Юноши удивленно переглянулись.

— То же самое имело место, — продолжал Саго, — в Южной Месопотамии, а именно: в Мердине, Мосуле и Багдаде, среди армян, говоривших по-арабски. Они также забыли свой язык — говорили по-арабски, придерживались арабских обычаев, но считали себя армянами лишь потому, что принадлежали к григорианской церкви. Когда же среди них распространилось католичество, они перестали называть себя армянами и стали арабами-католиками.

Беседа затянулась за полночь. Тема была близка сердцам как юношей, так и Саго. Помимо того, вероотступничество становилось вопросом злободневным, вопросом всей армянской общественности. Иностранные проповедники — католики, протестанты, иезуиты — съезжались со всех концов в армянские области, растекались по городам и деревням, открывали там школы и молельни. В народе начиналось брожение.

Одни меняли веру из-за денег, щедро раздаваемых миссионерами прозелитам[78], другие — чтоб найти защиту от насилий и бесчинств магометан, иные — из отвращения к корыстолюбивому, падкому до денег армянскому духовенству, и лишь очень немногие оставляли лоно армянской церкви по внутреннему убеждению. Происходившие повсюду разногласия, раздоры и распри раздирали армянский народ. При таком положении дел внимание мыслящей части общества было сосредоточено вокруг этого народного бедствия, грозившего распадом национального единства армян в ту пору, когда необходимы были сплоченность, солидарность и взаимная любовь для борьбы против чужеземного насилия. А миссионеры — проповедники евангельской любви и братства — сеяли между братьями-армянами лишь ненависть и вражду.

— Миссионер не признает национальности, — продолжал Саго, — он втирается в народную гущу и ведет пропаганду на языке, который более понятен народу, на каком он говорит; на том же языке обучает и детей в своих школах. Если разговорный язык армян курдский, он читает проповедь на курдском языке, если по-тюркски говорят, начнет проповедовать по-тюркски. Ему нет никакого дела до родного для народа армянского языка. Он никогда не станет утруждать себя сперва научить армян родному языку, а затем лишь вести проповедь. Вот почему следует признать весьма необходимой и полезной работу вашего общества по распространению родного языка среди говорящих по-курдски армян. Это наиболее правильный путь обармянить их вновь, вернуть в лоно армянского народа. С языком связаны и национальная литература, и прошлое народа, все умственные и духовные проявления его в течение веков — словом, всё его существование, все, что связывает индивидуум с нацией; а церковь, как мы видели на примере месопотамских армян, является слишком слабым связующим звеном, если армянин утратил другие более прочные национальные основы.

Теперь Саго показался мне в совершенно ином свете, совершенно иным человеком. Это был не тот юнец, с которым я в первый раз встретился на арабском минарете, и не тот веселый шутник, досаждавший мне в доме охотника. Теперь он говорил языком Аслана. Я был поражен сходством их идей и устремлений.

— Я согласен с вами, — вступился второй собеседник, до сих пор хранивший молчание, — но все же чужеземцы-проповедники не могли б причинить столько вреда, если б наше духовенство стояло на должной высоте. Когда волк ворует овец из стада, виновны негодные пастухи и сторожевые псы. Наши священники невежественны и некультурны, а наши монахи, запершись в кельях, схимничают да молятся богу, воображая, что тем приносят великую пользу народу.

Мимо нашего стола прошел какой-то посетитель, и разговор тотчас же прекратился. То же происходило и за другими столиками. Когда он присаживался где-нибудь, посетители незаметно исчезали.

— Это известный шпион, — предупредил нас Саго.

— Кто он?

— Армянин и притом титулованный: «эфенди»!

— Армян выдает?

— А то кого же!

Эфенди[79] подсел к группе молодых, к своим сверстникам, и приказал подать вина.

— Держу пари, — проговорил Саго, — негодяй сейчас начнет произносить патриотические речи, а быть может, распевать одну из песен собственного сочинения, в которой без конца будет повторяться восклицание: «О, Армения!»

Однако ни речей, ни песен не последовало, так как было уже далеко за полночь и посетители стали расходиться. В несколько минут шумная кофейня опустела.

