— Это не твоя война. Ты альянсу больше не интересна. У них есть оружие куда более страшное. Если бы я знал, что нас ждёт, я бы ни за что не позвал тебя замуж. И… Я, хоть убей, не понимаю, зачем ты тогда вышла.

— За тебя… — от волнения Полина внезапно охрипла и прокашлялась. — Замуж?

— Просто вышла в тот ноябрьский дождь. Зачем ты вышла ко мне с чашкой чая, вытащила за шкирку из отчаяния и одарила надеждой? Зачем ты была так прекрасна и милосердна, что я… Я… — Юра завсхлипывал, точно начал задыхаться. Зажал лицо в ладонях, и Полина увидела, как он покраснел. Как наполнились кровью вены у него на шее, как дрожали прижатые к векам пальцы.

— Юр… Я…

— Ah-h, reichlich Müllhalde! — вырвалось у него со стенаниями. — Ich liebe dich so sehr!¹ Я так люблю тебя. Я так в тебя влюбился. Сразу, и… Ты… Я… Я не смог уехать насовсем, не смог за часами развернуть такси… Оставил маленький шанс, что тебе будет не всё равно. Я не мог уйти от твоей парадной. Просто, знаешь, как я чувствовал… Что мне конец, если я уйду. Что я кончен без тебя. Раз и навсегда. Крыса оп-пущен…

«Я его недостойна, — ударилась мысль. — Недостойна, недостойна… Ему нужна лучше. Честнее. Порядочнее».

— А ты… Ты очаровала меня своей музыкой. Ты приютила меня в первый день. И нашла меня во второй. Ты отдалась мне, когда я попытался, не веря в удачу. И ты согласилась стать моей перед твоими родителями. Я не знал никого добрее, чудеснее. Никого красивее… Я тобой приручен. Я твой.

Он наконец нашёл силы открыть веки и посмотреть на неё. Полина изумилась, впервые видя Юру плачущим. Плакали оба его глаза, и живой, и протез, и это раздирало душу в клочья.

Глаза нет, а слёзы текут.

— Юрочка, я люблю тебя! — Полина притянула к себе мужа, и тот упал ей лбом в колени, повиснув на ремнях безопасности.

— Я без тебя не… Но я справлюсь, Полька, я смогу, клянусь! Я тебя в западне не оставлю…

— Ты слышишь? Я тебя люблю. — Полина зарылась носом в Юрин горячий затылок, целуя и гладя, и губами нащупала два больших бугра на костях его черепа, которым раньше не придавала значения — мало ли, у кого какая анатомия?

Следы зубов Тессы…

Юра, слепо жмурясь, отстранился. Придержал правый глаз и мотнул головой. Слёзы бежали по его усам, как дождь.

— Не горячись. Ты маленькая. Я не должен был присваивать чужое счастье. Ты сама себя пока не узнала, не поняла. Не приняла. Ты с собой не договорилась. Прости. Я вспоминаю себя в восемнадцать, эти амбиции, гормоны, жажду быть первым, самым лучшим, героем, любимым, но… Планы могут рухнуть в один миг, и ты начинаешь мечтать о том, чтобы снова научиться ходить и держать ложку. А ещё… Сдохнуть. Чтобы такому ущербному не мешать отцу и брату подтвержать свой ранг. Уступить Борцу помётность.

— Юра, ты лучший. Ты самый сильный. — Полина вытерла ему глаза, и протез неловко сдвинулся, обнажив алую глазницу. Юра спешно поправил его и в смущении отвернулся.

— Всё хорошо. Всё будет хорошо. С тобой точно. Я не позволю тебе погибнуть вместе с нами. Ты ни в чём не виновата. Отец был прав, мне не следовало жениться на человечке. Особенно мне. Мать не выдержала, видишь? У нас всё жёстко, и она терпела, пока была воля. Но моё увечье и последующие казни стали для неё сломом. Поль, она повесилась. Отец сам снимал её тело с моста у Красного Ромба. Когда я очнулся в госпитале доктора Крюгера и узнал отца после той травмы, я позвал маму, а отец взял мою руку и сказал… Она нас предала. Предала меня беспомощного. Предала Борьку. Отца. Она решила, что так будет лучше. Она тоже была человечкой. — Юра снова растерянно замотал головой. — Я клянусь Гансом-трубадуром, я не желаю этой участи тебе. Я страшно сглупил. — Он отыскал Полинины дрожащие росой слёз виноградины. — У тебя впереди целая жизнь. Ты полюбишь ещё не раз. Кот на Кавасаки тому доказательство. Ты тоже справишься. Меня стоит забыть, как страшный сон. А я тебя никогда не забуду.

