— Мне бы хотелось видеть также и особого рода соль, добываемую в Ване, — заявил Аслан.

— Она приготовляется в деревне Аванц, — ответил архиерей, — всего в нескольких часах езды от Вана. Ее добывают из морской воды, называется она «борак» — селитра; ее употребляют для стирки белья: поразительно хорошо очищает от грязи,

— Это не селитра, — заметил Аслан, — это, по всей вероятности, другой химический состав; если это — предполагаемая мною соль, в чем я нисколько не сомневаюсь, можно надеяться, что со временем она станет источником богатства ванских жителей.

— В нашей стране много богатств, — добавил епископ с чувством сожаления, — много серебряной и медной руды, мышьякового колчедана, нефтяных источников и каменного угля в горах… Чего только нет у нас! Но, к несчастью, не имеется добытчиков. Если б путешественники, подобно вам, почаще заглядывали в наши края, изучали страну, мы были б весьма счастливы.

— Вы правы, — ответил Аслан и посмотрел на часы, — простите что я отнял у вас много драгоценного времени. Путешественники вообще люди словоохотливые, но я превысил всякую меру. Данные вами сведения весьма и весьма ценны для меня, я не премину ими воспользоваться.

— Весьма рад, г. доктор, — ответил епископ добросердечно, — вы доставили б мне большое удовольствие, если б за время вашего пребывания в городе, почаще наведывались ко мне. Быть может, я бы мог быть полезен вам и в чем другом.

— Премного благодарен, ваше преосвященство.

Епископ встал с места и удалился в смежную комнату. Спустя некоторое время, он возвратился с какой-то вещицей в руках.

— Прошу принять от меня на память эту безделушку и поместить ее среди ваших антикварных вещей.

И он вручил Аслану какую-то странную вещицу из слоновой кости, похожую на маленькое весло; ручка блистала весьма тонкой отделкой, головка напоминала изящную женскую ручку с мягкими выступами на ладони.

Аслан долго рассматривал эту забавную вещицу.

— Я так люблю древности, — сказал он, обрадовавшись, — что если б вы и не подарили мне ее, я был бы готов украсть у вас.

— А я, как лицо духовное, отпустил бы вам этот грешок, — ответил смеясь епископ.

Я не мог удержаться и также рассмеялся.

— Как видно, ваше преосвященство, я плохой археолог; представьте себе, не могу понять назначения этого предмета.

— Он выдуман нашими монахами и называется, как ни странно, «госпожа». Именно в этом названии кроется его назначение: исполняет ту же работу, что и хозяйка у себя дома. В армянских семьях до сих пор сохранился старинный обычай: хозяйка дома чешет на сон грядущий спину свекру, свекрови и даже почетным гостям, растирает ноги. А у монахов, как вы знаете, нет хозяйки, которая расчесывала б им спины; вот они и придумали этот прибор.

— Весьма остроумное изобретение, — сказал Аслан, — а какого оно века?

— По всей вероятности, XII века. Эту «госпожу» поднесли в дар католикосу Давиду, положившему начало ахтамарскому католикосату в XII веке.

Аслан, будто с трудом, прочел надпись на чесальном приборе: «В дар его святейшеству католикосу Ахтамарскому». «В Индии».

— Да, этот гребешок сделан в Индии, По-видимому, еще в XII веке армяне имели там поселения.

— Не могу вам сказать, — отвечал епископ.

— Скажите, подобные «госпожи» и по сию пору в ходу у монахов?

— Да, главным образом, в обителях, где монахи абсолютно лишены возможности общения с внешним миром.

— Прекрасный образец искусства! — заявил с неподдельным восхищением Аслан, — эта «госпожа» может стать украшением знаменитых музеев Европы. Но я сохраню ее для себя в знак памяти. Разрешите, ваше преосвященство, и мне преподнести вам на память!

Аслан посмотрел на меня. Я подал табакерку из слоновой кости в изящном футляре.

Епископ принял с благодарностью.

— Всякий раз, как я возьму в руки табакерку, уста мои с благословеньем будут произносить ваше имя, г. доктор.

Секретарь принес заготовленную бумагу. Архиерей подписал, приложил печать и передал Аслану. Он поблагодарил и хотел было откланяться, но архиерей на минуту задержал его.

