– Кролики, значит! Пользу он, значит, хочет принести!

Далеко-далеко, но отчетливо в быстро темнеющем воздухе разнеслось вдруг довольно приятное на слух, с переливом тявканье, а потом сразу еще одно – с другой стороны, гораздо ближе, громкое и низкое. И еще одно, и еще. Лисы пели свои песни на поросших редким лесом холмах, ближних и дальних, под зажигающимися звездами.

– Когда-нибудь я его все-таки подстрелю, – с удовольствием сказал Морган. – И сделаю шапку. Это будет единственная польза, которую он принесет в своей короткой бессмысленной жизни.

– Вот некоторые устраиваются, – сказал я, слушая лисье пение с некоторой завистью. Все-таки способность Рыжего всегда меня очень впечатляла. – Говорят, этому можно научиться. Представляешь, вышел в поле – а у тебя и тут своя стая!

– Благодарю покорно, – проворчал Морган. – Даже если мне не будет хватать чего-то в моей собственной человеческой стае. В чем я сильно сомневаюсь.

– Но говорят, перекидываться опасно, – сказал я. – Можно забыть, как снова стать человеком.

– Говорят, – сказал Морган. – Давай, привязывай таратайку.

Всю ночь, лежа под светлым от звезд небом, мы просыпались от близкого и далекого лисьего пения. А наутро обнаружили рядом с потухшим костром выставку трофеев. Ровно шесть штук упитанных кроликов лежало на траве в ряд, как на выставке. Солнце золотило воздух, трава была мокрой и розовой от рассвета. Рыжий, свернувшись в клубочек, скромно спал в сторонке младенческим сном.

– О, – деловито сказал Морган, протирая глаза. – Сейчас будет рагу.

В тот день мы познакомились с Машей.

Машу привел Голдхейр. Позже она говорила нам, что при первой встрече мы ее совсем не впечатлили. «Пришла, смотрю: сидят. Маленькие и какие-то страшно беспокойные, дёрганые. Вы мне показались почти одинаковыми, все трое. Это уж потом, когда я познакомилась с другими лабиринтцами, поняла, что вы – еще не самый запущенный случай».

А нам – может, от неожиданности – она показалась тогда просто ослепительной. Ярче утреннего солнца.

Голдхейр появился на нашей стоянке во время завтрака, один. Мы сидели у костра, уплетали рагу, балагурили и смеялись, когда он в этой их манере сказал прямо над нами: «Ну и прыткие же вы, ребятки!»

Уселся, пока мы хлопали глазами, скрестил ноги, как ни в чем не бывало, и поглядел немного свысока.

Он всегда смотрел немного свысока. Может быть, из-за комплекции: он был на голову выше Моргана и такой же ширины в плечах. Надо сказать, я больше не знал фриландцев такого богатырского сложения. Голдхейр – так он представился нам при первой встрече. Очень сомневаюсь, что в Городе его звали именно так. «Это что – имя такое?» – спросил я его тогда. «Нет, конечно, – ответил он. – Прозвище, как и у тебя».

А волосы у него в самом деле были желтые, золотые, и даже поблескивали немножко, особенно сейчас – солнечным утром.

3.

Однажды – примерно десять лет назад, если считать по времени Лабиринта – в моей жизни наступил момент, когда я перестал заблуждаться по поводу того, что могу научиться показывать сюда дорогу родным и друзьям. (Если хватит времени, я потом расскажу тебе, дорогой адресат, как это произошло. Всегда тяжело вспоминать истории своего расставания с иллюзиями).

Примерно тогда же местные впервые дали мне поручение в Лабиринт.

Не сразу, но очень скоро я научился их выполнять. И с тех пор уже не уходил из Фриланда без пачки заказов, большой или маленькой. Именно в те времена ко мне присоединился в путешествиях Морган, и это были веселые деньки, лучшие в моей жизни.

Но только около года спустя мы узнали, что в Стране существует Курьерская Служба.

А когда узнали, я тут же спросил у местных, нельзя ли и мне туда поступить? Местные ответили в том смысле, что, мол, сами пока справляемся. Я попробовал поискать, где базируется штаб Службы, не нашел и пока что бросил эту затею.

