Он вскочил с места и вышел в сад.

— Он сумасброд, — сказал после его ухода первый ученик миссионеров.

— Молчи, негодный! — воскликнул я, — не то поплатишься своей глупой головой.

Он умолк, молчали и другие.

Я почувствовал отвращение к этим людям, которые, скорей, достойны были сожаления, чем гнева. Несчастные люди! Из одного плена они попали в другой — невольники курдов и турок стали рабами миссионеров…

Я пошел к Аслану. Джаллада там не было. Очевидно, он бродил в темноте ночи в надежде успокоить свое разгневанное сердце. Я рассказал Аслану про спор с протестантами.

— Напрасно он их укорял, — ответил Аслан спокойно, — чем виновны эти несчастные? Они являются жертвами беспорядка, царящего в нашей церкви. Будь у нас достойное духовенство, протестантов не было бы. Во время нашего путешествия мы встретили множество монахов. Чем заняты эти глупцы, — ты это видел своими глазами. Немудрено, что вокруг монастырей появились люди, не являющиеся ни традиционными последователями григорианской церкви, ни подлинными протестантами.

— Ничто не разрушает — в особенности на востоке — единства нации и не ослабляет ее силы так, — продолжал он после минутного молчания, — как раскол и религиозные распри. Правительство нашей страны прекрасно поняло это, оно поощряет деятельность чужеземных миссионеров среди христианского населения, чтоб держать его в постоянных распрях и усобицах. Франция давно изгнала иезуитов, как зловредный элемент, а Турция гостеприимно принимает этих чудовищ в свою страну. Протестантские миссионеры пользуются неограниченной защитой турецкого правительства. Почему? Потому что эти люди являются прекрасным орудием в его руках для разрушения национального единства среди христианских народов. Армяне-католики, армяне-протестанты не считают себя армянами. Армяне-григориане также не называют их армянами. Свою национальность они определяют наименованием своей церкви. Следовательно, чем больше церковных направлений, тем сильнее будет распыляться национальное единство и ослабляться политический вес нации. Это тем более выгодно для правительства, что проблема христианского населения нередко ставит его в крайне затруднительное положение.

Слова Аслана были прерваны приходом нашего хозяина, Татоса, который стал извиняться за случившуюся неприятность и пригласил нас ужинать.

— Я должен извиниться, — возразил Аслан, — товарищ мой вспыльчив, но он обладает очень чутким сердцем.

Джаллада искали, но не нашли.

После ужина мы попросили приготовить нам постели в саду, на берегу ручья под деревьями — в комнате было душно, да и насекомые могли не дать нам спать.

Мы собирались лечь, а Джаллад все не возвращался.

— Куда он мог пойти? — спросил я.

— Придет скоро, — ответил Аслан.

— Как прекрасно он говорил! Как хорошо он знает священные книги! Я не предполагал, что Джаллад до такой степени сведущий человек.

Аслан ответил, смеясь:

— И сам он протестант.

— Протестант? Что вы говорите?

— Да еще протестантский священник.

Я был изумлен.

Я тотчас побежал искать его. В отдаленном углу сада молча молился он, стоя на коленях.

За кого молился он столь восторженно? Не за своих ли заблудших «братьев»?..

Приехав в Битлис, мы решили остановиться на постоялом дворе. Вызвали хозяина. Появился безобразный мужчина со связкой ключей за поясом, с голыми по локоть руками, на которых были выжжены знаки пребывания в Иерусалиме. Это свидетельствовало о том, что он махтеси́, хаджи, мы будем иметь дело с благочестивым паломником. Звали его хаджи Исах. Проворно открыв двери комнат, он принялся расхваливать достоинства каждой, подробно перечисляя, какие знаменитости и в каком году проживали здесь. Для доказательства он указал на ряд надписей, начертанных углем на стенах. К сожалению, эти надписи не очень-то хорошо рекомендовали нашего хаджи. На одной стене было написано: «Если посылаешь хаджи Исаха на рынок за покупками, отправься и ты с ним», на другой: «Если из тысячи слов, произнесенных Исахом, хоть одно окажется правдивым, мул ожерéбится». И во всех почти надписях фигурировало имя Исаха. Конечно, будь хаджи грамотным, но не оставил бы ни одной надписи, но, вероятно, добрые люди уверили его, что в них заключаются весьма благоприятные отзывы о нем.

