– Иногда они так делают.
– Да? И как, успешно?
– По правде говоря, не слишком. И что, ты лечился в такой клинике?
– Ну как сказать – лечился!
В груди снова опасно хлюпнуло. Все-таки эта тема меня до сих пор дергала.
– Попал я туда в шестнадцать лет, и просидел я там год. Прикинь, в таком возрасте год без Фриланда и на лекарствах! Да... Я с детства твердил родителям про гейты, про эльфов и гномов, про волшебных зверей и птиц и про то, что иногда я им только мерещусь, а на самом деле в это время ухожу в волшебную страну. Я это вообще направо и налево твердил, как дурак. Хотя пыл у меня немножко поубавился после нескольких неудачных попыток показать дорогу друзьям.
– А ты пробовал?
– Да постоянно! Надо отдать должное родителям: они очень старались меня понять. Они даже сходили как-то раз в одну из моих «странных прогулок». Никто не видел порталы, даже если они перед самым их носом открывались. И родители тоже не видели. Ты, наверное, знаешь, как это бывает? Проводник не может никого с собой взять.
– Ну да, чаще всего не может. Но погоди, я запуталась. Ведь Морган и Рыжий – тоже не фриландцы. И у них нет твоих способностей. Как получилось так, что они за тобой могут ходить?
– О! Спроси чего полегче, Аои-тян. Я не имею представления. Знаешь, сколько мы над этим ломали головы? Моргана я встретил уже гораздо позже. А с Рыжим всё вообще вышло очень странно.
– Вообще всё это само по себе – очень странно. И ты, получается, можешь ходить через Границу только в их компании?
– Нее! Я-то могу и без них. А вот они могут только со мной. Хотя вообще-то у них никогда не было случая идти с другим проводником. Может быть, и другой проводник тоже смог бы их провести. А вот я только их до сих пор смог провести следом за собой. – Я вдруг вспомнил наш побег на «скорой помощи». – Ну, если не считать предпоследнего раза. Но там была та скатерочка.
– Никогда о таком не слышала, – сказала Аои-тян. Я посмотрел на нее. Она сидела, уронив вязание на колени, и смотрела в стену. – Знаешь, – сказала она, – иногда бывает так: компания детей находит дорогу в Страну.
– Ну да, ну да…
– ...И они всегда ходят через Границу только вместе. И часто с течением времени такие компании распадаются, и тогда больше никто из них сюда больше не возвращается. Максимум, что они сохраняют – смутные воспоминания об увлекательной игре. Но иногда им везет, и они успевают осознать происходящее, и тогда – остаются во Фриланде.
– Да-да. Вот это как раз случай Рыжего. Когда он был маленьким, ему показал дорогу во Фриланд старший брат. У них был всего год разницы в возрасте. Но потом… их разлучили, и он забыл.
– Ну вот. Но чтобы взрослый, состоявшийся проводник смог кого-то с собой забрать из Лабиринта? Нет, я о таком даже не слышала.
Я пожал плечами.
– Ну, а я – тем более.
– А как это происходит? Они идут за тобой вслепую?
– Нет. Как только я замечаю гейт, они его тоже замечают. Но всегда я должен увидеть первый. Пару раз было так, что я находил для них портал, они выходили, а я оставался и потом догонял их. Уже через другой гейт, через часы или дни.
– Ух. – На нее всё это, кажется, производило огромное впечатление. – Ну вы даете! Камикадзе!
Мы помолчали.
– Ты начал рассказывать про…
– Да! про клинику. На чем я остановился?.. Годам к четырнадцати родителям, видимо, сказали, что без клинического курса не обойтись. Но они долго еще тянули. Не могли решиться. Мне их сейчас очень жалко, знаешь. А тогда я был юн, глуп и совершенно уверен в том, что когда-нибудь у меня все-таки получится показать им Свободную Страну. Равно как и в том, что они никогда не запрут меня в сумасшедший дом. В конце концов, я же был нормальным! Я прилично учился, я никому ничем не угрожал, у меня были друзья. У меня даже были какие-то девушки! Может быть, их убедили, что со временем мое состояние будет ухудшаться... не знаю. Позже я понял, что моя психика, наверное, и в самом деле не слишком устойчива. А по твоим наблюдениям? Проводники-лабиринтцы не склонны к... того. Отклонениям?