— Я не уеду!!! — Полина вцепилась в его куртку, притянула к себе, и горячие слёзы Юры обожгли её скулы.

— Ты уедешь. Так надо. Ты будешь счастливой.

— Послушай! Ты не веришь, что я тебя люблю, ладно! Но я, я знаю, что спасёт город! — внезапно ухватилась за последнюю соломинку Полина. — Крысолов! Твой Ганс-трубадур! Он может спасти город!

Юра поднял взгляд и одарил её невыразимой печальной нежностью.

— Веришь в сказки. Маленькая моя девочка. Совсем ребёнок. Трубадура не существует. А если бы и был — что такое он против мощи альянса?

— Но откуда взялись вы⁈ — выпалила Полина. — Откуда взялся альянс?

— Мы всегда были, — как очевидное, пояснил Юра. — Крысы всегда были. Как и чума.

— Нет, Юра, нет! — Она завыла в голос, комкая его спину. — Нет, нет…

— Да. Увы, да, малыш.

Он покрыл поцелуями её пылающее от волнения ухо, шею, щёку, прокрался до губ и остановился. Тихо дохнул всхлип в линию приоткрытого рта и, потеревшись носом, отстранился. Взялся за руль. За запотевшим стеклом машины дождь стучал уже более мерно. Юра глянул на наручные часы.

— До поезда час. Успеем добраться.

— Я не уеду! Ни за что! Я не уеду, — твердила Полина и судорожно сжимала подлокотник, словно могла таким образом удержаться в тварном городе.

— Прости меня. Прости, — в ответ шептал ей Юра и вёл «банку колы» к центру.

Полина охрипла от рыданий, пока он за руку тащил её по перрону. Прижимала к себе отданный Юрой рюкзак со всем необходимым и тряслась в истерике, стоя у «Сокола». Юра обнял её и долго грел у груди, пока проводница не потребовала пассажиров занять места. И тогда он завёл её в вагон, усадил на пустующее место и вышел за секунду до того, как с шипением задраилась вагонная дверь. Полина хрипела, сжав рюкзак, пока высокая серая фигура растворялась среди такой же серой толпы.

А потом «Сокол» устремился с нею вместе в не менее серую ночь, пытаясь перелистнуть страницу нотной тетради её жизни, посвященную Альбрандтам.

Полина же ехала и заторможенно думала:

«Нет уж, дудки. За неделю можно успеть многое. Я не сдамся. Нужно спросить у папы кто мы. Нужно хотя бы открыть футляр и достать гобой. И начать играть. Чёрт возьми, начать играть».

¹ — «О, свалка изобильная! Я так сильно люблю тебя!» (нем.)

— Папочка!

Полина стартанула по перрону в направлении рослой клетчатой фигуры в больших очках и спустя миг прижалась к пиджаку отца, вбирая ноздрями родной запах полыни — мама обкладывала ею вещи от моли.

Как же хорошо, что после приключений в системе Полинин телефон остался цел, только экран слегка треснул! Юра нашёл его и вернул ей вместе со свободой…

— Папочка. — Хотелось сыграть радость от встречи, но Полина переживала такое отчаяние, что улыбка и смех превратились в стоны, как только отец обнял её, оберегая от зла, как в детстве. — Па-па.

— Ну будет, будет, милая. — Андрей Васильевич поцеловал дочь в макушку, насторожился и критически осмотрел видок. — Ты в домашних штанах? И… Тапочках? Что случилось?

— Вс-сё хоро-шо, — осилила Полина плохо сработавшее утешение и разрыдалась сильнее. Папа мягко похлопывал её по спине и держал в объятьях, пока она не смогла прийти в себя. Ни слова не говоря, понуро взял её рюкзак, закинул на плечо и повёл в машину. Полина тёрла глаза и всхлипывала по дороге. Сев на любимое переднее место высокого «Фольксвагена», глянула на встревоженного отца и кисло улыбнулась.

— Всё нор-мально. Просто соскучилась.

— Я вижу, — грустно хмыкнул в бороду папа, завёл белый внедорожник с аэрографией летящих лебедей и втопил газ. Полина настолько отвыкла ездить на машинах с ветерком, что чуть не закричала: «осторожнее, пап!», но вовремя прикусила язык. Папу это могло бы обидеть. Он лихо маневрировал по Яблочному кольцу, гоня к Петрово, и Полина уговаривала себя отцепиться от ручки подлокотника.

— Мама готовит лазанью. И жульены в горшочках.

— Как здо-рово, — всхлипнула Полина.

— А Юра что не приехал? Не смог?