Мы выбрали одну из комнат и вошли в каменный ящик. Каменный ящик — да и только! Все комнаты в гостинице были выложены, внутри и снаружи, тесаным камнем, окон не было, свет проникал из открытых дверей наподобие монастырских келий. Гостиница имела два этажа: в верхнем помещались приезжие, а в нижнем — вокруг четырехугольного двора — расположены были лавки.

В комнате не было никакой мебели: голые стены, голый пол производили удручающее впечатление. Для азиатских путников, возящих с собой все необходимые в дороге предметы обихода, подобное пристанище могло бы оказаться вполне удобным, но у нас не было с собой хотя бы простой подстилки или куска ковра, чтоб присесть на каменном полу.

На наше счастье хаджи Исах оказался глухим, но странно глухим: выругай его, он не услышит, а если скажешь: «Хаджи, откушайте с нами кофе!» — тотчас же прибежит.

— Хаджи, постели что-нибудь на полу, негде присесть! — было наше первое требование. Он не расслышал. Я схватил его за руку, указал на пол и крикнул:

— Принеси подстилку, слышишь, подстилку!

Хаджи, ворча, удалился, вместо подстилки принес веник и принялся подметать пол.

И, действительно, это было крайне необходимо. Как мы не подумали об этом! Каждый из знаменитых посетителей постоялого двора Исаха соизволил оставить свой след пребывания. Валялись заплесневевшие арбузные корки, объеденные виноградные кисти, куски черствого хлеба, обглоданные кости, свечные огарки, прикрепленные к кирпичам, если прибавить ко всему упавшую с головы при подметании пола грязную феску хаджи — нашу комнату можно было б счесть за выгребную яму.

Когда хаджи кончил подметать, мы предъявили другое требование — принести воды для умыванья. Он опять пропустил мимо ушей. Оставалось вторично схватить его за руку и крикнуть: «Воды, воды!» Никакого результата. Я поднес руки к лицу и показал, что нужно умыться. Хаджи со своей стороны указал мне жестом на двор, где из медной трубки стекала вода в водоем.

Трудно сказать, чье положение было комичнее — наше или его? Как будто — наше! Должно быть, он думал: «Ну и проезжие — ни кувшина с собой не имеют, ни куска подстилки!»

Я вышел из терпенья, схватил хаджи за длинные уши, встряхнул его и заорал:

— Принеси воды и подстилку!

Хаджи угомонился и быстро сбежал вниз. Моя выходка не понравилась Аслану.

— А как же мне следовало поступить? — сказал я, — подобные люди не привыкли к просьбам, им надо приказывать, приказывать плеткой!

— Мы протестуем против плетки и сами же рекомендуем эту меру воздействия? — возразил Аслан.

Я ничего не ответил.

Несколько минут спустя вернулся хаджи с кувшином воды и подстилкой.

— Так и сказал бы, миляга, что воды надо, — сказал он не то полушутливо, не то полуогорченно, — нечего было мучить меня. Еще чего прикажете? — обратился он к Аслану, — может, на базар сходить?

— Пока нет, когда надо будет, позовем тебя.

По лицу хаджи пробежала тень неудовольствия. За хаджи водился похвальный обычай: он готов был не взимать никакой платы за комнату, лишь бы проезжающие покупали на базаре продукты при его посредстве. Водился за ним и другой обычай: если попросишь купить съестного, чего на базаре в изобилии, он придумывает всевозможные помехи. «Хаджи, — попросишь его, — можешь купить на базаре хлеба и сыру?» Он не сразу ответит вам, потом скажет: «Посмотрим, найдется ли?» Этим он хотел показать, что выполняет весьма трудное поручение и оказывает громадную услугу посетителям.

Хаджи был сухопарый человек с тщательно выбритыми впалыми щеками, с подстриженными усами, имевшими злую привычку лезть в рот. Но достопримечательнее всего был его нос — с двумя возвышенностями, которые, словно две вершины, спускаясь к верхней губе, образовывали длинный хребет. Словом, мы не ошибемся, если скажем, что все лицо его являлось сплошным носом. Замечательны были также его ноги. Все жители Турции имеют кривые ноги оттого, что сидят на ковре, поджав их под себя. Но ноги хаджи были единственными в своем роде. Уродливо выпадая с боков, постепенно сгибаясь в дугу, они снаружи образовывали два полукруга, концы которых, соединяясь сверху донизу, образовывали в середине яйцеобразное пространство. Поэтому-то он и полз подобно черепахе.