Закон природы есть частный случай эмпирических обобщений.
Каждое эмпирическое обобщение основано только на эмпирических фактах и таких же явлениях; это отличает его от других научных обобщений. Таковы, например, пространство Эйнштейна (§ 21) или Ньютоново пространство со световым эфиром; это не эмпирические обобщения. Звездные острова Гершеля (§ 12), или галаксии, являются эмпирическими обобщениями, ими же является представление Ньютона – его законы движения – законы так называемой классической механики. Таковы, между прочим, все константы – постоянные природы, численно или геометрически выраженные, проникающие науку нашего времени (§ 9). Их число быстро растет и, возможно, им нет конца.
17. Часто указывают, что естествознание всецело построено на индукции. В значительной мере это верно. Испытатель природы исходит из точно научно установленных фактов, всегда из опыта и наблюдения окружающей его природы. Великий натуралист и философ Аристотель (384–322 до н. э.) ясно это видел.
В новое время Ф. Бэкон (1561–1626) и в XVIII веке точный наблюдатель природы Г. Бюффон (1707–1788) это обобщили[265].
Еще недавно называли естествознание индуктивными науками в отличие от дедуктивной работы математики и философии.
Эмпирический научный факт не есть бытовое понимание Бюффона. Он должен быть раньше обработан в форме, удобной для научного исследования. Иногда это очень трудная задача. Бывает так, что научное творчество может с большим трудом придать открытому естественному телу или явлению облик научного факта, часто долго спустя после его открытия. Мы уже видели в § 7–8 на примере монокристалла и кристаллического пространства, как сложен процесс установки эмпирических фактов и как далек он от представлений Бэкона и Бюффона.
В само понятие эмпирического факта входит математическая – геометрическая или числовая (аналитическая) – обработка его. С каждым столетием этот процесс охватывает все новые и новые области знания.
Эмпирические обобщения строятся на так переработанных эмпирических фактах и таких же явлениях[266].
18. В естествознании исходным объектом научного знания является научно установленное природное «естественное» (то есть земное, планетное) тело или такое же явление, независящее от наблюдателя (§ 4). Им же может явиться и сам наблюдатель, так как натуралист не может забывать, что он сам является естественным, то есть планетным телом – объектом научного изучения наравне с другими естественными телами.
Мне кажется, что понятие о естественном теле впервые установил в XVIII столетии И. Кант (1724–1804), который был не только профессором философии, но и крупным натуралистом[267].
В первом большом периоде своей профессорской деятельности он был больше натуралистом, чем философом.
Но Кант, введя в науку понятие о естественном (то есть земном) теле и таком же явлении как об основном объекте естествознания, логически ограничил это понятие. Он исходил при этом из философских и религиозных соображений. Из философских – когда он ввел в окружающую природу исторический охват, создавая космогонию, то есть объясняя зарождение Космоса. В космогонии для основных идей он имел предшественников среди своих современников – мистика и крупного натуралиста шведа Сведенборга (1688–1772) и английского математика Т. Райта (Т. Wright, 1711–1786)[268].
Он дал в космогонии историческую картину небесных явлений, а как верующий теист он рассматривал Бога как творца всего – и нашей планеты, и ее природы в том числе, духа природы.
Исходя из этих представлений, но не из научных эмпирических обобщений, он считал, что каждое естественное тело (явление) имеет начало и имеет конец.
Не один Кант, но вся европейская и американская философская мысль, истоки которой лежат в религиозных концепциях – еврейских, христианских, мусульманских – связаны с представлением о начале и конце реальности. Это представление вошло в науку очень прочно, но никакой реальной связи с эмпирической основой естествознания, сколько могу судить, оно не имеет.
В конце жизни Канта в научную мысль начало проникать другое понимание реальности, природы, наряду с обычным для нашей цивилизации, веками выработанное, индусское (браминское) – во многом более глубокое и правильное, чем европейское.
Англия в это время овладела огромными материальными богатствами – «военной» добычей – ограбила властителей мелких и крупных индийских государств и создала до сих пор длящуюся, но кончающуюся, поколениями для английской джентри привилегированную оплату труда службы в Индии, сперва в форме частной компании, а потом государственного чиновничьего класса.
Но одновременно среди англичан нашлись люди, правда, единицы, которые обратили внимание на огромную ее философскую, литературную и научную культуру, вскрыли перед европейцами во многом более глубокое понимание реальности, чем европейско-американское. Огромную роль здесь играла жизненная работа сэра В. Джонса (William Jones, 1746–1794). В это время индусская мысль находилась благодаря политическим и социальным событиям страны в творческом застое.
Через немного поколений, однако, началось в ней вновь самостоятельное творческое возрождение под влиянием европейско-американской философии и науки, которое сказалось в новом расцвете, все растущем. С этой точки зрения представляет сейчас глубокий научный интерес и огромное все растущее значение вхождения в научную работу человечества ученых Индии и Дальнего Востока, религиозные и философские построения которых полны противоположных нашим представлениям о вечности существующего, вечности природы. Эти ученые и философы овладели европейско-американской наукой и философией и занимают в мировой науке и философии все более видное положение.
Натуралист, говоря о естественном теле и о естественном явлении, в своей научной работе не может исходить из кантовского определения. Только в области живого вещества на нашей планете мы видим «начало» и «конец» для индивидов, и то не всегда.
С чуждым Канту мировоззрением связано эмпирическое обобщение о геологической вечности планетных процессов (§ 24 п. II). Оно совпадает целиком с мировоззрением философским и религиозным ученых Дальнего Востока и Индии; после Второй мировой войны значение их еще более увеличится.
19. В 1926–1929 годах я указал в своей книжке о биосфере[269] шесть больших эмпирических научных обобщений, с биосферой тесно связанных. Эта связь мною тогда не была развита и подчеркнута. Я бы тогда и не решился ее выразить, но, мне кажется, она была и тогда ясна для внимательного читателя. Тогда для меня еще неясно было наше научное окружение и прежде всего значение философии в научной работе данного момента.
Теперь, через 13–16 лет, мне кажется, что в переживаемом нами взрыве научного творчества, научной мысли, когда резко изменилась умственная обстановка, это лежащее в основе логики естествознания основное эмпирическое обобщение может быть резко подчеркнуто и понято.
Я предполагал уже тогда таким первым и основным для биосферы эмпирическим обобщением (которое считаю правильным и сейчас), следующее: логика естествознания в своих основах теснейшим образом связана с геологической оболочкой, где проявляется разум человека, то есть связана глубоко и неразрывно с биосферой, единственной областью жизни человека, с состоянием ее физико-химического пространства-времени.
Я считаю это утверждение основным эмпирическим обобщением в логике естествознания. Оно должно быть принято как основное в научной работе испытателя природы.
Ясно сейчас, что естествознание и неразрывно с ним связанная техника человечества, проявляющаяся в наш век как геологическая сила, перерабатывающая и резко меняющая окружающую нас «природу», то есть биосферу, не есть случайное явление на нашей планете, не есть создание «свободного разума», «человеческого гения», независимого от материи и энергии, а есть природное явление, резко материально и энергетически проявляющееся в своих следствиях в окружающей человека среде, и прежде всего оно охватывает биосферу.
