение к офицеру Легиона, тебе придется столкнуться с последствиями. Это ясно?

Я изображаю мрачный кивок, к которому начали возвращаться легкие движения шеи.

— Почему они убили мою мать и сестру?

Он поднимает подбородок, смотрит на меня свысока, и его глаз дергается.

— Просто потому, что они им не понадобились. Ты жива только потому, что обладаешь навыком, которого нет у большинства. Помни об этом.

Требуется час для того что бы действие наркотика закончилось и вышло из моего организма. За это время меня вырвало и я помочилась больше раз, чем я могу вспомнить, благодарная за удобства, к которым я не привыкла. В улье мы испражнялись в ведра, которые использовались для удобрения садов. Раз в неделю у меня была неприятная рутинная работа по высыпанию их в то, что мы называли "горячей кучей", для компоста. Доктор Фалькенрат, как он попросил меня называть его, называет это туалеты, и в отличие от наших ведер, у них есть система всасывания, которая делает это сама. Он говорит, что их можно найти только в комнате доктора. Другие мальчики испражняются в ведра, которые собирают в пакеты и сжигают.

Закончив, я опускаюсь на колени на чистый белый пол и вращаю то, что он назвал мешалкой, которая компостирует отходы. Когда я открываю крышку, жидкость исчезает.

Нежность манит мои пальцы к моей бритой голове, и я прощупываю источник сильного ожога там. Ощущение такое, как в тот раз, когда меня поцарапала кошка, когда я карабкался по руинам — зудящее и жгучее. К моим пальцам возвращается небольшое количество крови, и я поднимаюсь на ноги, глядя на свое отражение в зеркале.