— В воскресенье вечером у меня будут гости — пашá и несколько именитых граждан города; прошу вас также пожаловать.

— С большим удовольствием! — ответил Аслан.

Мы вышли.

У дверей нас ожидал секретарь, словно кот в засаде.

— Дай ему денег, — напомнил я Аслану.

— Знаю.

Подозвал секретаря и сунул ему в руки золотой. В знак благодарности секретарь подбежал к лошади и поддержал стремя. Аслан отказался от столь унизительной для секретаря услуги.

— Епископ человек довольно учтивый, — сказал я по дороге Аслану,

— И не глуп.

От епархиального начальника мы направились в деревню Аванц, где добывают морскую соль. Выехав из городских ворот Искале-Капуси («Врата гавани»), мы направились к пристани. Дорога шла по возделанным полям и зеленым лужайкам, мимо ферм, среди садов. Навстречу нам попадались путники; они с удивлением озирались на европейца и, отвесив поклон, проезжали мимо. По краям дороги, там и сям, сидели на голой земле какие-то люди с неразлучными чибухами в зубах, бессмысленно глазевшие на проезжавших. Появление европейца нарушило покой этих зевак, способных часами сидеть неподвижно и без цели глядеть на дорогу. Они вставали с мест и, поклонившись в пояс, опять опускались на землю.

Мы нагнали караван курдов, напоминавший мне тот первобытный период жизни пастушеского народа, когда из домашних животных приручен был только бык. В самом деле, караван состоял исключительно из быков; курд взвалил на них купленные в городе припасы и усадил свою жену с маленькими детьми; одного ребенка женщина прижала к груди, другой был привязан к ее спине. Караван направлялся к пристани. Послушные животные, без узды и вьючных седел, медленно шагая, тащили тяжелую поклажу. Они не нуждались в биче: их направлял голос хозяина. Вся эта разношерстная масса запрудила дорогу вдоль и поперек. При нашем приближении караван раздался на обе стороны, и мы проехали посередине: даже грубый курд испытывает уважение при встрече с европейцем.

Миновав Искале-Капуси, мы добрались до колоссальных каменных глыб, будто руками гигантов наваленных друг на друга. Из их расщелин выбегали прозрачные холодные ключи, мох густо покрыл зеленым бархатом всю поверхность чудовищного творения древнего искусства.

В преданиях ванских армян об этих каменных глыбах рассказываются чудеса. В доисторические времена, когда люди были великанами, они вели борьбу с вишапами и дэвами[60], метали во врагов огромные скалы, словно легкие мечи. Ванцы говорят, что глыбы эти нагромоздили не мужчины, а слабая женщина по повелению матери.

Я просил Аслана объяснить мне смысл легенды.

— По-видимому, — сказал он, — в давние времена какая-то царица жила в Ване или в окрестностях и творила великие дела. Виденные нами камни являются остатками колоссальной плотины или стены, некогда воздвигнутой для того, чтобы не дать возможности морским водам подступить к городу. Историк Хоренаци постройку плотины приписывает царице Шамирам; он говорит, что на постройке ее было занято двенадцать тысяч рабочих и шесть тысяч ремесленников. Но из его описаний явствует, что он или не видел Вана или видел когда-то, но многое позабыл ко времени составления им истории Армении. Если б Хоренаци остался верен сохранившимся в народе преданиям, он приписал бы эти великие дела не царице Шамирам, а другой царице из местного населения, имя которой забыто в наше время, но сохранилась память о ее делах. Народ говорит, что эти глыбы нагромоздила какая-то девушка; если б Хоренаци в свое время спросил у жителей, ему назвали б, кто была она.

Перед нами расстилалось во всей своей красоте море в лучах полуденного солнца. Живописные высокие берега, окаймленные кустами и зеленью трав, постепенно спускаясь, сливались с прозрачной синевой вод, стараясь превзойти бирюзовую ясность неба. Сипан, наивысшая из окружающих море гор, блистал своей величавой вершиной. Шаловливые стаи пигалиц с острыми клобуками на гребнях[61] и крылышками, напоминающими полумесяц, вылетали из глубины вод и с пронзительным криком неслись к берегам. Казалось, эти резвые, вечно радостные птицы были душами монахов, которым наскучила неволя монастырских келий, они покинули пýстыню Ктуц и помчались в мир, к людям, к свету…