— Вы решили торговать землей! — усмехнулся Хэнсом. — Эту землю, при дороге, покупают, когда разобрана лучшая.

— Лучшая та земля, где рукой подать до вагона, чтобы отгрузить зерно, привезти инструмент и машины, — сказал я убежденно. — Я хотел бы начать отсюда. — За спиной Хэнсома висела карта Иллинойса, и я показал на юг штата. — Здесь тяжелые леса, надо корчевать землю, но я берусь в пять лет заселить этот край.

— Как вы еще плохо знаете Америку, Турчин. Туда никто не поедет. На Западе даровая земля, много степи, равнин.

— Зато я хорошо узнал иммигрантов, Хэнсом. Запад — далеко, до Канзас-Сити вагоны, а дальше? Дальше в фургонах, там индейцы, там спесивые аборигенты-скваттеры, надо пахать землю, не выпуская из рук ружье. А в Чикаго теперь — голодные люди, фабрики сокращают рабочих наполовину…

— Вы нашли хоть одного безумца, готового расшибить лоб об тамошние дубы?

Я ответил, что знаю таких, и нарисовал заманчивую картину колонии, основу которой составят поляки. После восстания 1863 года и франко-прусской войны много поляков приезжает в Штаты. Они оседают в Детройте, в Буффало, в Миллуоки и в Чикаго, но поляк — прирожденный фермер, ему нужна земля. Если поставить дело верно, на юг штата потянутся поляки, ирландцы, немцы, а за ними и коренные янки. Иллинойс Сентрал вступит в проект с гарантией безубыточности — к земле допускается только тот, кто внес первую сумму.

— Ну, а вам-то какой интерес, генерал? — насторожился Хэнсом. — Жалованье земельного агента невелико.

— Я свои деньги возьму, — ответил я со всей доступной мне развязностью. — Я стал бы продавать землю участками не меньше сорока акров, ценой от семи до десяти долларов за акр. Каждый, кто купил сорок акров леса, обязан прикупить и небольшой участок в будущем поселке, для постройки дома. Колонист уплачивает за землю четвертую часть, а в конце первого года только проценты на оставшийся долг, чтобы фермер мог подняться на ноги. Долг делится на три части и уплачивается в три года: если вся сумма внесена сразу, то Иллинойс Сентрал уступает десятую долю цены.

— Где ж здесь ваши деньги?

— Сейчас я вас удивлю. — Я с облегчением рассмеялся. — Я беру с компании комиссионные: по доллару за каждый проданный акр, не сразу доллар, а по мере расчета за землю. У меня ведь будут расходы, я открою контору в Вашингтоне. Нужна реклама.

Хэнсом кивнул: я поставил скромные условия.

— Иллинойс Сентрал дарит мне землю под поселок, сто двадцать акров; я разбиваю эту землю на участки в два акра и продаю каждый по пятьдесят долларов в свою исключительную пользу.

— Это даст вам три тысячи и не в один год, — мигом подсчитал Хэнсом.

— Иллинойс Сентрал дарит мне еще землю под парк, а один участок — под кладбище. Когда будут проданы первые шестьсот акров, компания построит там полустанок, где будут останавливаться поезда. И рядом — казарму на восемь помещений, чтобы колонистам было где приклонить голову до постройки домов. И последнее: компания разрешает бесплатный проезд в оба конца тем, кто отправится смотреть землю.

— И все это в одиночку, без помощников?! Попробуйте-ка хотя бы обмерить и разбить на участки землю под лесом.

— У меня есть и помощник, Николай Михальский, поляк.

Хэнсом взял для ответа три дня. В дверях он задержал меня:

— И вы поселитесь там, генерал?

— Когда тамошние дела перевесят дела в Чикаго, поселюсь. А пока буду ездить, пусть колонисты видят во мне чикагского босса.

Посыльный явился ко мне на другой день; Хэнсом просил не мешкая посмотреть помещение под контору на Вашингтон-стрит. Однако он оговорил, что казарма будет построена близко от станции и впоследствии отойдет к Иллинойс Сентрал под кладовые, склад и другие службы.

