Сегодня в науке эта ситуация называется эпистемологический разрыв. Автором термина был французский историк и философ науки Гастон Башляр[386]. Новая наука, наука ХХ в., прежде всего, физика микромира и квантовая механика, не основывается на предыдущей теории познания, а начинает собой новую эпистемологию. Она характеризуется опорой на собственные закономерности своей предметной области. Французский философ науки к таким разрывам отнес «революцию Гейзенберга», т. е. создание квантовой механики, резко отличающейся от принципов описания, применяемых классической физикой.

Вернадский самостоятельно пришел к сходным идеям на своем материале. Создание геохимии он относил к одной из составляющих новой научной революции первой четверти ХХ в., начавшейся с открытием радиоактивности, когда самые центральные понятия науки вплоть до понятий пространства и времени получают новые очертания и новые принципы выражения. В самый разгар создания квантовой механики в своей основополагающей работе по истории науки 1926 г. В.И. Вернадский писал: «История проникновения квантов в наши научные построения является любопытнейшим явлением в истории мысли, ибо ни сам творец этого представления, М. Планк, ни все увеличивающиеся в числе принимающие идею квант ученые не могли и не могут дать ему ясное выражение в образах нашего понимания мира. Создание символов квантов без возможности выразить его в ясном, логически непререкаемом геометрическом образе, и особенно его победоносное шествие в современном научном творчестве есть одно из интереснейших событий в истории научной мысли, изучение которого, может быть, позволит приблизиться к выявлению законов так называемой научной интуиции»[387].

Потеря наглядности в физических науках, отсутствие зримых образов различных аналогий, облегчающих понимание, в это время начало компенсироваться повсеместным применением математики. Началась тотальная математизация знания. В.И. Вернадский был пионером в применении точных методов к своей области биогеохимии и биосферы. Именно применение математического языка к процессам размножения живых организмов в биосфере и следствие этого в геохимии сразу взрывным образом дало ему огромное количество новых фактов.

Но когда фактов становилось необозримо много, требуются обобщения. Как скомпоновать эти факты, как перейти от единичных событий и наблюдений к теоретическим положениям? Последние, по мнению старейшего нашего методолога Н.Ф. Овчинникова, вообще распадаются на три категории по степени общности. К первым относятся единичные, простейшие обобщения, свойственные только данной научной дисциплине. Вторые, особенные обобщения, присущи классам наук, например, точным дисциплинам. Таковы, например, принципы наглядности, математизации или симметрии, которыми пользуются во многих науках, особенно теоретических. К третьим, всеобщим обобщениям относятся принципы, непременно свойственные всем научным дисциплинам. Они давно найдены и описаны в науке, это принципы объективности, познаваемости, историзма и т. п.[388]

Собственно говоря, переход от всеобщих принципов к особенным и единичным категориям и стал основным методологическим признаком переворота в науке начала ХХ в., когда потеряли значение принципы наглядности, аналогии и тому подобных простых средств познания. Собственно говоря, они и стали содержанием эпистемологического разрыва, о котором писал Г. Башляр. Ярким примером особенных понятий стал для ученого принцип симметрии, который в процессе создания учения о биосфере постепенно выдвинулся как основополагающее правило, пронизывающее науки и обеспечивающее его единство. Вот что он писал в той же работе: «Одновременно в наше научное мировоззрение, в самую его суть, уже вошло другое несводимое на движение представление – учение о симметрии. Оно находится в нем, как стороннее включение, не связанное с другими созданными физиками и математиками моделями мира и материи. А между тем эмпирическая основа учения о симметрии является одним из самых прочных достижений науки. Его глубокое значение провиделось Л. Пастером и П. Кюри, на нем строится учение о твердом состоянии материи – кристаллография, оно неудержимо захватывает химию и минералогию, но оно стоит сейчас не только вне области нашей картины мира, оно не затронуто философской мыслью и не выявлены те следствия и те приложения, которые из него следуют и которые неизбежно приведут к чуждым прошлым векам научной картине Вселенной»[389]. Принцип симметрии в дальнейшем творчестве ученого стал точкой схода, окончательным выводом всех его размышлений и достижений в области эпистемологии научного творчества. Но так произойдет в самом конце научного пути, и об этом – позже.

Сейчас же нам надо рассмотреть конкретный путь теоретизации, по которому пошел В.И. Вернадский, когда осознал, что создает новую дисциплину – биогеохимию и на ее основе науку о биосфере, и, главное, что они требуют от него отказа от традиционного мировоззрения. В предисловии к «Биосфере» ученый четко сформулировал существо своих разногласий с основным миропониманием геологии, с ее традиционным «выводным» мышлением, с не обсуждаемым, но мощно присутствующим мнением о происхождении жизни, биосферы и самой планеты. В традиции отсутствовала связь геологической среды с живой оболочкой планеты. У геологов не было ясного представления о биосфере как целом, как обладающей строгими закономерностями земной оболочке, движимой живым веществом. Жизнь предстает в общем строе существующих представлений о Земле как планете случайным явлением, предупреждает В.И. Вернадский, и, потому сами геологические события предстают клубком случайностей. Такие предвзятые идеи основаны, уверяет он в том же предисловии к «Биосфере», на всеобщем убеждении о начале жизни, на идее ее возникновения «в ту или другую стадию геологического прошлого Земли. Эти идеи вошли в науку из религиозно-философских исканий»[390]. Вот почему необсуждаемая идея случайности жизни привычно распространяется на геологические события. Ее надо тщательно отделить от биогеохимии, оставить в стороне. Он оставляет, как пишет в предисловии, без рассмотрения и третье следствие из «философских исканий» – вопрос о до-геологических стадиях планеты, т. е. об огненно-жидком или газообразном состоянии нашего небесного тела. Все три предвзятые идеи никак не отвечают фактам, говорит он, они представляют собой головное, чисто логическое построение. Факты, к тому времени накопленные им, напротив, ярко свидетельствуют о всегдашних закономерностях, по которым функционировала биосфера под контролем живого вещества.

В.И. Вернадский поступает здесь по той же модели теоретизации, которую применяли до него не одно поколение ученых, начиная с Галилея. Он вводит в естественнонаучную книгу специальную эпистемологическую главу, которая объясняет, делает объяснимыми, как и положено в науке, приемы, с помощью которых он обобщает факты. Глава называется «Эмпирическое обобщение и гипотеза» и занимает 6 параграфов из 160.

Факты свидетельствуют, говорит он, что прежние, казавшиеся бесспорными объяснения движений атомов, в свете новых открытых в геохимии явлений, оказались иллюзией, и их надо оставить в стороне. Оба отношения к жизни, возникшие из общекультурных построений – механистическое и виталистическое, – являются чисто логическими и историческими и не отвечают фактам. Поэтому не надо стараться непременно дать логическое объяснение феномену жизни и оставить в стороне многочисленные гипотезы, которые сводят его на что-то понятное, привычное. Надо не смущаться «непонятностью» жизни, говорит автор, а сосредоточиться на точных фактах и уж затем найти их правильное обобщение. Именно с отхода от попыток свести явления на понятные по прежнему опыту аналогии началось победное шествие квантовой механики.