В совокупности эти четыре книги вместе с “Биогеохимическими очерками” дадут возможность ознакомиться с работой, которую я веду – неуклонно и непрерывно – с 1916 г., теперь более 20 лет, и которая захватила меня целиком, над которой я повседневно работаю и ни разу не оставлял, несмотря на глубочайшие изменения условий жизни, которые совершались в нашей стране с 1916 г.»[368].
В течение оставшихся тогда ученому четырех лет жизни он прибавил к названным пяти книгам еще две. Обе они подводили итоги жизненной работы, венчали созданный им цикл биосферных наук. Первая книга – небольшой, но исключительно важный теоретический трактат «О состояниях пространства в геологических явлениях Земли. На фоне роста науки ХХ столетия», вторая – капитальный, хотя и не завершенный труд «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения». По цензурным, идеологическим и другим причинам книги не вышли из печати в то время, хотя первая из них была сдана в издательство АН. Обе они напечатаны через много лет после его смерти[369].
Кроме того, к новому направлению творчества В.И. Вернад- ского принадлежит учение о ноосфере, конструктивные основы которой он разработал в книге «Научная мысль как планетное явление», написанной в 1938 г., но не предлагавшейся в печать по условиям того времени. Она опубликована впервые значительно позже, вначале – в сильно урезанном виде, а затем выдержала ряд исправленных изданий[370].
Уже после его кончины напечатано множество других материалов, относящихся к учениям о биосфере и ноосфере. Среди них есть и книга, составленная из ранних, начиная с 1917 г., записей ученого[371].
Итак, каким образом возникла новая линия в его творчестве? Известно крылатое выражение Бюффона: «Собирайте, собирайте факты, идеи явятся потом!» Если рассматривать науку в больших исторических периодах, именно так все и выглядит. Накапливаются факты, потом приходит некто, кто их собирает и рассматривает совсем под новым углом зрения. Но такой вывод просматривается только в больших числах времени. В течение одной человеческой жизни перелом парадигмы происходит иначе. Точнее сказать, для кого-то лично наступает время, когда новые факты не укладываются в старую идеологию их описания, и он смотрит на привычную картину новыми глазами. И тогда возникает новая идея, которая освещает факты совсем иначе. Так что для одного ученого все происходит ровно наоборот указанному Бюффону пути.
На примере творческой судьбы В.И. Вернадского отчетливо видно, что его новые науки начинались с одной общей идеи. Он и был тот человек, который новыми глазами посмотрел на известные факты. Идея явилась ученому еще не в результате собственной работы сбора фактов, а до всякого сбора, еще совсем в юношеском возрасте. Можно даже сказать, она была всегда, во всяком случае, со студенческих лет, когда он начал исследовательскую работу, в основном изучая литературу. Из нее он вычленил те вопросы естествознания, которые можно назвать общими, предельными, строящими определенную картину мира и которые его учитель В.В. Докучаев называл натурфилософскими. В ту эпоху последнее определение не имело нынешнего отрицательного оттенка.
В Студенческом научно-литературном обществе Санкт-Петербургского университета, в котором Вернадский очень активно работал, в декабре 1884 г. Вернадский сделал доклад «Об осадочных перепонках». Доклад химический, с демонстрацией опытов. Ныне он интересен заключительным авторским выводом. Вернадский задал (себе в большей степени, чем слушателям) великий вопрос о месте живой материи в природе. Он поставил его отнюдь не в натурфилософской форме, хотя для слушателей той эпохи она была вполне внятна и привычна, во всяком случае, не вызывала отторжения у слушателей, но в научных категориях:
«Живая материя скопилась в виде тонкой пленки на поверхности земного сфероида; вверх, в атмосферу, она достигает верст 8–10; вниз, в глубь земного шара, еще меньше. Везде, всюду царит мертвая материя, материя, в которой не происходит никакой жизни. Но что такое жизнь? И мертва ли та материя, которая находится в вечном, непрерывном законном движении, где происходит бесконечное разрушение и созидание, где нет покоя? Неужели только едва заметная пленка на бесконечно малой точке в мироздании – Земле обладает коренными, особенными свойствами, а всюду и везде царит смерть? Разве жизнь не подчинена таким же строгим законам, как и движение планет, разве есть что-нибудь в организмах сверхъестественное, чтобы отделять их резко от остальной природы?
