Юрец подскочил, подобравшись, словно для боя, выслушал донесение на баернском, ответил что-то возбуждённо и упал на стул обратно. Потёр лоб.

— Аlles ist verdammt schlecht…⁵ Всё плохо. Я должен ехать назад. Они… Добрались до чумных захоронений.

— Юра!

Полина будто превратилась в этот вскрик. Схватила мужа за ладонь, но тот мягко вывернул запястье, прошуршав по сердцу отторжением и чувством вины.

— Они устроили провокацию, — продолжил глухое объяснение. — Напали в нескольких блоках системы сразу, пытались перегрызть провода складских холодильников и… тебя похитили.

— Кто? Король? Этот, как его — придурошный альянс?

— Да. А настоящей целью были могилы. И… У них в зубах чума. Отряд дельта-эпсилон не отбил кладбище без поддержки гамм.

Юра загнанно глянул на жену. Мимолётно у Полины опять возникло впечатление мертвенности в его облике, но она перевела взгляд с правого Юриного глаза на левый, и жуть рассеялась.

Надо же, оказывается, когда смотришь в глаза человеку, то выбираешь только один приглянувшийся глаз…

— Юр, — неуверенно попросила Полина. — Не езжай туда.

— Могильник нужно обезвредить, как минимум, закопать.

— Не надо, там опасно.

— Это мой долг перед стаей. Работа гамм. Держать город в безопасности.

Он поднялся, и Полина вскочила следом. В стремлении укрыть, сберечь, спасти обхватила его плечи, прижалась к груди.

— Нет! Нет, дудки. Не пущу. Не уедешь.

Юра не ответил ей взаимной лаской. Вскинул голову вверх, глядя на кухонную люстру. Стоял и ждал, когда она закончит с нежностями. Только сердце его колотилось напористо и отчаянно, набатом отдавая Полине в ухо.

— Я должен. Пусти. И сиди тут. Поняла?

— Юрка… Мне страшно.

— Я не брошу в беде семью и стаю. Я справлюсь. Хорошо? Просто — не глупи.

Муж молил взглядом отпустить его. И Полина поняла, что тот уедет в любом случае. Разомкнула замок из рук, отошла к мойке. Ухватилась за кухонное полотенце.

Юра протяжно вздохнул и, повторив один-единственный наказ «сиди тут», покинул её.

¹ — «Борец, ЭрБи, бегите к отцу, ему срочно нужна помощь! И найдите Герхарда! Что там с восьмым блоком?» (нем.)

² — «Принято!» (нем.)

³ — Юра перефразирует строчки из песни «Истерика» группы «Агата Кристи».

⁴ — «Твою мать!» (нем.)

⁵ — «Всё чертовски плохо». (нем.)

Полина сидела в четырёх стенах без связи и боялась. И велосипед потерялся, и телефон выпал из неё где-то в коммуникациях, пока вражеские крысы тащили вниз головой по тоннелям. Оставался только ноут и «ВСети», как единственное средство проникновения во внешний мир. Но и им Полина воспользовалась единожды — чтобы написать начальству, что она заболела и выйти сегодня не сможет.

Может быть, она и так скоро заболеет.

Все они заболеют.

Думать про чуму было страшно, аж сводило кишки. Это же смертельная зараза, на истории в школе рассказывали, как она выкашивала целые средневековые города.

А причиной её распространения были крысы.

Крысы. Откуда взялись такие, как Юра? Про кошек и собак Полине чуток поведала Милана, с которой теперь и помириться-то было совестно. Всё понятно, жрицы богини Бастет уподоблялись ей настолько, что обретали кошачьи облики. То же самое происходило в древние времена с перволюдьми, избравшими тотемом волка…

Но кто бы вздумал поклоняться крысам?

Полина не находила себе места. Слонялась из угла в угол, стояла у стен, прижавшись к прохладным обоям лбом и ладонями. Садилась в углу дивана, обхватив колени, и думала, думала…

Что она могла?

Как она могла?

К Юре она испытывала странное, сумбурное, запрещённое самой себе, то, на чём она поставила крест раз и навсегда — причём, понимала, что это в ней зародилось к нему раньше, до крысиной войны. Что, если разобраться, обида на мужа и его субботние исчезновения состояла на восемьдесят процентов из тревоги за него и страха потерять. Что сердце, вопреки воспламенению разума, верило в его любовь и порядочность. Просто на их отношения толстой, прилипчивой, разъедающей всё хорошее копотью наслоился Макс.