Когда дядя Теос хотел погасить последние огни, юноши поднялись, пожелали мне и Саго доброй ночи и удалились в полутемный угол кофейни; там они, не раздеваясь, легли на голые деревянные диваны, подложив под головы дорожные мешки. Дядя Теос был настолько добр, что не выгнал их на улицу под предлогом, что кофейня не ночлежный дом. Я расстался с ними в крайне угнетённом состоянии духа.

«Бедные юноши! — подумал я. — Без крова и пристанища, словно жалкие нищие скитаетесь вы по стране, жертвуя собою для блага угнетаемого народа. Вы начинаете борьбу с чужеземными миссионерами, разъезжающими в колясках, живущими в роскошных палатах, швыряющими золото направо и налево для ослепления народа… Но в вас есть нечто превыше их славы и могущества — ваша неиссякаемая любовь и вера в начатое вами дело!»

Когда я вошел в комнату к Аслану, я застал там Саго. По-видимому, выйдя из кофейни, Саго вернулся обратно с заднего крыльца. Но кто же ему сказал, что Аслан здесь?..

Нам оставалось посетить Варагский монастырь, и наши изыскания в окрестностях Вана можно было счесть законченными.

Было прекрасное ясное утро. Мы с Асланом выехали из Айгестана по направлению к монастырю. Пред нами открылась восхитительная картина. Солнце только что всходило из-за вершины горы Вараг, с той высшей ее точки, которая зовется Галилия. Подобного великолепного восхода мне еще никогда не приходилось видеть. Казалось, что дневное светило заночевало на вершине горы в священных пещерах, где некогда нашла убежище Рипсиме со своими подругами, а теперь оно покидало ночное пристанище и подымалось во всем блеске и сиянии, дабы озарить армянскую землю. Из тех пещер вышла блаженная дева; подобно искрящемуся лучу направилась она к Арарату и начала борьбу против язычника-царя, против темноты и мрака язычества. Этой борьбой она положила начало христовой веры в Армении. В тех же пещерах сокрыла она животворящее древко святого значения, заделав его наглухо в небольшой крестик, служивший божественным украшением её шеи и груди. Четыре века это чудотворное святое знамение пребывало здесь в безвестности, пока не явилось схимнику Тодику. В лучезарном сиянии слетело оно с вершины Варага на его склоны и стало небесным украшением горы Вараг, как некогда было украшением груди Рипсиме. На этом месте и были воздвигнуты храмы во имя святого креста.

Солнце поднялось, и его лучи огненными снопами озарили окрестности Вана, голубую гладь озера и покрытые утренним туманом отдаленные горы. Я был вне себя от восторга. Восход солнца пробудил в моем сердце воспоминания давно минувших дней, связанные с этими заветными местами и священными утесами. Века словно отступали, и предание глубокой старины оживало, претворялось в образы. И предстало глазам моим чудесное видение схимника Тодика: животворящее святое знамение спустилось с вершины Варага; от него отсвечиваются двенадцать лучезарных столбов и гаснут в двенадцати местах. Огненные столбы сверкают до тех пор, пока не видят их властители страны и все люди. Благочестивый народ вместе с князьями воздвигает двенадцать храмов на местах двенадцати лучезарных столбов. Два из них опустились туда, где потом были построены монастыри святого Григория и Кармравор. Три — в Верхний Вараг, прозванный Галилией, а семь — в Нижний Вараг. Эти семь церквей, имеющие каждая свое название, и зовутся Варагским монастырем.

Со дня явления святого знамения армянская церковь установила праздник, справляемый по сию пору. Со дня явления святого знамения Вараг стал Сионом армянских гор; его вершина, склоны и подножие покрылись монастырями, и множество церковников заполнило эти обители. Долгие годы святое знамение хранилось в Варагском монастыре, и тысячи паломников стекались туда на поклонение. Богатые и бедные жертвовали золото и серебро, свое имущество и поместья служителям святого знамения, чтоб это прославленное священное место Васпуракана было благословенно во веки веков. Иноки вкушали плоды народного благочестия и возносили к небу молитвы за суетный мир.