Покуда можно только предлагать эти вопросы. Их решение дастся рано или поздно наукой. <…>
Если жизнь есть явление естественное, то живет весь мир, да иначе и быть не может»[372].
Эти начальные и предельно общие вопросы создали в нем самом сильнейшее поле напряжения мысли. Одними и теми же законами управляется живое и неживое, в чем заключается их единство и различие? Вскоре в гуще жизни вопросы естественно ушли в подсознание, в глубинные слои мышления, и оттуда, исподволь, но мощно направляли поиск, определяя его общий азимут. Такой вывод мы делаем не как догадку или гипотезу, а на основании реального контекста научной деятельности В.И. Вернадского. В совокупности такие «простые» фундаментальные вопросы, заданные себе в весьма конкретной форме, ставили главную загадку науки последней четверти XIX в., особенно после глубокого проникновения в него эволюционной мысли Дарвина. Мы видим в них простой, казалось бы, но нетривиальный для того времени поворот мысли: почему жизнь как явление природы с неживой материей не сочетается, законы физико-химического цикла на нее не распространяются.
В свете этих вызовов минералогия и кристаллография, которые стали для Вернадского предметами исследования и преподавания – были только ступеньками в большой и сложный мир общих вопросов естествознания, прежде всего глубинного строения вещества, были средствами, но не конечной целью. Его уровень как ученого был вполне достаточен, чтобы стать хорошим профессором и ученым, работающим в области изучения и освоения природных богатств. Но подспудная работа мысли и огромная, наработанная уже к окончанию университета эрудиция звали его к более отвлеченным проблемам. Ряд поворотных пунктов, развилок в предлагавшихся обстоятельствах научной жизни, когда он делал выбор, ярко свидетельствует о направлении его внутреннего развития еще до появления его конкретных плодов.
Один из таких моментов наступил, когда летом 1887 г. по заданию его научного руководителя В.В. Докучаева, пригласившего его по окончании курса занять должность хранителя в Минералогическом кабинете университета, Вернадский на средства Вольного экономического общества отправился обследовать месторождения фосфоритов в Смоленской губернии. Профессор надеялся, даже был уверен, что его ассистент успешно справится с этим заданием и на основании своих полевых исследований напишет магистерскую диссертацию. Но тот вдруг почувствовал, что тема уводит его от общих вопросов строения материи, к которым всегда стремился. В одном из писем к жене, в которых он всегда проговаривал многие важнейшие и даже сугубо специальные вопросы своего развития как ученого, он стремится обрисовать для нее, а более, опять же, для себя собственное призвание в науке:
«Мне хотелось поговорить с тобой о моей магистерской теме; брать вопрос о фосфоритах мне не хочется, у меня не так уж сильно лежит душа к ним, гораздо больше лежит она к «схоластическим кристаллам». Я сознаю полную важность и значение этого вопроса (о фосфоритах. – Г. А.) для России и думаю, что он стоит на очереди, но это вопрос чисто частный и имеющий значение только благодаря своему практическому применению. Если его взять вообще, надо много, конечно, объездить, и я бы взял, может быть, его, если бы голова не была полна другими идеями и образами. Ученые – те же фантазеры и художники; они не вольны над своими идеями; они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они живут, и для таких идей работают; они совершают много сравнительно механической, временно нужной работы, но удовлетворить их она не может. Не может удовлетворить вольную душу художника составление рисунков для каких-нибудь народных изданий, не может удовлетворить ученого работа над каким-нибудь вопросом, который кажется теперь нужным и необходимым. Есть общие задачи, которые затрагивают основные вопросы, которые затрагивают идеи, над решением которых бились умы сотен и сотен разных лиц, разных эпох, народов и поколений. Эти вопросы не кажутся практически важными, а между тем в них вся надежда к тому, чтобы мы не увлеклись ложным каменьем, приняв его за чистой воды бриллиант»[373].