Чаще всего – особенно поначалу – поручения мои были проще некуда. Буквально: бросить письмо в любой почтовый ящик. Или: найти определенного человека и один раз посмотреть ему в глаза.

Всё. Ни разговоров, ни писем, ни посылок. Один раз поймать взгляд человека в трамвае. И отвернуться.

В первый раз, дорогой читатель, я тоже возмутился было. «Но какой в этом смысл?!» Мне ответили просто: «Ты поймёшь».

И я послушно вышел в Лабиринт, нашел нужного человека (это было несложно: мне дали имя и адрес). И посмотрел на него, столкнувшись в дверях подъезда.

Не то чтобы я чего-то ждал (хотя побаивался всякого). Но ничего не произошло.

И все-таки что-то произошло. Не спрашивай, как я это понял, любезный адресат. Худой бородатый парень, мой ровесник, невнятно пробормотал извинения и пошел своей дорогой, но я знал: что-то поменялось.

Когда я рассказал об этом во Фриланде, мне кивнули. «Это – чутье проводника, – сказали мне. – У целителей тоже есть что-то подобное, они всегда сразу понимают, когда пациент здоров». «И что же, этот пациент теперь здоров?» – спросил я. «Ну, не совсем. Как можно быть здоровым в Лабиринте?» – ответили мне.

Так что смысла большинства поручений я до сих пор не понимаю. Может быть, они помогают лабиринтцам? И если помогают, то каким образом? И помогают ли вообще? Может быть, их жизнь в результате изменяется – или, наоборот, избегает каких-то изменений? Их судьба совершает какой-то поворот? И если так, то в какую сторону?

И действительно ли я уверен, что в хорошую?

А может быть, некоторые из моих поручений – или вообще все они – это экзамен. И последствий никаких у них вовсе нет, кроме одного: во Фриланде проверяют, в ста ли случаях из ста я покорно иду и делаю то, что мне сказали. Может быть, еще ни одного настоящего поручения мне до сих пор не дали.

А может быть, даже и экзаменом они не являются. Может, это просто жест милосердия к неприкаянному проводнику-самоучке. С фриландцев бы сталось придумать такой способ дать почувствовать себя нужным. Так ребенку разрешают завинтить гайку и хвалят за несколько неуверенных движений ключом: вот молодец. Очень хорошо помог.

Штаб Курьерской Службы, к слову, мы до сих пор периодически принимаемся искать.

4.

– ...Очень, кстати, сложно так – когда ни имени, ни внешности, ничего. Поэтому я так долго и канителился. Ну и вот, я пришел в этот парк, посмотрел – она правда туда ходит каждый день. Сидит на одной и той же скамейке, иногда по многу часов, и ищет в яндексе. Плачет. Я придумал, как сделать передачу, Кэп мне помог. Передал, она обрадовалась, сразу рванула в этот Эктополь. Голдхейр, а зачем это всё было надо? Чем так замечателен этот байкер, что ради него надо проводников лично гонять на встречи?

– Интересное слово – «канителился», – задумчиво сказал Голдхейр.

Мы сидели у костра на берегу реки. Голдхейр молча слушал мой отчет и задумчиво разглядывал закипающий чайник. Рыжий возлежал на траве с видом императора вселенной, а Морган, разложив вокруг себя набор каких-то аккуратного вида изогнутых лезвий, точил деревянную заготовку, которая, по всей видимости, должна была вскоре стать рукоятью ножа.

– Давно я наблюдаю в этой Стране такую удивительную закономерность, – со скучающим видом сказал Рыжий. – Только успеешь задать какому-нибудь серьезному специалисту серьезный вопрос, как этот специалист тут же, не сходя с места, превращается в филолога-любителя.

– Не нервничай, – сказал Голдхейр, разглядывая чайник. – Сейчас мы дождемся кое-кого. И думаю, что ответов тогда вам будет вполне достаточно. Боюсь даже, как бы их не оказалось слишком много.

Морган хмыкнул, не переставая точить заготовку.

– Невозможно не верить фриландцу, – сообщил он и сдул с заготовки стружки. – Так что мы в это, конечно, верим. Но с трудом!

Голдхейр невозмутимо кивнул.