Если бы он знал, сколько надежд я связал с этой постройкой, будто собирался воздвигнуть не казарму, а обитель справедливости. Я не позволил рубить дом из сырого леса Ду-Бойс, привез сухие кряжи ели из Висконсина и присматривал, чтобы строилось на славу, бревно к бревну, и полы собирались так, чтобы и острый глаз не сразу нашел, где сомкнулись две доски. Кроме восьми больших комнат я построил и залу с высокими окнами, и кухню с огромной плитой и несколькими котлами. Я хотел собрать работников, невольных страдальцев нашей богатой республики, и дать новое направление их жизни. Опыты Фурье и Оуэна склонялись к фабрике, — их время миновало, другая фабрика громыхала железными листами, стучала машинами, дымила, засасывала под свои крыши сотни тысяч работников. Эта фабрика мчалась по американским рельсам железным локомотивом, нечего было и думать пустить против нее пароконный возок Оуэна или Фурье. Я читал и Торо и был благодарен ему за открытый мне Уолден, но и этот опыт принадлежал прошлому; в 1873 году я замыслил общежитие равных, и первым классом в моем училище жизни должен был стать большой бревенчатый дом. В нем поселятся восемь семейств; я все устрою так, что им захочется быть вместе; в очередь нести дежурства, в очередь готовить еду, ни с чем не таиться друг от друга. Большинство пожелает своего дома, — я понимал и это, — но в свой дом они придут другими людьми. Мы позовем сюда черных и примем их не челядью, примем как братьев. Девственные леса вокруг дадут нам тишину и время образоваться в нужном направлении, и мы без страха встретим новый век.

Через два дня мы с Михальским сидели в конторе на Вашингтон-стрит: в ней перебывало столько страдальцев из Австрии и Польши, из Ирландии и Пруссии, что я мог бы перенести сюда надпись с дома Тадеуша Драма — «Придите, страждущие!». Сюда постучался и ваш отец, Миша Владимиров, — постучался в крайности, худой, голодный, истратив последний цент и не решаясь просить о кредите. Как легко просится взаймы, когда и у тебя в кармане деньги, и как трудно протянуть нищую руку! В апреле 1873 года на первые смотрины и первый лесной торг в дубравы южного Иллинойса с нами тронулись одни поляки. Они любовались вековым бором, благородным орехом, зазеленевшими полянами, полетом вспугнутых косуль над овражками и поваленными стволами, — земля Ду-Бойс очарует хоть кого. Возвратясь в Чикаго, голодные люди так хорошо говорили об иллинойских дубравах, что и некоторые чикагцы чесали затылки: не сменить ли им свое скудное жилье на райские кущи Ду-Бойс. Кассиры Хэнсома приняли первые сотни долларов. О будущем поселении стали печатать в газетах, а когда дело дошло до оплаченной рекламы, Михальский охотнее клал наши доллары на столбцы иногородней «Католической газеты», чем «Чикаго геральд трибюн», до которой рукой подать. Колония складывалась как польская, и я не печалился этим: славный народ, язык и душа которого мне так близки, сложит фундамент здания, на месте мы найдем и другой материал.

Фергус и Чарлз встречали меня сарказмом: они были потерянные жители города. Чарлз искал истину в обществе чикагских рабочих, и Фергус шел той же дорогой, хотя и книжно, в социальной теории. Он предрекал, что я напложу новых фермеров, бедных и преуспевающих, оборотистых или никчемных, таких же, как и все другие фермеры в целом свете. Я ругал его деловым янки, машинопоклонником, и мы расходились, недовольные друг другом…

Взяв землю, колонисты рассчитывали провести в Чикаго лето и зиму, к новой весне закупить инструмент и распрощаться с городом. Но Чикаго встретил их сурово — паника охватила город. Фабричные рабочие оставались без мест, спасения не было и на стороне, в Чикаго приходили письма из Сент-Луиса, из Толидо, Филадельфии и Детройта, нельзя ли здесь заработать хотя бы и доллар в неделю? Лето будущие колонисты мыкали горе в Чикаго, ждали сытого дня и ночи без детского плача по куску хлеба, а когда придвинулась осень, они потянулись на юг, на свою землю, корчевать лес под пашни, и будь что будет. Дикая ягода, орех, даже желудь, на котором отъедались дикие черные свиньи дубрав, обнадеживали людей, а кто мог призанять до весны ружье и десяток патронов, видел уже себя едоком бифштекса или изжаренного на костре индюка. Каково же было их удивление, когда поезд, остановился у новой станции, еще без имени, и они увидели казарму и дым из кирпичной трубы! Здесь они нашли дом, запас муки, солонины и патоки, — Хэнсом расщедрился и на продовольственный кредит, видя, что он составляет только десять процентов от уже полученных за землю денег. Все спорилось, казарма построилась быстро чикагскими голодными плотниками, позднее лето радовало теплом, волки отошли, спугнутые шумом работ.