Юра не заслуживал мести. Он оказался «не таким». А Полина вот — «такой». Ему всё это время было трудно, и с каждым днём труднее.

Там. В системе.

И он ограждал Полину от этого зла. Как умел берёг её безмятежность. Скрыл свадьбу, не постил её фотографии… Чтобы не навлечь беду.

Тщетно.

Полина уронила лицо в руки и затряслась от страха.

Юру могут убить, содрать кожу, выпотрошить в грязном подземелье. Он может заразиться и погибнуть от чумы.

Испустить последний вздох с обидой на сердце. С мыслью о том, что его не любят. Что им воспользовались.

— Но я… — прошептала Полина под нос, слизывая слёзы с губ, — но я сама не готова… Любить больно. Я не хотела. Ты не заслужил такого. Меня «такую». Такую глупую! Совсем жить не умею… Дурёха! Дурова-дурёха!

Воспоминание о Феликсе и том неожиданном оргазме, подаренном им, вырвалось рыданием. Почему именно с ним, не с Юрой, было так чертовски приятно? Почему эта грязь и грех подарили ей столько покоя и понимания? Почему с ним, с котом на крыше, Полина наконец-то ощутила себя женщиной, которая не создана, чтобы ублажать своего мужчину, а поёт, как счастливая дудочка, в умелых мужских руках?

Несправедливо, низменно! Неправильно!

И ничего нельзя сделать! Ничем помочь!

Юра велел ждать дома, и Полина не хотела подвести его самовольством, совершить очередную ошибку, роковую на этот раз!

Чертовски захотелось покурить кальян. Но кальяна не было, и Полина села на окно, свесив ноги в воздух. Свежий ветер залива сушил слёзы, принося запахи водорослей, лучащееся золотыми перьями море стирало тревоги, наплывавшие бесконечной серой массой непогоды.

Что может сделать одна маленькая и слабая рыжая дура с целым альянсом крыс, грозящим любимому городу? Как после опрометчивости вернуть доверие того, кто действительно нужен? Без фамилии. Без достатка. Просто нужен, живым, пусть с одним глазом, пусть крысой, но…

Полина замерла на всхлипе и, не мигая, уставилась на горизонт.

«Это не любовь, — повторила она себе, как заговор от новой западни. — Нет, это не любовь».

«Ты путаешься с другими, пока я сдерживаю атаки на город!»

«Я понимаю, что это я виноват, я молчал и скрывался, но, свалка изобильная, можно было поступить со мной как-то иначе?»

«Пожалуйста, даже если не любишь и шляешься, давай знать, что с тобой всё в порядке. В этом городе может произойти всякое. Твой любящий муж».

Перед глазами как сейчас встала собственная радостная фотография на столе в гнетущем затхлом подземелье. Как маленький кусочек счастья для одного бесстрашного бойца невгородской стаи. Первопомётный гамма-один. Не напоказ, но в сердце.

«Никто не любит так, как крысы».

— Твою мать… — плакала Полина, обняв оконную раму, и в прямом смысле чувствовала, как разрывается сердце, а оттуда вытекает вместе с кровью новая огромная привязанность. — Дура-дура-дура! За что… За что…

Она не успела нагореваться вдоволь, как вдруг услышала неистовый, надсадный рёв приближающегося мотоцикла. Резвая, крупная тень и рифлёные подошвы мотобот мелькнули перед глазами. Бликнул на солнце, ослепив вспышкой ужаса, чёрный шлем, хваткие лапы сцапали Полину и сдёрнули с окна. Та и пискнуть не успела, как уже неслась на запредельной скорости вниз, считая бегущие под колёсами этажи. Ор утонул в вое ветра, пока она силилась осознать, каково это мчать наискось по вертикальной стене. У самых нижних этажей мотоцикл оторвался от бетона и, взмыв в воздух, жёстко приземлился на клумбу. Лёгкие ударились о вдох, пустой желудок — о глотку. Мотик пропахал жирную рытвину, раскидал грязь с маргаритками, взвизгнул шинами на повороте у шлагбаума и проехался чуть ли не боком под ним. Как Полине удалось удержаться в седле, она не понимала, понимала лишь, что орёт благушей. Углами зрения она видела, как за мотоциклом юркнули тени поменьше, одна бросилась под колёса, но байкер легко перескочил её и вывернул на шоссе из города.