— Не выпьешь ли молока? — спросила меня Тути.

Хотя я не был большим охотником парного молока, но чтоб не обидеть Тути, ответил утвердительно. Она наполнила маленькую деревянную чашку, бывшую при ней, и, улыбаясь, подала мне ее.

Они присели отдохнуть на берегу ручья. И действительно, они порядком устали, так как шли издалека. Тути умылась студеной ключевой водой и отерла лицо своим платьем. Ее спутница молчала. Днем я лучше мог разглядеть черты ее грустного и прекрасного лица. Мне захотелось развлечь их.

— У вас ведь много служанок, — сказал я, — почему же вы сами себе задаете труд?

— Мы же не больные, чтоб сидеть спокойно и ничего не делать, — ответила Тути.

— И у служанок есть своя работа, — отвечала другая более кротко.

— Где твой товарищ? — спросила Тути.

Я понял, что она спрашивала об Аслане.

— Уехал с твоим отцом, но куда, не знаю.

— В его сердце сидит сатана! Знаешь ли ты это? — спросила Тути сердитым голосом.

— Зачем ты так говоришь, сумасшедшая! — с упреком говорила ее спутница. — Аслан очень хороший человек.

— Но он холоден, как снег.

— Почему? Потому что не ухаживает за тобой?

Из их спора я тотчас понял причину ненависти Тути к Аслану. Видимо, несчастная девушка любила его, а холодный и безжалостный Аслан отверг ее. Но Тути не успокоилась и после слов своей спутницы, еще более рассердившись, сказала:

— Я всегда буду говорить, что в его сердце сидит сатана. У него совести нет, поэтому ни одна девушка не сочтет его за хорошего человека.

Я заметил слезы в ее глазах. Она дальше не стала ждать, взяла свой кувшин и пошла по направлению к палаткам.

После ухода Тути, ее спутница рассказала мне, что однажды в палатке бека собралось несколько курдских князей на совет. С ними был и Аслан. На совещании поднялся горячий спор, во время которого Ахмэ, сын Абдуллаха, словом оскорбил Аслана. Этот Ахмэ был известен среди курдов своей угрюмой жестокостью и необыкновенной силой. Аслан не вытерпел, бросился на обидчика и, связав его как ребенка, выгнал из собрания. Вытащив его из палатки, он хотел убить его, но все князья бросились к ним и едва удалось им освободить богатыря Ахмэ из рук Аслана. Тути видела эту борьбу, и с того дня несчастная сходит с ума по Аслану.

— Но насколько он храбрый, — добавила рассказчица, — настолько и хороший человек. Часто он утешал меня в горе по моем славном муже, часто давал советы, как я должна воспитывать моего милого сынка. Он настоящий «шейх», только корана ему недостает.

Мне очень нравился сочувственный отзыв о благородном человеке.

— Тути сумасшедшая, — сказала она, — она его не знает.

Она направилась к палаткам, оставив меня одного на берегу ручья.

Аслан вернулся с беком гораздо позже, чем мы полагали. Он тотчас попросил есть, поел и велел мне приготовиться, потому что через полчаса он и должен ехать в Ван. В то же время он открыл коробку для бумаг и хотел вложить туда толстый лист на котором, как мне показалось, была нарисована картина. Я подошел посмотреть картину. Он не скрыл ее от меня и показал. Это было изображение крепости, которую он ходил осматривать. На бумаге была нарисована крепость с башнями и развалинами, горы, тропинки и все окрестности. Все это было точно живое. Это было делом рук талантливого Аслана. Он с большим искусством пользовался черным карандашом. Я в первый раз видел такой чудный рисунок!

Аслан, увидев, что мне это очень понравилось, показал мне несколько других бумаг. Но то не были картины. Я в них ничего не мог понять. Мне представлялись только начерченные на бумаге штрихи, которые отличались друг от друга разными цветами.

— Что это такое? — спросил я у Аслана.

— Географическая карта Ванской области, — отвечал он.

Я опять-таки не мог ничего понять.

— На этих бумагах, — сказал он, — начерчены все деревни, горы, реки, поля Ванской области, словом все, что сотворили природа и люди.

— Покажи мне деревню, — сказал я ему.

Он показал мне что-то вроде буквы «о», около которой нарисован был маленький крест.