– Не так уж много проводников-лабиринтцев я знаю, – проговорила Аои.
– Да? Ну, может, я таким стал только там. Медикаменты на меня, во всяком случае, влияли очень плохо. Когда ты приходишь в себя после препарата и не очень осознаёшь, кто ты и где ты, а в голове как будто гнилое болото... и сам ты весь – это болото, и ты ловишь себя на мысли, что ждешь следующую дозу, потому что она тебя избавит от этого осознания, что ты – болото и никогда не был ничем иным, и всё – иллюзия, и Фриланд – иллюзия, и сбежать от этой злой реальности можно только в то мутное небытие... Знаешь, вообще-то это было ужасно. Наверное, это было самое ужасное из всего, что со мной происходило.
– Если не считать вот этого, – Аои серьезно показала мне в середину груди.
– Да нет, – сказал я. – Вообще-то считая с этим. Это – произошло быстро. Ну вот. Потом я немного опомнился. Понял, что пора что-то делать. И тут же мне стало ясно, что выбор мне предстоит очень простой – между семьей и Фриландом. И тогда... знаешь, я понял, что это теперь вопрос простого выживания. Потому что без Фриланда я пропаду. Сопьюсь или скурюсь, или и в самом деле сойду с ума. В тот момент до этого было уже недалеко. Но когда я принял решение, мне сразу стало гораздо легче. Я притворился. Холодная злоба очень проясняла сознание. Я запасся терпением. Хорошо себя вел, то есть научился имитировать эту болотную заторможенность, которая наступает в результате действия препаратов. Вскоре меня сняли с инъекций, а манкировать приемом таблеток оказалось элементарно. Я начал охотно общаться с другими больными и говорить врачам что-то вроде: «Думаю, что все это было моим способом показать родителям, как я одинок».
– Неужели врачи в это верили?
– Ну, может, не до конца. Но они видели, что мое поведение последовательно, понимаешь? Что мои намерения серьезны, что мне очень хочется выйти. И, значит, я постараюсь в дальнейшем тоже вести себя в рамках. ...Я планировал выписаться и дождаться, пока мне начнут доверять и отпустят гулять одного. Но Фриланд пришел ко мне сам: распахнувшаяся входная дверь клиники оказалась гейтом.
Я зажмурился, вспоминая эту ослепительную, прекрасную минуту: санитар открывает дверь и придерживает ее передо мной, и вместо рекреации с ожидающими родителями я вижу сумерки, горный склон и тропу, уходящую вниз, к огонькам на шпилях и башенках небольшого, неизвестного мне, городка в долине. Я говорю Ольге Леопольдовне: «Прощайте». – «Надеюсь», – ворчит она и немножко щурится в сторону портала. Может быть, ей что-то мерещилось там, в проеме, который стал для меня открытой дверью тюрьмы. В общем-то, моя лечащая была неплохая тетка. Очень сообразительная, зоркая, умная, полностью выгоревшая врачиха.
И я шагаю в портал.
– Аптека! – с тревогой окликнула меня Аои.
– Не беспокойся, – сказал я и открыл глаза. – Со мной все в порядке. Просто это было для меня очень счастливое время. Отличное время. Я просто жил, я пил воду, дышал воздухом. Много-много дней. Я был убежден, что никогда, никогда больше не вернусь в Лабиринт... Я ходил по лесам, держась подальше от Границы. Потом этот суеверный страх прошел. Наконец я вышел на побережье и увидел маяк. Смотрителей тут было целых двое: пожилая крепкая дама в пиратской красной повязке на голове и смешная девчонка лет двенадцати, похожая на лягушонка. Старая леди оглядела меня (я уже немного отъелся и успокоился, но морда, должно быть, всё еще была ошалевшая). Похмыкала и спросила: «Проводник?» – «Да что вы, – сказал я. – Просто лабиринтец». – «Хватит заливать, – сказала леди в пиратской повязке. – Проводник, конечно». Мы сидели во дворе и ели буайбес из огромного котла на открытом очаге. Она ушла в домик, долго шуршала там, а когда вышла, подала мне запечатанный пакет. «На, держи. Пойдешь – отправишь по адресу». «Я больше никогда не пойду в Лабиринт», – сказал я. «Ну, значит, не отправишь, – согласилась она. – Держи, держи».