— Это, — сказал он, — деревня богоматери, куда ты ходил на богомолье. А этот крест — монастырь.

— Какая же это деревня, когда в ней не видно ни одного человека? — спросил я.

Он только засмеялся и ничего не ответил.

— Эти карты тоже рисовал ты сам?

Он утвердительно кивнул головой.

— А на что они нужны?

— Когда доктор хочет лечить человека от какой-нибудь болезни, он прежде всего должен познакомиться с устройством его тела, — отвечал он. — И если мы хотим принести какую-нибудь пользу нашему отечеству, мы прежде всего должны узнать его.

Наши лошади стояли перед палаткой. Для меня бек велел оседлать одну из своих лошадей. Я объявил ему, с каким условием я принял лошадь, подаренную мне предводителем армян-кочевников, и прибавил, что теперь я имею право взять его подарок, так как моя лошадь не найдена. Поэтому, мол, беку не к чему было тревожить своих лошадей.

— Ваша лошадь находится в числе найденных, так как вместо нее у нас теперь десять лошадей, — сказал бек серьезным тоном. — А лошадь, подаренную тебе начальником армян-кочевников, я уже давно возвратил ее хозяину.

Я был вынужден принять подарок бека, к которому он прибавил еще пару пистолетов, говоря:

— Примите и эти пистолеты, как подарок от меня. Они сделаны в Бахчисарае. Каждый раз, когда вам удастся убить ими кого-либо из ваших врагов, вспоминайте всегда езидского бека.

Аслан был до такой степени близок к семье бека, что вошел даже в женское отделение и попрощался со всеми. Все провожали нас очень радушно. Только одно лицо было недовольно. То была прекрасная Тути. Она плакала стоя одна за палаткой.

Солнце зашло, когда мы сели на лошадей. Я никак не мог понять, почему Аслан отправлялся в путь всегда ночью…

На следующий день утром мы прибыли в армянское село, расположенное недалеко от Вана.

— Здесь нужно будет немного отдохнуть, — сказал Аслан.

Я был очень доволен, так как мы всю ночь ехали и ни на минуту не смыкали глаз.

Аслан подъехал к дому, который, как выяснилось, принадлежал священнику. Я последовал за ним.

Священник был известен в этих краях под прозвищем — «дали кешиш», что означает «сумасшедший священник». Но он был не из тех сумасшедших, которые лишены разума. Прозвище это он получил за свою дикую отвагу.

Когда мы подъехали к дому, священник был занят тем, что перед домом избивал каких-то связанных людей.

— Что это, батя? — спросил Аслан. — Опять ты взял в руки посох справедливости!

— Этих негодяев надо немного проучить, — небрежно ответил он и подошел к нам. — Ну, слезайте, у меня есть хорошая водка и вино, только что привезенные из Вана.

— Но прежде чем мы приступим к выпивке, вели-ка отпустить «этих негодяев», — смеясь, сказал Аслан.

— Нет, уж вы не вмешивайтесь в мои судебные дела. Негодяи должны быть наказаны, — отвечал он. — Войдите в дом.

Преступники были два курда, угнавшие из стада деревни трех коров. Узнав это, Аслан уже не ходатайствовал об их освобождении.

Мы вошли в дом.

Священник ввел нас в горницу, которая служила и гостиной и спальней. Но он называл ее «диванхана», т. е. «дом суда».

Я думал, что найду тут различные колдовские книги или «Четьи Минеи», как в комнате отца Тодика, но к моему удивлению здесь не было ни одного клочка бумаги. Зато комната была полна оружием: здесь были копья, ружья и иные предметы вооружения.

Очевидно, священник ждал Аслана и знал, откуда он идет. Я понял, что Аслан и священник — старые знакомые, быть может близкие друзья. «Но что может быть общего между умным Асланом и „сумасшедшим священником?“» — думал я.

Священник был сухой человек высокого роста. Его движения и черты лица выражали дикость. Но еще более неприятное впечатление производил его громовой голос. Три пальца у него на левой руке были отрублены, видимо, мечом. На голове и на шее у него также были видны следы ран. Если бы Аслан не сказал мне заранее, что этот человек священник, то я его принял бы за разбойника, который всю жизнь занимался грабежом и убийствами.